Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– А я все равно не вижу во всем этом большого вреда, – с грустью продолжала миссис Гибсон. – Молодой человек поразил нас всех своим больным видом. Что ж, остается только пожалеть его. Но болезнь зачастую приводит к смерти. Наверняка вы со мной согласитесь, и нет ничего дурного в том, чтобы заявить об этом вслух. Но Молли спрашивает, что будет, если он умрет; и я пытаюсь ответить на ее вопрос. Говорить или думать о смерти мне нравится не больше, чем кому-либо другому, но я бы сочла себя слабовольной, если бы не смогла взглянуть в лицо тем последствиям, которые она влечет за собой. Как мне представляется, в Библии или молитвеннике прямо сказано, что мы должны заставить себя сделать это.
– Значит, ты ждешь и моей смерти, мама, чтобы взглянуть в лицо ее последствиям? – осведомилась Синтия.
– Право слово, иногда мне кажется, что ты – самая бесчувственная девушка, которую я когда-либо встречала, – отозвалась миссис Гибсон, оскорбленная до глубины души. – Жаль, что я не могу передать тебе хоть каплю своей чувствительности, которой у меня так много для счастья, что мне становится как-то не по себе. Но давайте более не будем говорить о том, как выглядит Осборн. Десять к одному, что это всего лишь следствие переутомления, или тревоги о Роджере, или же просто несварения желудка, в конце концов. Я поступила глупо, когда приписала его неважный вид чему-то более серьезному, и дорогой папочка наверняка бы расстроился, если бы узнал об этом. Доктора не любят, когда другие люди строят догадки относительно состояния чьего-либо здоровья. Они полагают это вторжением на собственную территорию, и я склонна согласиться с ними. А теперь вернемся к твоим нарядам, Синтия. Я никак не могу взять в толк, как ты ухитрилась истратить столько денег, и при этом предъявить тебе решительно нечего.
– Мама, не сочти мои слова грубостью, но я должна раз и навсегда заявить тебе и Молли, равно как и всем остальным, что, поскольку я не требую и не желаю получать больше того, что мне причитается, то и не стану отвечать на вопросы о том, как распоряжаюсь своими деньгами.
Она сказала это с должным уважением, но при этом с такой решимостью, что ее мать даже опешила и притихла на время. Впрочем, впоследствии, когда миссис Гибсон и Молли оставались одни, первая, теряясь в догадках, часто размышляла вслух, как же все-таки Синтия поступила со своими деньгами. Но затем, признав свое поражение, была вынуждена отказаться от столь увлекательного занятия. Но сейчас она занялась насущными вопросами, имеющими практическое значение. И талант к шляпному делу и пошиву платьев, коим обладали обе, и мать, и дочь, вскоре проявился в том, что они решили массу запутанных и сложных проблем с помощью всевозможных ухищрений и тонкого вкуса, после чего уже втроем приступили к работе, дабы получить «gar auld claes look amaist as weel’s the new»[116].
Отношения Синтии со сквайром оставались неизменными с того самого момента, как она навестила его в Холле минувшей осенью. Тогда он принял их с гостеприимной вежливостью и был очарован девушкой куда сильнее, чем готов был признаться даже самому себе, когда вспоминал о том визите впоследствии.
«Красивая девушка, – думал он, – хорошо воспитанная и любезная, готовая учиться у людей старшего возраста, что само по себе уже является хорошим знаком. Но почему-то я недолюбливаю мадам, ее мать, хотя от этого ничего не меняется: она не перестает быть ее матерью, а девушка – ее дочерью. Тем не менее Синтия пару раз заговаривала с нею так, как я не хотел бы, чтобы таким образом говорила наша малышка Фанни, если бы Господь даровал ей долгую жизнь. Нет, это неправильно, и пусть меня сочтут старомодным, но я хочу, чтобы все было как положено. А затем она завладела моим вниманием, и малышке Молли, совсем как крошечной четвероногой собачонке, пришлось бежать за нами вдогонку по садовым дорожкам, которые слишком узки, чтобы идти по ним втроем. Ее же подруга так внимала мне, что даже ни разу не обернулась, чтобы перемолвиться словечком с Молли. Я не хочу сказать, будто они недолюбливают друг друга, что лишний раз свидетельствует в пользу нашего славного Роджера, и с моей стороны было бы черной неблагодарностью выискивать недостатки у девушки, которая была так вежлива со мной и так изящно делала вид, будто ловит каждое слово, слетающее с моих губ. Что ж! За два года еще много воды утечет! Да и парнишка ни словом не обмолвился мне о своих планах. Пожалуй, я возьму с него пример и буду нем как рыба, пока он не вернется домой и сам мне все не расскажет».
Поэтому, несмотря на то что сквайр приходил в восторг всякий раз, получая от Синтии коротенькие записочки, которые она присылала ему после получения очередного письма от Роджера, а сердце его, которое он безуспешно старался ожесточить, таяло от подобных знаков внимания, он старательно сдерживал себя, отправляя ей лишь суховатые выражения признательности. Слова его, формальные по сути, на деле значили очень много, но Синтия не придавала им особого значения, довольствуясь осознанием того, что творит доброе дело. А вот ее мать неизменно подвергала их критике и всестороннему анализу. Миссис Гибсон сочла, что докопалась до истины, когда решила, что сквайр ведет себя чрезвычайно старомодно и что он сам, его дом и мебель нуждаются в некоторой свежести и полировке, кои непременно получат, когда… Ей не хотелось заканчивать это предложение чем-то определенным, хотя она и убеждала себя в том, что «здесь нет никакого вреда».
Но вернемся к сквайру. Несмотря на всю его занятость, к нему вернулось прежнее здоровье и даже толика былой жизнерадостности. Если бы Осборн сделал хотя бы шаг ему навстречу, то, возможно, между отцом и сыном восстановилась бы прежняя неразрывная связь. Но Осборну или действительно нездоровилось, или же он постепенно опускался до привычек больного, а потому молодой человек не сделал ни малейшей попытки вернуть былое доверие. Если отец приглашал его на прогулку – раз или два сквайр действительно наступил на горло собственной гордости и предложил Осборну сопровождать его, – тот подходил к окну и выискивал какой-либо изъян в погоде или ветре, полагая это достаточным основанием, чтобы остаться дома и засесть за книги. Впрочем, когда Осборн все-таки выбирался из дома, чтобы побыть на солнце, то делал это в такой манере, которую сквайр находил праздной и не подобающей мужчине. Если же Осборн принимал решение прогуляться на свежем воздухе, что случалось довольно часто, то его охватывала какая-то лихорадочная энергия и остановить его тогда не могло уже ничто: ни тучи на небе, ни восточный ветер, ни сырость. И поскольку сквайр не знал настоящей тайной причины, которая буквально гнала старшего сына из дома, то полагал, что она проистекает из того, что Осборну попросту ненавистно поместье Хэмли и унылое общество своего отца.
«Это была ошибка, – думал сквайр. – Теперь я понимаю это совершенно ясно. Я и сам никогда не умел заводить друзей. Я всегда полагал, что эти хлыщи из Оксфорда и Кембриджа воротят от меня нос, держа за деревенского дурачка, и потому платил им той же монетой, не желая иметь с ними ничего общего. Но когда мальчики отправились на учебу в Рагби и Кембридж, я должен был позволить им привозить сюда своих приятелей, пусть даже те смотрели бы на меня свысока. По крайней мере это было бы худшее, что они могли сделать. Но теперь, лишившись тех немногих друзей, что у меня были – в силу их смерти или иных причин, – признаю, что молодому человеку здесь смертельно скучно. Но он мог хотя бы попытаться не демонстрировать этого столь явно. Я становлюсь грубоватым и бесчувственным, но его отношение иногда ранит меня в самое сердце – и очень больно. А ведь когда-то он так любил своего отца! Если мне удастся осушить те земли, я назначу ему содержание и отправлю его в Лондон или в любое другое место по его желанию. Быть может, на этот раз ему повезет и он добьется успеха или же, напротив, погибнет окончательно. Но тогда он хотя бы добрым словом вспомнит своего старика отца, оставшегося дома. И я буду ему благодарен, честное слово!»
Вполне возможно, что Осборн и рассказал бы отцу о своей женитьбе во время долгого и вынужденного уединения в поместье, если бы сквайр, выбрав самый неудачный момент, в порыве откровения не рассказал бы ему о том, что Роджер обручился с Синтией. Это случилось дождливым воскресным полднем, когда отец и сын сидели вместе в пустой гостиной. В то утро Осборн не пошел в церковь; сквайр же побывал там и теперь упорно пытался прочесть одну из проповедей Блэра. Пообедали они рано, как всегда делали по воскресеньям, и то ли по этой причине, то ли из-за проповеди, то ли из-за унылой и беспросветной сырости полдень казался сквайру бесконечным. У него имелись неписаные правила поведения по воскресеньям, коих он придерживался неукоснительно. Холодное мясо, чтение проповедей, никакого курения вплоть до вечерней молитвы, как можно меньше размышлений о состоянии своих земель и видах на урожай, как можно больше респектабельного времяпрепровождения под крышей в лучшем выходном костюме, насколько это сочеталось с необходимостью дважды наведаться в церковь и пропеть хоровые молитвы громче псаломщика. Дождь в тот день лил как из ведра, вынудив его пропустить повторный визит в церковь, но даже после того, как он позволил себе роскошь вздремнуть по окончании обеда, казалось, минула целая вечность, прежде чем он увидел, как слуги неприкаянной стайкой бредут по тропинке домой, в Холл, укрывшись под зонтиками. Последние полчаса он провел у окна, сунув руки в карманы и забывшись настолько, что принимался насвистывать, совершая тем самым непростительный грех, но потом спохватываясь, что в девяти случаях из десяти заканчивалось зевком. Время от времени он искоса поглядывал на Осборна, сидевшего у камина с книгой в руках. Бедный сквайр напоминал сам себе маленького мальчика из сказки, который умолял зверей и птиц прийти и поиграть с ним, но всякий раз получал отказ под тем предлогом, что они, дескать, слишком заняты серьезными делами, чтобы тратить время на всякие пустяки. Отцу хотелось, чтобы сын отложил в сторону книгу и поговорил бы с ним: за окном царила слякоть, в гостиной – скука, а небольшая беседа помогла бы славно убить время! Но Осборн, сидя спиной к окну, у которого стоял отец, ничего этого не видел и продолжал читать. Он лишь согласился с замечанием отца, что да, полдень выдался на редкость дождливым, но не стал далее развивать эту тему всевозможными банальностями. Сквайр понимал, что следует выбрать более интересный предмет для разговора. И тут он вдруг вспомнил о помолвке Роджера с Синтией и, не задумываясь о последствиях, начал:
