Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Осборн! Тебе известно что-либо о… об этой помолвке Роджера?
Ему удалось привлечь внимание сына. Осборн тут же отложил в сторону книгу и развернулся к отцу.
– Роджер! Помолвка? Нет! Я не слышал ни о чем подобном… Ушам своим не верю… то есть, я полагаю…
И тут он оборвал себя на полуслове, поскольку решил, что не имеет права признавать собственное допущение о том, что объектом страсти брата стала Синтия Киркпатрик.
– Да. Он помолвлен. Угадай, с кем? Не то чтобы она мне особенно нравилась – сам бы я ни за что ее не выбрал, – тем не менее очень красивая девушка. Полагаю, впрочем, что во всем виноват именно я.
– Это…
– Нет смысла ходить вокруг да около. Раз уж я зашел так далеко, то вполне могу назвать тебе имя. Это мисс Киркпатрик, приемная дочь мистера Гибсона. Но это еще не помолвка в полном смысле слова, имей в виду…
– Я очень рад… надеюсь, ей понравится Роджер, когда вернется…
– Понравится… Для нее это слишком лакомый союз, чтобы он ей не понравился. И если Роджер не передумает к тому времени, как вернется домой, я готов биться об заклад, что она будет счастлива!
– Хотел бы я знать, почему Роджер не сказал мне об этом ни слова, – протянул Осборн, уязвленный, но уже задумавшийся о собственном положении.
– Мне тоже, – сообщил сквайр. – Я узнал обо всем от Гибсона, который приехал сюда и не стал ничего скрывать, как и подобает честному человеку. Я уже говорил ему, что не могу позволить никому из вас обоих связаться с его девчонками. Признаю, что боялся я, в первую очередь, за тебя, хотя и для Роджера здесь хорошего мало. Впрочем, быть может, из этого еще ничего и не выйдет… Но вот если бы это был ты, то я порвал бы с Гибсоном и всей его семейкой, только бы не дать случиться непоправимому. И я прямо заявил об этом доктору.
– Прошу прощения за то, что перебиваю вас, но говорю вам раз и навсегда, что оставляю за собой право самому выбрать себе жену, причем безо всякого постороннего вмешательства! – с жаром вскричал Осборн.
– В таком случае и содержать свою жену ты тоже будешь безо всякого постороннего вмешательства, только и всего. Ты не получишь от меня и пенни, мой мальчик, если не постараешься своей женитьбой хоть капельку польстить мне, прежде чем сделать приятное себе. Это все, о чем я тебя прошу. Я не стану выдвигать каких-то особых условий в отношении красоты, ума, игры на фортепьяно и тому подобного. Этого добра у нас в семье будет с избытком, если Роджер женится на той девчонке. Я даже не стану возражать, если она окажется немного старше тебя, но она должна происходить из хорошей семьи, и чем больше денег она принесет с собой, тем лучше будет для старого поместья.
– Я вынужден повторить еще раз, отец, что жену я выберу себе сам и что не потерплю ничьего диктата.
– Так-так! – протянул сквайр, начиная, в свою очередь, горячиться. – Если я не могу быть отцом в этом вопросе, значит, ты не будешь мне сыном. Попробуй пойти наперекор мне в этом деле, которое столь много для меня значит, и небо покажется тебе с овчинку, только и всего. Но давай не будем портить друг другу настроение. Во-первых, сегодня воскресенье, так что это грех. А во-вторых, я еще не закончил свой рассказ.
Тем временем Осборн вновь взялся за книгу, делая вид, что читает, хотя внутри кипел от негодования. Он не отложил ее в сторону даже после просьбы отца.
– Как я уже сказал, поначалу Гибсон уверял меня, когда мы с ним заговорили об этом, что между вами четверыми ничего подобного не происходит, а если что-либо и наметится, то он немедленно поставит меня в известность. И вот, чуть ли не на следующий же день он приезжает и рассказывает мне об этом.
– О чем именно? Я так и не понял, насколько далеко все зашло? – спросил Осборн.
В его голосе прозвучали нотки, которые решительно не понравились сквайру, и потому отвечать он начал с нескрываемым раздражением.
– О том самом… я тебе уже говорил. О том, что Роджер поехал к этой девчонке и признался ей в своих чувствах в день отъезда, после того, как уехал отсюда и ждал «Ампайр» в Холлингфорде. Временами ты производишь впечатление изрядного тупицы, Осборн.
– Я могу сказать лишь то, что все эти подробности стали для меня настоящим открытием. Уверяю вас, прежде вы и не упоминали о них.
– Ладно, не имеет значения, о чем я говорил или нет. Повторяю одно: Роджер воспылал привязанностью к мисс Киркпатрик и связал себя с нею по рукам и ногам. Об остальном, полагаю, ты можешь догадаться и сам.
