Джон Голсуорси - Девушка ждёт
– То есть как?
– Очень просто! Эволюция видов – от рыб к пресмыкающимся, птицам и млекопитающим – пойдет теперь обратным ходом. Мы снова становимся птицами, скоро будем ползать и пресмыкаться, а в конечном счете, когда суша станет необитаемой, вернемся в море.
– Почему бы всем сообща не запретить войну в воздухе?
– Как ее запретишь? – сказала Джин. – Государства не доверяют друг другу. К тому же Америка и Россия не входят в Лигу Наций.
– Мы, американцы, согласились бы ее запретить. Но наш сенат – вряд ли.
– Ох, уж этот ваш сенат, – проворчал Хьюберт, – тяжко вам с ним, должно быть, приходится.
– Еще бы! Он совсем как ваша палата лордов до реформы тысяча девятьсот десятого года. Вот эта утка, – Халлорсен показал на птицу, в самом деле непохожую на остальных.
– Я охотился на таких в Индии, – сказал Хьюберт, разглядывая птицу. – Она называется… позабыл. Мы сейчас посмотрим на дощечке – я вспомню, как только прочту.
– Нет! – заявила Джин. – Уже четверть четвертого. Наверно, он пришел.
Так и не установив породы утки, они вернулись в министерство иностранных дел.
Бобби Феррар славился своим рукопожатием: дернет вверх руку собеседника и бросит ее на весу. Как только Джин водворила свою руку на место, она сразу перешла к делу.
– Вы в курсе этой истории с требованием выдать моего мужа, мистер Феррар?
Бобби Феррар кивнул.
– Вот профессор Халлорсен, который возглавлял экспедицию. Хотите взглянуть на шрам, который остался у моего мужа?
– Очень хочу, – процедил сквозь зубы Бобби Феррар.
– Покажи, Хьюберт.
Несчастный Хьюберт снова закатал рукав.
– Как нельзя лучше! – сказал Бобби Феррар. – Я говорил Уолтеру.
– Вы его видели?
– Меня просил об этом сэр Лоренс.
– Что же сказал Уол… министр внутренних дел?
– Ничего. Он видел Зазнайку, но он не любит Зазнайку и поэтому подписал ордер на Боу-стрит[29].
– Как? Значит, его арестуют?
Бобби Феррар кивнул, разглядывая свои ногти.
Молодожены переглянулись.
Халлорсен угрюмо спросил:
– Неужели на них нельзя найти управу?
Бобби Феррар покачал головой; глаза его стали круглыми.
Хьюберт поднялся.
– Жаль, что я доставил всем столько хлопот. Пойдем, Джин!
С легким поклоном он повернулся и вышел. Джин последовала за ним.
Халлорсен и Бобби Феррар остались вдвоем.
– Никак не пойму вашей страны, – сказал Халлорсен. – Что еще нужно было сделать?
– Ничего, – ответил Бобби Феррар. – Когда дело дойдет до суда, представьте все доказательства, какие удастся раздобыть.
– Непременно. Рад, что познакомился с вами, мистер Феррар!
Бобби Феррар вежливо осклабился. Глаза его округлились еще больше.
Глава двадцать четвертая
Делу дали законный ход, и Хьюберт предстал перед судом на Боу-стрит. Сидя в зале суда вместе с другими членами семьи, Динни с молчаливым протестом в душе следила за разбирательством. Письменные показания шести боливийских погонщиков, утверждавших, что Хьюберт застрелил человека без всякого повода, устные показания Хьюберта, оглашение его послужного списка, освидетельствование шрама и показания Халлорсена – вот и весь материал, на основании которого судья должен был вынести приговор. Он принял решение: «Отложить рассмотрение дела до поступления дополнительных доказательств со стороны обвиняемого». Затем судья рассмотрел ходатайство о выдаче обвиняемого на поруки, – ведь основной принцип английского закона гласит: «Арестованный считается невиновным, пока его вина не доказана», – принцип, который так часто нарушается на практике; Динни затаила дыхание. Она не могла примириться с мыслью, что Хьюберт, который только что женился и считается невиновным, должен будет сидеть в тюремной камере, пока доказательства его невиновности не переплывут океан. Но в конце концов судья согласился принять крупный залог, предложенный сэром Конвеем и сэром Лоренсом, и, облегченно вздохнув, Динни с высоко поднятой головой вышла из здания суда. На улице ее догнал сэр Лоренс.
– Какое счастье, – заметил он, – что у Хьюберта такой правдивый вид.
– Наверно, все это будет в газетах… – сказала вполголоса Динни.
– На этот счет, моя прелестная фея, ты смело можешь прозакладывать шпоры, которых у тебя нет.
– А как это отразится на служебном положении Хьюберта?
