Збигнев Ментцель - Все языки мира
— Смотри и учись: вот так в Польше обстоит дело с тайной переписки, — повторял отец и объяснял мне, что все письма и бандероли с Запада у нас контролируются. — Этим мерзавцам, — говорил он, — которые вскрывают чужие письма, роются в них, читают, ищут доллары, отправленные бедным родственникам и знакомым, часто неохота снова заклеивать конверты, но ведь нужно соблюсти приличия, вот их и упаковывают в полиэтилен и ставят штемпель — без тени стыда вбивают людям в голову, будто это не наша, а зарубежная, западная почта работает спустя рукава, и во благо польских граждан приходится компенсировать ее вопиющую небрежность.
Мне было двадцать лет, когда Стефан Радванский с женой, шведкой, на целую неделю приехали в Польшу. Они приплыли на пароме, захватив с собой автомобиль. «Вауксхолл» с автоматической коробкой передач — никогда раньше я не видал машин этой марки. Руль справа, желтые номерные знаки, наклейка с буквами «GB»[41] на заднем стекле — будь то даже не «вауксхолл», а польский «фиат», все равно на варшавских улицах он бы сразу привлек внимание. Я сам видел, как на Краковском Пшедместье около гостиницы «Европейская», где остановились Радванские, народ со всех сторон обступил их машину, заглядывая внутрь.
Мать, желая принять гостей на уровне, продала в «Десе» серебряный подносик — еще одну чудом сохранившуюся семейную реликвию. На покупки в «Деликатесах» и на рынке у нее ушел целый день. На следующий день она с утра готовила ужин. Холодные закуски: селедка под майонезом, селедка с яблоками, маринованная селедка, ветчина, шейка, карбонад в малаге; затем суп из сушеных белых грибов, зразы с гречневой кашей и красной капустой, а на десерт клубника со сливками и — гордость матери — темный кофейный торт, пропитанный спиртом, так называемый «негр».
Радванские пришли ровно в шесть. Мне сразу бросилось в глаза, что у обоих очень белые зубы и что они беспрерывно широко улыбаются, и не думая прикрывать рот рукой.
Они принесли подарки: пачку чая «Липтон» и маленькую зеленую коробочку с мятными шоколадками «After Eight».
Радванскому в нашей квартире ужасно понравился паркет.
— Дуб? — спросил он и с видом знатока провел носком ботинка по нескольким половицам.
Отец отрицательно замотал головой. Накануне он дважды на корточках намазывал мастикой пол, а потом долго натирал его до блеска суконкой.
— Ясень? — продолжал допытываться гость из Лондона.
— Сосна, — сообщил отец.
— Сосна? Подумать только! А я был уверен, что дуб, — не мог надивиться Радванский и минуту спустя добавил, что в Англии паркет в таком превосходном состоянии — сущая роскошь.
Мать вмешалась в разговор и сказала, что в нашей бывшей, довоенной, квартире — в доме старой постройки — был дубовый паркет такого высокого качества, что в него можно было смотреться как в зеркало, да что толку: соседка, которую к нам подселили, моментально испоганила пол.
Шведка, которая совсем недурно говорила по-польски, спросила, что значит выражение «соседка, которую к нам подселили». Отец начал разъяснять ей принципы жилищной политики коммунистов, говорил долго и сбивчиво и под конец совершенно запутался в своих рассуждениях, так что мать попросила его замолчать.
— Объяснять это бессмысленно, — сказала она, — человеку, живущему в нормальном мире, таких вещей никогда не понять.
— Почему ты так думаешь? — шведка явно почувствовала себя задетой. — Почему ты считаешь, что мы не способны чего-то понять? Ведь Рудек минуту назад прекрасно все объяснил. Варшава после войны была разрушена, верно?
— Да, — кивнула мать.
— На восстановление требовалось много времени, верно?
— Верно.
— Правительство хотело, чтобы люди с большими квартирами помогли тем, кому вообще негде жить, верно?
— Ну, допустим… — мать саркастически усмехнулась.
— Если б у меня была большая квартира, например, четырехкомнатная, я могла бы уступить одну комнату какой-нибудь женщине. Соседке.
— Какой-нибудь женщине? Уступить? — мать иронически смотрела на жену Радванского. — А на каких условиях? И на какой срок?
— Смотря по обстоятельствам, — сказала шведка. — Наверно, если б она мне не понравилась, ей бы сразу пришлось съехать.
Мать беспомощно развела руками. Ее взгляд говорил нам: «Ну вот, теперь сами видите».
Прежде чем отец связался по телефону с Радванским, прошло три недели. Якобы он много раз пытался, но никого не заставал дома. Я не слышал, что он говорил, когда наконец дозвонился, но наверняка разговор был для него мукой.
Во-первых, он звонил из дома, а стало быть, думал об оплате, волновался, что телефонный разговор с Англией дорого обойдется, что счетчик отбивает каждую минуту, — но нельзя ведь с места в карьер приступить к делу, сперва нужно спросить, как Радванский себя чувствует, как жена, дети и тому подобное.
Во-вторых, всякий разговор, когда отцу приходилось кого-то о чем-то просить, был для него ужасно тягостным. Скорее всего, он без конца повторял: «Правда, мне б не хотелось тебя утруждать», «Помни, если это слишком большие хлопоты…» и еще что-нибудь в этом роде.
Я объяснял отцу, что приглашение — простая формальность, что если Радванский напишет бумагу и заверит ее в консульстве, его это абсолютно ни к чему не обяжет; по приезде я возмещу ему все расходы, а моего присутствия он никоим образом не ощутит, поскольку в Лондоне мне уже гарантировано жилье, работа, вообще все.
Все, кроме приглашения. Если бы мне его прислал знакомый, у которого я собирался жить, вряд ли я получил бы паспорт. Когда в Польше коммунисты ввели военное положение, Войтек как раз находился в Лондоне. Он давно мечтал перебраться на Запад, а тут подвернулся исключительный случай. Ему мгновенно продлили визу, да и с разрешением на постоянную работу не возникло особых затруднений.
Я познакомился с Войтеком несколькими годами раньше, когда учился водить машину. Мы вместе занимались на курсах и даже экзамен сдавали вместе. Войтек работал в Министерстве культуры, референтом в Главном управлении по делам кинематографии. Работу свою он терпеть не мог, считал ее бессмысленной и вообще не видел на родине перспектив на будущее. Права он хотел получить, чтобы бросить службу и на машине отца, в одночасье скончавшегося от инфаркта, ездить по городу и левачить. В Варшаве все еще не хватало такси, на стоянках в час пик выстраивались длинные очереди, и такое — естественно, нелегальное — занятие могло приносить немалый доход.
Однажды, после занятий на курсах, Войтек ни с того ни с сего спросил, есть ли у меня «Мысли» Паскаля и не могу ли я ненадолго дать ему эту книгу. Я дал. Он вернул ее через две недели. Сказал, что книга потрясающая и что он хотел бы обсудить со мной одну проблему, которая не дает ему покоя. Как я считаю: что, собственно, случилось в тот вечер, 23 ноября 1654 года, когда между десятью тридцатью и половиной первого Паскаль окончательно убедился, что Бог существует?
Вопрос Войтека в первый момент показался мне таким странным и удивительным, что я подумал, уж не шутит ли он. Однако, похоже, это его в самом деле интересовало, и он искал, с кем бы поговорить. А может, я ему просто нравился?
Прожив несколько лет на Западе, Войтек занялся предпринимательской деятельностью, и небезуспешно. В Лондоне он руководил строительной фирмой — именно там я мог бы поработать три месяца. Звонить мне домой он не хотел — боялся, что телефон прослушивается, — и предложил, чтобы я сам ему позвонил поздним вечером из какого-нибудь безопасного места.
Я позвонил из уличного автомата на Брацкой около «Детского мира»; было тогда в городе несколько автоматов, за два злотых соединявших с любым городом за границей: брось монету в два злотых и разговаривай с Парижем, Лондоном или Мюнхеном сколько влезет. У автомата всегда стояла очередь посвященных, и, хотя почти каждый говорил очень подолгу, как правило, никто никого не подгонял.
Когда Стефан Радванский прислал мне приглашение, я приступил к самому трудному.
С паспортом — о чудо! — возни оказалось гораздо меньше, чем с визой. Британское посольство мне правда не отказало, но я был приглашен в консульский отдел для беседы. Опытные друзья посоветовали, чтобы я заранее, лучше всего на английском, подготовил ответы на все вопросы, которые мне наверняка будут заданы. Подобных вопросов следовало ожидать и в лондонском аэропорту. Если у тамошнего чиновника возникнут подозрения, что со мной что-то нечисто, меня могут отправить обратно в Польшу.
Какова цель моего визита в Великобританию?
Исключительно туристическая.
Сколько я собираюсь там пробыть?
Три месяца. Авиабилет я куплю в оба конца.
Кто меня пригласил в Великобританию?
