Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Если молодой человек двадцати четырех лет от роду способен вырасти еще, значит, я должен сказать, что он стал выше. А что до всего остального, то, полагаю, он стал шире в плечах и сильнее – словом, возмужал.
– Вот как! Значит, он изменился? – жадно поинтересовалась Молли, которой слова отца внушили некоторое беспокойство.
– Нет, не изменился, но при этом он стал другим. Во-первых, он загорел до черноты, став похожим на негра, а во-вторых, обзавелся бородой, длинной и пушистой, как хвост моей кобылы.
– Борода! Но прошу тебя, папа, продолжай. А разговаривает он в той же манере, что и прежде? Я бы узнала его голос и среди десяти тысяч других.
– Акцента готтентотов[145] я не уловил, если ты это имеешь в виду. Не говорил он и чего-то вроде: «Цезарь и Бомбей очень похожи друг на друга, особенно Бомбей[146]», – а это единственный образчик негритянского наречия, который я помню.
– И юмора, которого я не понимаю, – заявила миссис Гибсон, вошедшая в комнату уже после того, как начался разговор отца с дочерью. Впрочем, не поняла она и того, о чем шла речь.
Молли не находила себе места, ей хотелось продолжить расспросы и получить от отца определенные и непредвзятые ответы, но теперь, когда в разговор столь бесцеремонно вмешалась миссис Гибсон, она предвидела, что у мистера Гибсона тут же возникнет какое-нибудь срочное дело и он предпочтет уйти.
– Скажи мне, как они ладят друг с другом? – спросила Молли. Прежде этот вопрос в присутствии миссис Гибсон она не задавала, поскольку и отец, и дочь по обоюдному молчаливому согласию решили, что не станут обсуждать то, что знали или чему были свидетелями, уважая приватность тех троих, что теперь составляли новую семью в Холле.
– А! – отозвался мистер Гибсон. – Совершенно очевидно, что Роджер наводит там полный порядок так, как он это умеет, – спокойно, но твердо.
– «Наводит порядок». А разве там что-то было не в порядке? – поспешно осведомилась миссис Гибсон. – Сквайр и его невестка-француженка так и не нашли общего языка, полагаю? Как же я рада, что Синтия поступила с должной быстротой и готовностью. Ей было бы крайне неловко оказаться замешанной во все эти осложнения. Бедный Роджер! Вернуться домой и обнаружить, что его место занял какой-то ребенок!
– Вас не было в комнате, дорогая, когда я рассказывал Молли о причинах, побудивших его вернуться. А первой среди них значилась необходимость немедленно восстановить сына Осборна в его законных правах. И теперь, когда дело сделано, Роджер испытывает одновременно и радость, и удовлетворение.
– Следовательно, тот факт, что Синтия разорвала помолвку, не произвел на него особого впечатления? – Теперь миссис Гибсон могла позволить себе роскошь называть помолвку помолвкой. – Собственно, я всегда сомневалась в глубине его чувств.
– Напротив, он очень страдает. Вчера у меня с ним состоялся долгий разговор на эту тему.
И Молли, и миссис Гибсон, несомненно, желали бы услышать дальнейшие подробности этого разговора, но мистер Гибсон предпочел не распространяться далее на эту тему. Последнее, о чем он упомянул, было то, что Роджер настоял на своем праве еще раз встретиться с Синтией наедине. Узнав же, что в данный момент она пребывает в Лондоне, он отложил дальнейшие объяснения либо переписку, предпочитая дождаться ее возвращения.
Молли продолжила расспрашивать отца о других вещах.
– А миссис Осборн Хэмли? Как она поживает?
– В присутствии Роджера она оживилась и расцвела. Не думаю, что до сих пор мне доводилось видеть, как она улыбается, но теперь она иногда одаривает его милой улыбкой. Очевидно, что они – добрые друзья, и с лица у нее сходит это странное ошеломление, когда она разговаривает с ним. Подозреваю, она знает о желании сквайра вернуть ее во Францию, как и о том, что ей предстоит принять нелегкое решение – расстаться со своим сыном или нет. Необходимость подобного шага обрушилась на нее в тот самый момент, когда она была буквально убита горем и сражена болезнью, и у нее не было никого, с кем она могла бы посоветоваться относительно собственного долга, до приезда Роджера, на которого, очевидно, она твердо полагается. Он сам кое-что и рассказал мне об этом.
– Похоже, твой разговор с ним и вправду был очень долгим, папа!
– Да. Я как раз направлялся к старому Абрахаму, когда из-за живой изгороди меня окликнул сквайр. Он и сообщил мне последние новости. Искушение принять его приглашение и отобедать с ними на обратном пути оказалось слишком велико. Кроме того, из слов Роджера я многое уяснил для себя, и мне не понадобилось много времени, чтобы узнать все эти подробности.
– Полагаю, вскоре он нанесет нам визит, – обратилась миссис Гибсон к Молли, – и вот тогда мы посмотрим, что сможем узнать сами.
– Ты думаешь, он придет к нам, папа? – с сомнением спросила Молли. Она вспомнила тот последний раз, когда он был в этой самой комнате, и надежды, с которыми он покинул ее, и ей показалось, будто она видит отражение собственных мыслей на лице отца после замечания миссис Гибсон.
– Затрудняюсь с ответом, моя дорогая. Пока он окончательно не убедится в намерениях Синтии, едва ли ему будет очень приятно нанести обыкновенный визит вежливости в дом, в котором он познакомился с нею. Но он из тех, кто всегда поступает так, как считает правильным, приятно это ему или нет.
Миссис Гибсон с трудом дождалась того момента, когда ее супруг закончит предложение, чтобы опровергнуть, по крайней мере, часть его.
– «Окончательно убедится в намерениях Синтии!» Я бы сказала, что она выразила их совершенно недвусмысленно! Чего еще ему нужно?
– Он не до конца убежден в том, что письмо не было написано под влиянием минутного порыва. Я сказал ему, что это правда, хотя и не счел возможным объяснить природу этого порыва. Он полагает, что способен убедить ее вернуться к прежним отношениям. Я так не думаю, о чем и сообщил ему. Но, разумеется, Роджеру нужна полная уверенность, дать которую может только она сама.
– Бедная Синтия! Мое бедное дитя! – запричитала миссис Гибсон. – Мне страшно даже представить себе, что ей пришлось пережить, когда она позволила этому человеку переубедить себя!
В глазах мистера Гибсона полыхнуло пламя. Но он лишь сильнее сжал губы и ограничился тем, что проворчал себе под нос:
– Значит, теперь он уже стал «этим человеком»!
Некоторые нюансы в словах отца изрядно охладили пыл Молли. «Обычный визит вежливости»! Неужели это действительно так? «Обычный визит вежливости»! Как бы там ни было, но таковой действительно состоялся спустя совсем недолгое время. То, что Роджер вполне осознавал всю неловкость собственного положения по отношению к миссис Гибсон и, в сущности, все это время страдал от душевной боли, было для Молли вполне очевидно. Что касается миссис Гибсон, то она не заметила ничего подобного, ослепленная чувством собственного удовлетворения, которое испытала при виде того уважения, что оказывает ей человек, имя которого гремело на первых страницах газет, сообщавших о его возвращении, и о ком уже наводили справки лорд Камнор и семейство из Тауэрз.
Молли сидела в своем чудесном белом платье у открытого окна, пытаясь читать и одновременно предаваясь безудержным мечтам, поскольку июньский воздух был чист и свеж, сад пестрел яркими цветами, а деревья шелестели густой листвой. Миссис Гибсон постоянно отвлекала ее своими замечаниями по поводу узора на вышивке. А после обеда, когда наступило традиционное время для нанесения визитов, Мария сообщила о приходе мистера Роджера Хэмли. Молли встрепенулась, а потом застенчиво и тихонько застыла на своем месте, когда в комнату вошел загорелый, бородатый и серьезный мужчина, в облике которого она поначалу пыталась разглядеть мальчишеские черты, еще два года тому врезавшиеся ей в память. Но несколько месяцев, проведенных в том климате, где странствовал Роджер, способны состарить так же, как и несколько лет, проведенные в более умеренных широтах. Да и напряженный мыслительный процесс и постоянная тревога за собственную жизнь тоже оставляют глубокие следы на лице. Более того, обстоятельства, с которыми ему пришлось столкнуться в последнее время, были не той природы, чтобы вдохнуть в него жизнелюбие или веселость. Но голос его остался прежним; он стал первым признаком старого друга, который заметила Молли, когда Роджер обратился к ней тоном куда более мягким, нежели тот, коим он отпускал банальные любезности в разговоре с ее мачехой.
– Я с сожалением узнал о том, что вы были очень больны! Вы выглядите очень хрупкой! – И он окинул ее ласковым взором.
Столь пристальное внимание к своей особе заставило Молли покраснеть. Чтобы положить этому конец, она подняла на него свои прелестные мягкие серые глаза, которых он, как ему показалось, почему-то не замечал раньше. Улыбнувшись и зардевшись еще сильнее, она сказала:
– Я чувствую себя куда лучше, чем раньше. Сейчас, когда вокруг буйствует красота лета, болеть крайне неприлично.
