Данте Алигьери - Божественная комедия. Ад
Песнь XXVII
Содержание. Вослед за удалившимся пламенником Улисса и Диомеда, является пред очами поэтов другой пламень, содержащий в себе душу графа Гвидо де Монтефельтро. Привлеченный ломбардским наречием Виргилия, грешник спрашивает древнего поэта о состоянии Романьи, своей родины. Данте, по приказанию Виргилия, описывает графу в кратких, но резких чертах политический быть этой области Италии и в награду за то просит грешника сказать: я-то он. Тогда душа Гвидо, в полной уверенности, что Данте никогда уже не возвратится в мир и, стало быть, не расскажет о его бесславии, повествует, как подал он злой совет папе Бонифацию VIII; как в минуту его смерти пришел Св. Франциск за его душою и как один из черных херувимов вступил с Франциском в спор о том, кому должна принадлежать она; нам наконец Минос осудил его вечно носиться в огне восьмого рва. По удалении пламенника Монтефельтро, странники оставляют восьмой и приходят в девятый ров.
1. Уж пламень смолк и, выпрямясь, ответа
Не издавал и отлетел от нас
С соизволенья сладкого поэта.
4. Тогда другой, вослед за ним явясь,
Меня заставил устремиться взором
К его вершине, издававшей глас.
7. Как сицилийский медный бык, в котором
Его творец впервые поднял вой
(Был он казнен правдивым приговором!), —
10. Ревел так сильно стоном муки злой;
Что истукан, хоть вылит из металла,
Казалось, весь проникнут был тоской:[585]
13. Так скорбь души, пока не обретала
Речам своим пути из тайника,
В треск пламени свой говор превращала.
16. Когда же с воплем прорвалась тоска
Сквозь острие, вдруг огнь заколыхался,
Волнуемый движеньем языка,[586]
19. И начал: «Ты, к кому мой глас раздался,
Ты, по Ломбардски молвивший царю
Улиссу: «Сгинь! с тобой уж я расстался![587]
22. Хоть, может быть, я тщетно говорю, —
Не откажись помедлить здесь со мною;
Смотри: я медлю, а меж тем горю!
25. И если ты сейчас сведен судьбою
В сей мрачный мир из сладостной страны
Римлян, где я в грехах погряз душою,
28. Скажи: в Романье мир, иль гром войны?
Я сам из гор, идущих от Урбино
До скал, где Тибр бежит из глубины.[588]»
31. Еще мой взор влекла к себе пучина,
Когда, толкнув меня, сказал поэт:
«Сам говори: ты слышишь речь Латина,»
34. И я, имев готовый уж ответ,
Не медля начал так свои воззванья:
«О дух, одетый в вечно-жгущий свет!
37. Без войн когда ж была твоя Романья?
В сердцах тиранов там всегда раздор,
Хоть явного и нет теперь восстанья.[589]
40. Как и была, Равенна до сих пор:
Орел Поленты в граде воцарился
И к Червии сень крыл своих простер.[590]
43. Но город твой, что так упорно бился
И кровь французов проливал рекой,[591]
Теперь когтям зеленым покорился.[592]
46. А Псы Верруккьо, старый и младой,
Казнившие Монтанью беспримерно,
Буравят там, где зуб вонзили свой.[593]
49. Не города Ламона и Сантерно,
Что год, то к новой партии ведет
На белом поле львенок лицемерный.[594]
52. И тот, под коим Савио течет,
Как прилежит к горе он и долинам,
Так меж тиранств и вольности живет.[595]
55. Теперь, кто ты, прошу тебя, скажи нам;
Не откажись открыться, чтоб ты мог
Со славою предстать твоим Латинам.» —
58. И, пророптав опять, свой острый рог
Взад и вперед тут пламя покачало
И издало в ответ тяжелый вздох:
61. «Когда б я знал, что дать мне надлежало
Ответ тому, кто возвратится в свет,
Поверь, ничто б огня не взволновало.
64. Но если верить, что из царства бед
Живой никто в мир не являлся прежде,
То, не страшась бесславья, дам ответ.
67. Я воин был; потом в святой одежде[596]
Отшельника мечтал вознесться в рай,
И обмануться я б не мог в надежде,
70. Когда б не жрец верховный – покарай[597]
Его Господь! – вовлек меня в грех новый;
А как вовлек и почему, внимай.
73. Пока носил я бренные оковы
Костей и плоти, все мои дела
Не львиные, но лисьи были ковы.
76. Все хитрости, все козни без числа
Я знал и так поработил им страсти,
Что обо мне повсюду весть прошла.[598]
79. Когда же я достиг уже той части
Стези своей, где время нам спускать
Уж паруса и убирать все снасти, —
82. Что я любил, о том я стал рыдать
И каяться, надежду возлелеяв,
Что тем снищу, увы мне! благодать.
85. Но гордый князь новейших фарисеев,[599]
Воздвигнувший войну на Латеран,[600]
Не на войска Срацин, иль Иудеев, —
88. (Он был врагом для тех из христиан,[601]
Кто не брал Акры с скопищем презренных,[602]
Иль торг не вел среди султанских стран) —
91. Высокий долг о подвигах священных
Забыл в себе, во мне ж унизил чин,
Смиряющий молитвой посвященных.