– Только к лучшему. Запрос в палате общин ему повредил. Но «процесс британского офицера против боливийских туземцев» сразу же привлечет все симпатии на его сторону, ты же знаешь слепую приверженность, которую у нас питают к своим.
– Больше всего мне жалко папу. У него заметно прибавилось седины с тех пор, как все это началось.
– Тут нет никакого позора, Динни.
Динни вскинула голову.
– Разумеется, нет!
– Знаешь, Динни, ты похожа на двухлетку – этакую норовистую гнедую, которая брыкается в загоне, плохо берет старт, а все-таки приходит к финишу первая. Нас догоняет твой американец. Подождать его? Он дал очень выгодные показания.
Не успела Динни пожать плечами, как Халлорсен ее окликнул:
– Мисс Черрел!
Динни обернулась.
– Большое спасибо, профессор, за то, что вы там говорили.
– Для вас я бы с радостью и приврал, да не пришлось. Как поживает тот несчастный?
– Пока все в порядке.
– Рад это слышать. Я беспокоился о вас.
– Судья так и ахнул, профессор, – вставил сэр Лоренс, – когда вы сказали, что не хотели бы встретиться с этими погонщиками даже на том свете.
– Я жалею, что встретился с ними на этом. У меня тут машина, – может, я могу куда-нибудь подвезти вас и мисс Черрел?
– Пожалуйста, если вы едете на запад, к границам цивилизованного мира.
– Ну, профессор, – продолжал сэр Лоренс, когда они сели в машину, – как вам нравится Лондон? Что это – самый варварский или самый цивилизованный город-в мире?
– Я его просто люблю, – ответил Халлорсен, не отрывая глаз от Динни.
– А я нет, – сказала вполголоса Динни, – я ненавижу всю эту бедность вперемежку с богатством и запах бензина.
– Иностранцу трудно объяснить, чем ему нравится Лондон, – может быть, своей пестротой и разнообразием, тем, что здесь соединились вольность и тяга к порядку; а может, тем, что Лондон так не похож на наши города. В Нью-Йорке больше шума и всяких диковин, но он не такой уютный.
– Нью-Йорк, – сказал сэр Лоренс, – действует как стрихнин. Он вас возбуждает, пока не свалит с ног.
– Я бы, конечно, не смог жить в Нью-Йорке. Запад – вот моя стихия.
– Безбрежные просторы прерий? – пробормотала Динни.
– Вот именно, мисс Черрел; вам бы там очень понравилось.
Динни невесело улыбнулась.
– Человек слишком глубоко уходит корнями в родную землю.
– Да, – подтвердил сэр Лоренс, – мой сын как-то раз поднял в парламенте вопрос об эмиграции. И обжегся – уж очень прочно сидят эти корни.
– Вот как? – удивился Халлорсен. – Когда глядишь на ваших горожан, низкорослых, бледных и словно потерявших всякую веру в жизнь, поневоле задумаешься, какие у них могут быть корни.
– Не говорите, у настоящего горожанина они очень крепкие. На что ему ваши просторы прерий, – он любит уличный гам, жареную рыбу с лотка и кино. Ну, я приехал, профессор. А ты куда, Динни?
– На Окли-стрит.
Халлорсен остановил машину, и сэр Лоренс вышел.
– Мисс Черрел, прошу вас оказать мне честь, – разрешите отвезти вас на Окли-стрит!
Динни наклонила голову.
Сидя с ним бок о бок в закрытой машине, она с тревогой ждала – не попытается ли он воспользоваться таким удобным случаем.
– Как только все уладится с вашим братом, – сказал он, не глядя на нее, – я уеду с экспедицией в Нью-Мехико. Я всегда буду гордиться знакомством с вами, мисс Черрел.
Его руки без перчаток были крепко сжаты между колен; это ее почему-то растрогало.
– Мне очень жаль, профессор, что вначале я была к вам несправедлива, как и мой брат.
– Ничего удивительного. Я буду счастлив, если заслужу в конце концов ваше расположение.
Динни порывисто протянула ему руку.
– Вы его уже заслужили.
Он молча взял ее руку, поднес к губам и бережно отпустил. Динни почувствовала себя очень несчастной.
– Вы заставили меня изменить мнение об американцах, – сказала она робко.
Халлорсен улыбнулся.
– И на том спасибо.
– Боюсь, что мои представления были очень примитивны. Я ведь американцев никогда и не знала.
– В том-то и беда; мы друг друга совсем не знаем. Мы просто по мелочам действуем друг другу на нервы; на том дело и кончается. Но вы мне навсегда запомнитесь, как улыбка на лице вашей страны.
– Как мило, – сказала Динни, – хотелось бы, чтобы это была правда.
– Если вы подарите мне вашу фотографию, я буду хранить ее всю жизнь.