– Очень может быть, – вежливо отозвался Осборн. – Могу я спросить, отвечает ли мисс Киркпатрик, которая показалась мне очень славной девушкой, взаимностью Роджеру?
– Ответит, причем очень скоро, можешь не сомневаться, – угрюмо проворчал сквайр. – Не каждый день представляется возможность заполучить Хэмли из Хэмли. А теперь вот что я тебе скажу, Осборн. Ты единственный, кто остался на рынке женихов и невест, и я хочу, чтобы старинное семейство вновь заняло полагающееся ему место. Не иди против меня в этом. Если ты воспротивишься, то действительно разобьешь мне сердце.
– Отец, прошу вас, не говорите так, – взмолился Осборн. – Я сделаю все, что угодно, дабы угодить вам, кроме…
– Кроме той единственной вещи, которой я более всего и жду от тебя.
– Что ж, давайте на время оставим этот разговор. Вопрос о моей женитьбе в данный момент не стоит. Мне нездоровится, и я не чувствую в себе сил появиться в обществе, дабы встречаться с вашими молодыми дамами и заниматься тому подобным, даже если бы у меня была такая возможность.
– Такая возможность у тебя появится довольно скоро. Даст Бог, через год или два у нас вновь будут деньги. Что же касается твоего здоровья, то откуда оно возьмется, если ты целыми днями сидишь у камина, а от кружки доброго старого эля шарахаешься так, словно тебе предлагают яд?
– Так оно и есть, – медленно и апатично протянул Осборн, поглаживая книгу, словно желая поскорее закончить тягостный разговор и вернуться к ней.
Сквайр заметил его жест и понял, что тот означает.
– Ладно, – сказал он, – пойду поговорю с Уиллом насчет бедной старой Черной Бесс. Как раз то, что нужно для воскресенья, – справиться о болячках глупого несчастного животного.
Но после того как отец вышел из комнаты, Осборн так и не взялся за книгу. Он положил ее на столик рядом с собой, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза рукой. Состояние собственного здоровья внушало ему отвращение ко многим вещам, причем, в первую очередь, к тем, что представляли собой наибольшую важность. Он так долго скрывал от отца факт своей женитьбы, что теперь признаться в нем было намного труднее, чем раньше. Не располагая поддержкой Роджера, Осборн не мог объяснить свое положение такому несдержанному человеку, как сквайр. Он не мог рассказать об искушении, тайной свадьбе, последующем счастье и – увы! – сопутствующих страданиях, потому что страдал, оказавшись в неблагоприятных обстоятельствах, которые навлек на себя сам. Он не видел выхода из сложившейся ситуации, кроме решительного и отчаянного удара, на который был не способен. Итак, с тяжелым сердцем он вновь взялся за книгу. Казалось, весь мир ополчился против него, а он не обладал достаточной силой характера, чтобы преодолеть препятствия.
Единственным публичным шагом, предпринятым им после того, что он узнал от отца, стала поездка верхом в Холлингфорд в первый же погожий денек, дабы повидать Синтию и Гибсонов. Он уже давненько не бывал у них: тому препятствовали ненастная погода и апатия. Он застал их в самый разгар приготовлений к поездке Синтии в Лондон. Сама же она отнюдь не пребывала в том сентиментальном расположении духа, в коем только и возможно было ответить на его деликатные намеки о том, как он рад был счастью своего брата. И впрямь, прошло уже столько времени, что Синтия даже не сообразила, что для него известие об этом было все еще внове и что первый его эмоциональный порыв пока не угас. Склонив голову к плечу, она рассматривала огромную связку лент, когда он подался к ней и едва слышным шепотом заговорил:
– Синтия… теперь я ведь могу называть вас Синтией, не так ли? Это известие меня чрезвычайно обрадовало. Я только что услышал его, но радость моя не знает границ!
– Какое известие вы имеете в виду? – У нее были свои подозрения на этот счет, и она с досадой думала о том, что ее тайна уже начала переходить от одного человека к другому и вскоре окончательно перестанет быть таковой. Тем не менее при нужде Синтия всегда умела скрывать свое раздражение. – Почему вы начали называть меня Синтией только сейчас? – с улыбкой осведомилась она. – А вам известно, что это ужасное слово уже срывалось с ваших губ прежде?
То легкомыслие, с которым она приняла его нежные поздравления, настолько не понравилось Осборну, который пребывал в сентиментальном расположении духа, что на несколько минут он погрузился в молчание. Затем, окончив завязывать бант, она повернулась к нему и негромко продолжала, спеша воспользоваться тем, что ее мать и Молли увлеклись приватным разговором:
