Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Единственным публичным шагом, предпринятым им после того, что он узнал от отца, стала поездка верхом в Холлингфорд в первый же погожий денек, дабы повидать Синтию и Гибсонов. Он уже давненько не бывал у них: тому препятствовали ненастная погода и апатия. Он застал их в самый разгар приготовлений к поездке Синтии в Лондон. Сама же она отнюдь не пребывала в том сентиментальном расположении духа, в коем только и возможно было ответить на его деликатные намеки о том, как он рад был счастью своего брата. И впрямь, прошло уже столько времени, что Синтия даже не сообразила, что для него известие об этом было все еще внове и что первый его эмоциональный порыв пока не угас. Склонив голову к плечу, она рассматривала огромную связку лент, когда он подался к ней и едва слышным шепотом заговорил:
– Синтия… теперь я ведь могу называть вас Синтией, не так ли? Это известие меня чрезвычайно обрадовало. Я только что услышал его, но радость моя не знает границ!
– Какое известие вы имеете в виду? – У нее были свои подозрения на этот счет, и она с досадой думала о том, что ее тайна уже начала переходить от одного человека к другому и вскоре окончательно перестанет быть таковой. Тем не менее при нужде Синтия всегда умела скрывать свое раздражение. – Почему вы начали называть меня Синтией только сейчас? – с улыбкой осведомилась она. – А вам известно, что это ужасное слово уже срывалось с ваших губ прежде?
То легкомыслие, с которым она приняла его нежные поздравления, настолько не понравилось Осборну, который пребывал в сентиментальном расположении духа, что на несколько минут он погрузился в молчание. Затем, окончив завязывать бант, она повернулась к нему и негромко продолжала, спеша воспользоваться тем, что ее мать и Молли увлеклись приватным разговором:
– Полагаю, что догадываюсь, чем вызваны ваши любезные слова. Но вы, я вижу, даже не подозреваете, что вам не полагалось бы знать об этом. Более того, положение дел не вполне соответствует торжественности… э-э… настоящей помолвки. Он сам так пожелал. А теперь я более не стану говорить о ней, и вы тоже не должны этого делать. Прошу вас помнить, что вы не должны были узнать об этом, это – моя личная тайна, и у меня есть причины желать, чтобы она и впредь оставалась таковой. Мне не доставит удовольствия, если о ней станет известно всем и каждому. О да, вода непременно найдет пусть даже маленькую дырочку!
После этого она присоединилась к tête-à-tête между ее матерью и Молли, отчего разговор стал общим. То, что его поздравления были приняты столь холодно и небрежно, повергло Осборна в смятение. Он-то уже представлял, как изнывающая от любовной тоски девушка бросится ему на грудь и примется изливать душу. Впрочем, он совершенно не знал Синтию. Чем сильнее она подозревала, что от нее требуется бурное проявление чувств, тем меньше была склонна демонстрировать их. Кроме того, она, как правило, умела управлять своими эмоциями. Он сделал над собой усилие, чтобы приехать и повидать ее, но теперь откинулся на спинку стула, обессиленный и разочарованный.
– Бедняжка, – сказала миссис Гибсон, обращаясь к нему в своей мягкой и сочувственной манере, – вы выглядите очень усталым! Прошу вас, воспользуйтесь вот этим одеколоном и протрите им виски. Весенняя погода и на меня оказывает удручающее действие. По-моему, итальянцы называют ее «Primavera»[117]. Но для людей, обладающих хрупким здоровьем и нежной конституцией, она является сущим мучением, особенно если учесть перепады температуры. Меня все время клонит в сон. Правда, я отличаюсь изрядной чувствительностью. Дорогая леди Камнор всегда сравнивала меня с термометром. Кстати, вы знаете, что она была сильно больна?
– Нет, – ответил Осборн, которому не было до этого особого дела.
– О да, сейчас ей уже много лучше, но тревога о ней пагубно сказалась и на мне. Чувство долга, разумеется, удерживало меня здесь, но как тяжело было пребывать в неведении, не зная, что принесет с собой следующая почта.
– И где же она была? – поинтересовался Осборн, проникнувшись некоторым сочувствием к страдалице.
– В Спа. Это же ужасно далеко! Почта идет оттуда три дня! Представляете? А ведь я долгие годы жила с нею, но теперь я связана обязательствами перед своей семьей.
– Но в своем последнем письме леди Гарриет выразила надежду, что теперь она чувствует себя много лучше, нежели на протяжении нескольких последних лет, – невинно заметила Молли.
– Да… леди Гарриет… разумеется… Все, кто знаком с леди Гарриет, знают, что она обладает чересчур жизнерадостным темпераментом, чтобы на ее умозаключения можно было полагаться всецело. В основном же те, кто близко не знаком с нею, обычно заблуждаются на ее счет – бесцеремонность леди Гарриет обманчива, она не имеет в виду и половины того, что говорит.
– Будем надеяться, что в данном случае это не так, – коротко обронила Синтия. – Сейчас они пребывают в Лондоне, и леди Камнор перенесла дорогу без особых последствий.
– Это они так говорят, – делая особое ударение на слове «говорят», возразила миссис Гибсон. – Пожалуй, я тревожусь чрезмерно, но мне бы хотелось… мне бы хотелось увидеться с нею, чтобы иметь возможность составить собственное мнение. Это единственный способ унять снедающее меня беспокойство. Я почти готова отправиться с тобой вместе, Синтия, на денек-другой, чтобы увидеть ее собственными глазами. Мысль о том, что ты будешь путешествовать совсем одна, мне не по душе. Но мы еще поговорим об этом, и ты напишешь мистеру Киркпатрику и предложишь ему пригласить и меня, если мы решим, что так будет лучше. Ты можешь сообщить ему о моем беспокойстве, и тебе придется лишь разделить со мною постель на пару ночей.
Глава 40. Молли Гибсон вздыхает свободно
Вот так миссис Гибсон впервые заикнулась о своем намерении сопровождать Синтию в Лондон, дабы провести там несколько дней. Была у нее такая привычка – сообщать о своих планах в присутствии человека, не принадлежащего к семье, так что родным приходилось подавлять свои эмоции, вызванные неодобрением ее намерений, до тех пор, пока они не свыкались с ними. Молли подобное предложение казалось слишком заманчивым, чтобы оно могло сбыться. Все это время она не позволяла себе признаться, что мачеха стесняет и подавляет ее. Но тайное тут же стало явным, когда сердечко ее заплясало от радости при мысли о том, что на целых три дня – по меньшей мере на такой срок – она обретет свободу невозбранного общения с отцом, вернутся прежние времена, их трапеза не будет сопровождаться бесконечной суетой и необходимостью блюсти хорошие манеры.
«Ужинать мы будем хлебом с сыром, держа подносы на коленях. Прежде нам приходилось есть жидкий пудинг вилкой вместо ложки, но теперь мы будем облизывать ножи и даже порежемся, если захотим. Папа станет наливать чай в блюдечко, если будет спешить, а я, если мне захочется пить, воспользуюсь полоскательницей. Ах, если бы только еще я смогла раздобыть, купить, одолжить или украсть какую-нибудь старую лошадь. Моя серая юбка уже не новая, но вполне еще сойдет… Как бы это было замечательно! Полагаю, что смогла бы вновь стать счастливой, потому что на протяжении многих месяцев мне казалось, будто я слишком постарела, чтобы получать удовольствие от жизни, не говоря уже о том, чтобы испытать счастье».
Так думала Молли. Тем не менее она жарко покраснела, словно от осознания своей вины, и вспомнила, как однажды Синтия, прочитав ее мысли, сказала ей:
– Молли, а ты ведь рада избавиться от нас, не так ли?
– Только не от тебя, Синтия. По крайней мере я так не думаю. Если бы ты знала, как я люблю папу и как много времени я проводила с ним раньше…
– Ага! Я часто думала о том, что мы, наверное, кажемся тебе незваными гостями, каковыми, в сущности…
– Неправда! Я вовсе не считаю вас незваными гостями. Ты, во всяком случае, стала для меня нежданной радостью, сестрой. Я даже не подозревала, насколько восхитительными могут быть подобные отношения.
– А мама? – осведомилась Синтия с подозрением, к которому примешивалось сожаление.
– Она – жена папы, – негромко отозвалась Молли. – Я не хочу сказать, будто не жалею о том, что перестала быть для него первой. Но это был… – Краска бросилась ей в лицо, глаза защипало, и она вдруг обнаружила, что вот-вот расплачется. Плакучий ясень, унижение, медленно нисходящее успокоение – перед ее внутренним взором живо и ярко предстали те, кто пытался утешить ее. Это был Роджер! Она не сводила глаз с Синтии и, преодолев легкое смятение, вызванное мыслью о нем, произнесла: – Роджер! Это он объяснил мне, как я должна относиться к женитьбе отца, когда я впервые услышала о ней и эти новости повергли меня в уныние. Ох, Синтия, какое это счастье – быть любимой им!
Синтия зарделась. Она выглядела польщенной и довольной.
– Да, полагаю, так оно и есть. В то же самое время, Молли, боюсь, что он ждет от меня, что я всегда буду такой же милой и добропорядочной, какой он представляет меня сейчас, и всю оставшуюся жизнь мне придется ходить на цыпочках.