94. И как призвал Сильвестра Константин,
Чтоб излечить проказу, из пустыни;[603]
Так думал он: как врач, лишь я один
97. В нем излечу горячку злой гордыни:
Безмолствуя, я слушал речь его,
Речь пьяного, не слово благостыни.
100. Но он: «В душе не бойся ничего:
Я отпущу твой грех; но вместе жду я,
Как взять Пренест, совета твоего.
103. Рай запирать и отпирать могу я:
Ты знаешь: два ключа в моих руках,
Что Целестин отвергнул, слепотствуя.[604]»
106. И столько истин изложил в речах,
Что я, сочтя за худшее молчанье,
Ответил: «Отче! если смоешь прах
109. Грехов моих, творимых без желанья,
То ведай: чтоб престол возвысить свой,
Все обещай, не помня обещанья.»
112. Франциск пришел, как умер я, за мной;
Тогда один из херувимов черных
Вскричал: «Оставь! по всем правам он мой.
115. Принадлежит он к сонму мне покорных:
В моих когтях с тех пор его глава,
Как подал он совет для дел позорных.
118. Кто хочет в рай, покайся тот сперва;
Но, каясь, зла желать – то несогласно
Одно с другим!» – сказав сии слова,
121. Увы! схватил, потряс меня ужасно
И возопил: «Ты думал ли, чтоб я
Мог рассуждать логически так ясно?»
124. Тогда отнес к Миносу он меня,
И, восемь раз вкруг жестких чресл свивая,
Свой хвост от злости укусил судья,[605]
127. Сказав: «Иди в корысть огня, тень злая!»
С тих пор, как видишь, я объят огнем
И сетую, в одежде сей блуждая.» —
130. Тут глас замолк, и бедственным путем
Помчался пламень с ропотом и стоном,
Крутясь, волнуясь зыбким острием.
133. Мы прочь пошли, мой вождь и я, по склонам
Громад туда, где свод кремнистых груд
Лежит над ямой, в ней же дань законом
136. Возложена на сеятелей смут.
Песнь XXVIII
Содержание. В девятом рве наказуются сеятели расколов и несогласий, как религиозных, так и политических, а также нарушителя семейного счастья. Дьявол, вооруженный острым мечем, наносит им бесконечно-разнообразные раны, которые заживают прежде, чем грешники успеют обойти круглую долину; когда же опять приблизятся к дьяволу, он снова приводит раны в их прежний вид. Данте, желая дать понятие об этой казни, вспоминает все войны, с древнейшим времен опустошавшие Италию. – Сперва являются виновники расколов религиозных. Между ними Данте видит Могомета, рассеченного от подбородка до ног: внутренность его висит между ногами; он сам отверзает грудь свою. Перед ним идет Али с разрубленным лицом. Могомет предсказывает скорое прибытие в ад сектатора времен Дантовых фра Дольчано. Затем являются сеятели смут и несогласий политических: Петр из Медичины с отсеченными носом и ухом; Курион, у которого вырезан язык; наконец флорентинец Моска дельи Ламберти с отрубленными руками, начавший в Тоскане раздор Гвельфов и Гибеллинов. В последней толпе, между нарушителями семейного спокойствия, является тень трубадура Бертрама даль Борнио, возмутившего юного принца Генриха против его отца: голову, отделенную от тела и говорящую, он несет за волосы как фонарь и, поднося ее к лицу Данта, спрашивает: чья казнь ужаснее?
1. О кто бы мог, хотя б свободным словом,[606]
И много раз вещая, описать
Весь ужас ран, что зрел во рву я новом.
4. Ни чей язык не может то сказать,
И нашего на то не станет слова,
И разум наш не в силах то понять.
7. И если бы собрать те рати снова,
Которые на роковых полях
Апулии погибли так сурово[607]
10. От рук Римлям, иль в страшных тех боях,
Когда – как пишет Ливий без обмана —
Так много колец снял с убитых враг;[608]
13. Собрать и тех, которых сын Нормана
Роберт Гвискар так грозно сокрушил,[609]
И тех, чей прах истлел у Чеперана,
16. Где Апулиец долгу изменил,[610]
И тех, чью мощь Алар, старик лукавый,
Близ Тальякоццо, без меча разбил:[611][612]
19. И если б всяк, кто в ранах, кто безглавый,
Предстал: и то едва ль их страшный вид
Изобразит девятый ров кровавый![613] —
22. Утратив дно, так бочка не сквозит,
Как раной здесь зиял один пред нами,
Рассеченный от чресел до ланит.
25. Его кишки висели меж ногами;
Открыт желудок и мешок, …………
………………………………………………………….[614]
28. Я на него, он на меня взирал
И, грудь руками растворив широко,
Сказал: «Смотри, как я себя раздрал!
31. Смотри, как здесь увечат лжепророка![615]
Вот предо мной в слезах идет Али,
Разрубленный от бороды до ока.[616]
34. И все, кого здесь видишь, на земли
При жизни сеяли раскол и смуты;
За то и казнь достойную нашли.
37. Там, позади, нас рубит дьявол лютый
И каждого из грешной сей толпы
В наш прежний вид приводит в те минуты,
40. Когда свершим круг горестной тропы:
За тем, что раны снова заживают,
Когда к нему направим мы стопы.
43. Но кто ж ты сам, чьи взоры мглу пронзают?
Иль думаешь укрыться там от зол,
Которые тебя здесь ожидают!» —
46. «Не мертвый он, не грех его привел
Сюда на казнь;» рек вождь мой, негодуя:
«Но, чтоб вполне он знанье приобрел,
49. Мне суждено, да мертвый с ним иду я
В бездонный ад, сходя из круг в круг,
И верно то, как то, что говорю я.[617]» —
52. Тут более, чем сотня грешных, вдруг
Остановясь, в меня вперили взоры,
От дивных слов забыл жестокость мук,
55. «Скажи ж ты фра Дольчино, ты, который,
Быть может, вскоре узришь солнца свет, —
Чтоб он, пока в снег не оделись горы
58. И если мне идти не хочет вслед,
Запасся хлебом: а не то в берлогу[618]
К нему найдет Новарец тайный след.»
61. Так, к шествию одну поднявши ногу,
Мне Могомет сказал; потом скорей
Встал на ногу и вновь пошел в дорогу. —
64. Другой, чей нос был срезан до бровей,
С проктнутым горлом, с отсеченным ухом,
Глядя на нас, стоял в толпе теней,
67. Необычайным изумленный слухом,
И, отворив кровавую гортань,
Проговорил всех прежде с скорбным духом:
70, «О ты, что здесь не казнь приемлешь в дань,
Кого видал я, где живут Латины,
Коль не обманут сходством я, – вспомянь
73. Ты и меня: я Петр из Медичины![619]
И если ты узришь когда-нибудь
Меж Верчелли и Маркобо равнины,[620] —
76. Сказать двум лучшим в Фано не забудь:
Мессеру Гвидо и мессер Каньяно,
Что если нас не может обманут
79. Предвиденье, то в безднах океана,
Вблизи Каттолики, утопят их
Изменою коварного тирана.[621]
82. Меж Кипром и Малоркой дел таких
Нептун не зрел в владении широком
От Греков, иль разбойников морских.[622]
85. Предатель сей, одним глядящий оком,[623]
Владелец стен, которых спутник мой
В век не желал бы видеть вновь с упреком,[624]
88. Их к договору пригласит с собой
И то свершит, что будет труд напрасен
Вновь заклинать Фокары ветер злой.[625]»
91. А я ему: «Чтоб твой рассказ был ясен
И чтоб наверх слух о тебе проник,
Скажи, кому вид стен тех так ужасен?»
94. Тогда рукой он челюсти раздвиг
Товарищу и рот раскрыл в мгновенье,
Вскричав: «Вот он, но нем его язык!
97. Изгнанник сей рассеять смел сомненье
У Цезаря, с злым умыслом сказав:
«Где все готово, там вредит медленье.»
100. Как Курион был страшен и кровав!
Язык его был вырван из гортани,
Язык, что был так некогда лукав.[626]
103. И вот, подняв обрубленные длани
И кровь из них струя себе за грудь,
Другая тень явилась нам в тумане,
106. Крича: «Увы! и Моску не забудь!
Посеял я в Тоскане злое семя,[627]
Сказав: «Всему свое начало будь![628]» —
109. «И тем сгубил» прибавил я: «все племя![629]»
Тут, как безумный, он пошел от нас
И скорбью умножил скорби бремя.
112. Но с душ меж тем не отвращал я глаз,
И видел то, о чем бы не решился
Без доказательств продолжать рассказ,
115. Когда б я совестью не укрепился,
Подругой доброй, с ней же каждый смел,
Кто правоты бронью облачился.
118. Досель я вижу то, что там узрел;
Безглавый труп я видел в том соборе
И, ужасом объятый, обомлел!
121. Он голову с отчаяньем во взоре
В руке за кудри как фонарь носил,
И голова кричала мне: о горе!
124. Он сам себе светильником служил:
В едином теле двое терпят муки,
А как – то знает тот, кто так судил!
127. Став под мостом, высоко обе руки
Ко мне он Поднял с головой своей,
И слов ее ко мне достигли звуки:
130. «Смотри, вот казнь и ужаснись пред ней!
О ты, живой скиталец в царстве этом,
Скажи: чья казнь ужаснее моей?
133. А чтоб о мне поведал ты пред светом,
Узнай: я тень Даль-Борнио, певца,
Кем Иоанн подвигнут злым советом.[630]
136. В отце и сыне я возжег сердца:
Не столько средств нашел в Ахитофеле
Авессалом к восстанью на отца![631]
139. Я разлучил столь близких в страшном дыме:[632]
За то мой мозг, о ужас! отделен
От своего начала в этом теле!
142. Свершен на мне возмездия закон.[633]»
Песнь XXIX
