Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
По получении письмо было по-разному встречено четырьмя людьми, сидящими вокруг обеденного стола. Сначала миссис Гибсон прочла его про себя. Затем, не раскрывая его содержания остальным, так что ее слушатели пребывали в полном неведении относительно того, кому предназначались ее замечания, она сказала:
– Полагаю, они могли бы вспомнить, что я на целое поколение ближе к ним, чем она, но в наше время о семейных узах никто уже не думает. А ведь он так мне понравился! Я купила ему новую поваренную книгу и вообще постаралась сделать его пребывание здесь максимально комфортным и приятным, к чему он, несомненно, привык.
Эту сентенцию она произнесла жалобным и полным тоски голосом, но поскольку никто не понимал, что имеет в виду миссис Киркпатрик, то, соответственно, и никакого утешения не последовало. Первым заговорил ее супруг:
– Если вы хотите, чтобы мы выразили вам сочувствие, расскажите нам о причине своих сожалений и горестей.
– Смею надеяться, он полагал, что оказывает нам особое внимание, вот только мне кажется, что сначала ему нужно было бы поинтересоваться моим мнением, – заявила она, вновь перечитывая письмо.
– Кто такой «он»? И что вы имеете в виду под «особым вниманием»?
– Мистер Киркпатрик, кто же еще? Это письмо от него. И он хочет, чтобы Синтия нанесла им визит, но ни словом не упоминает обо мне или о вас, мой дорогой. А ведь мы оба старались, чтобы ему здесь понравилось. Думаю, что для начала он должен был спросить у нас разрешения.
– Поскольку я все равно не могу поехать, это едва ли имеет какое-либо значение.
– Зато вполне могла поехать я! Как бы там ни было, он мог бы сделать нам комплимент: это было бы всего лишь данью уважения. Какая неблагодарность с его стороны, а ведь я уступила ему свою гардеробную!
– А я, пока он был здесь, каждый день переодевался к ужину, если уж вы хотите перечислить принесенные нами жертвы. Но, несмотря на все это, я вовсе не ожидал, что он пригласит меня к себе домой. Просто я буду рад, если он когда-либо навестит нас вновь.
– Пожалуй, я никуда Синтию не отпущу, – задумчиво протянула миссис Гибсон.
– Я и не могу поехать, мама, – заметила Синтия и покраснела. – Я ужасно поизносилась, мои платья никуда не годятся, а шляпка едва протянет нынешний сезон.
– Что ж, ты можешь купить себе новую. Кстати, тебе давно пора приобрести еще одно атласное платье. Ты ведь должна была много сэкономить, потому что я уже и не припомню, когда ты в последний раз покупала себе обновки.
Синтия начала было возражать, но тут же оборвала себя на полуслове и принялась намазывать тост маслом. После минутного молчания, так и не поднеся его ко рту, девушка, не поднимая глаз, заговорила вновь:
– Я не могу поехать. Мне бы очень этого хотелось, но я действительно не могу. Пожалуйста, мама, напиши им немедленно и откажись.
– Вздор, дитя мое! Когда такой человек, как мистер Киркпатрик, делает тебе одолжение, не годится отвергать его без веской на то причины. С его стороны это так любезно!
– А ты не могла бы поехать вместо меня? – предложила Синтия.
– Нет, нет! Это никуда не годится, – решительно заявил мистер Гибсон. – Нельзя передавать приглашение от одного к другому. Вот только отказ от него из-за отсутствия платьев выглядит чересчур уж тривиально, Синтия. Неужели ты не могла придумать ничего умнее?
– Для меня это и есть настоящая причина, – сказала Синтия, в упор глядя на него. – Вы должны предоставить мне право судить самой. Не годится ехать в Лондон в старых платьях, потому как даже на Даути-стрит, насколько я помню, моя тетя была очень щепетильна в вопросах нарядов. А теперь, когда Маргарет и Хелен выросли и начали сами выходить в свет… прошу вас не говорить более ничего, поскольку я знаю, что это ни к чему не приведет.
– Интересно, что ты сделала со своими деньгами? – полюбопытствовала миссис Гибсон. – Благодаря мистеру Гибсону и мне, ты располагаешь двадцатью фунтами в год, причем я уверена, что ты истратила не более десяти.
– Когда я вернулась из Франции, у меня было с собой совсем немного вещей, – негромко ответила Синтия, которой эти расспросы явно не доставили удовольствия. – Давайте условимся сразу же: я никуда не еду и на том покончим. – Она вдруг поднялась и быстро вышла из комнаты.
– Ничего не понимаю, – сказала миссис Гибсон. – А ты, Молли?
– Я тоже. При этом я точно знаю, что она не любит тратить деньги на свои платья. И вообще Синтия очень бережлива, – произнеся эти слова, Молли испугалась, что сказала слишком много.
– Но в таком случае у нее должны быть деньги. Мне всегда казалось, что если у человека нет экстравагантных привычек и он не тратит весь свой доход, то к концу года у него должна скопиться некоторая сумма. Я ведь часто так говорила, не правда ли, мистер Гибсон?
– Очень может быть.
– Ну, тогда, значит, эти рассуждения вполне применимы и к Синтии. И что же, я вас спрашиваю, сталось с ее деньгами?
– Не знаю, что и сказать, – ответила Молли, видя, что мачеха обращается к ней. – Она могла отдать их тому, кто в них нуждается.
Мистер Гибсон отложил газету в сторону и сказал:
– Совершенно очевидно, что у нее нет ни платья, ни денег, необходимых для визита в Лондон, и она не хочет, чтобы ее расспрашивали по этому поводу. Собственно говоря, она обожает тайны, тогда как я их ненавижу. Тем не менее мне представляется желательным, чтобы она поддерживала знакомство, или дружбу, или как это еще можно назвать, с семьей своего отца, для чего я с радостью дам ей десять фунтов. А если этого недостаточно, то в таком случае или вы должны ей помочь, или же ей придется обойтись без какого-нибудь совершенно лишнего платья или еще чего-нибудь в этом роде.
– Я еще не встречала такого доброго, милого и щедрого мужчину, как вы, мистер Гибсон, – заявила его супруга. – А ведь вы всего лишь отчим! И так добры к моей бедной девочке, оставшейся без отца! Но, Молли, дорогая моя, думаю, ты тоже можешь подтвердить, что и тебе очень повезло с мачехой. Разве не так, любовь моя? И как мило мы будем болтать вдвоем, когда Синтия уедет в Лондон. Пожалуй, можно с уверенностью утверждать, что с тобой мне легче найти общий язык, нежели с нею, хотя она моя родная дочь. Как правильно заметил дорогой папочка, она обожает таинственность, а я, если что-то и ненавижу, так это самомалейшую скрытность и сдержанность. Десять фунтов! На эти деньги она вполне обновит свой гардероб, купит себе пару платьев, новую шляпку… и даже не знаю, что еще! Дорогой мистер Гибсон, вы очень щедры!
Из-под газеты донеслось нечто очень похожее на «Гм!».
– Я могу подняться к Синтии и рассказать ей об этом? – спросила Молли, вставая с места.
– Да, милочка, сделай одолжение. Скажи ей, что отказаться с ее стороны было бы черной неблагодарностью. И передай, что твой отец хочет, чтобы она совершила эту поездку. А еще скажи, что было бы глупо не воспользоваться приглашением, которое со временем может распространиться и на остальных членов семьи. А когда они спросят меня – что они сделают непременно, – я не стану им говорить ничего, пока они не узнают мнение Синтии. Я никогда не думаю о себе и остаюсь самым снисходительным созданием на всем белом свете, а потому всегда готова простить выказанное мне пренебрежение. Ну, так вот, когда меня спросят, что случится обязательно, я не успокоюсь до тех пор, пока не намекну им, что было бы неплохо прислать приглашение и тебе. Месяц-другой в Лондоне пойдут тебе на пользу, Молли.
Молли вышла из комнаты, не дожидаясь окончания этого монолога, а мистер Гибсон вновь уткнулся в газету, но миссис Гибсон, к полному своему удовлетворению, все-таки закончила спич, потому как, в конце концов, лучше, когда кто-нибудь из членов семьи едет с визитом, пусть даже не самый подходящий человек, чем вообще отказаться от приглашения и, таким образом, лишиться возможности рассказать о нем другим. Поскольку мистер Гибсон был очень добр к Синтии, она ответит такой же любезностью по отношению к Молли. Она оденет ее соответственно и пригласит в дом молодых людей, то есть сделает то, чего сама Молли и ее отец делать не хотели. (И вновь начнет ставить палки в колеса их прежнему свободному общению друг с другом, чего они единственно и желали – возможности разговаривать свободно и открыто, не опасаясь ее зависти и ревности.)
Глава 39. Тайное становится явным
Молли застала Синтию в гостиной. Та стояла у полукруглого эркерного окна и смотрела в сад. Когда Молли подошла к ней, Синтия вздрогнула и обернулась.
– Ах, Молли, – воскликнула она, протягивая к ней руки, – как я рада тому, что ты рядом со мной!
Именно такие вспышки привязанности неизменно заставляли Молли устыдиться тех мгновений, когда она испытывала сомнения в своей преданной любви к Синтии. Внизу она жалела о сдержанности Синтии и о том, что у подруги слишком много секретов; но теперь ей казалось почти предательством желать, чтобы она стала иной, не такой, как сейчас. Никто на свете, кроме Синтии, не обладал большей властью, нежели та, о которой так хорошо писал Голдсмит[112]:
