Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Глава 38. Мистер Киркпатрик, королевский адвокат[109]
В отношениях с Молли Синтия демонстрировала постоянство: она была неизменно ровна и ласкова с нею, дружелюбна и, изображая сестринскую любовь, всегда была готова прийти на помощь. Пожалуй, она и впрямь относилась к ней ничуть не хуже, чем ко всем остальным. Но Молли познала эту поверхностную привязанность и близость еще в самые первые недели пребывания Синтии в доме ее отца. И если бы она была склонна к анализу внутренних качеств той, кого полюбила всей душой, то могла бы отметить, что, несмотря на всю видимую откровенность Синтии, ее доверительность имела определенные пределы, за которыми начиналась сдержанность, а ее подлинное «я» окутывал покров тайны. Например, ее отношения с мистером Престоном частенько повергали Молли в недоумение. Она была уверена, что в Эшкомбе они были очень близки и что воспоминания об этом вызывали неприкрытое раздражение у Синтии, которая в той же мере стремилась забыть о них, как и мистер Престон – заставить ее помнить. Но куда подевалась прежняя близость, почему Синтия прониклась к нему такой неприязнью, а также вопросы, касающиеся множества других необъяснимых обстоятельств, которые имели отношение к этим двум фактам, оставались тайной. И эту тайну Синтия надежно хранила. Еще в самом начале их дружбы она безжалостно пресекла все невинные и наивные попытки Молли узнать хоть что-нибудь о прошлом подруги. Молли то и дело натыкалась на глухую стену, преодолеть которую была не в силах, – по крайней мере с помощью тех деликатных инструментов, что имелись в ее распоряжении. Быть может, Синтия и рассказала бы все, что ей хотелось знать, если бы Молли проявила больше настойчивости и любопытства и сумела воспользоваться всеми оговорками и перепадами настроения своей названой сестры. Но интерес Молли диктовался исключительно нежной привязанностью, а не низменным желанием узнать все ради нескольких волнительных минут. Как только ей стало понятно, что Синтия не горит желанием рассказывать об этом периоде своей жизни, она вообще перестала упоминать о нем.
Синтия была неизменно дружелюбна и добра с Молли той зимой, о которой идет речь, и Молли же оставалась единственной, к кому отношение красавицы не переменилось. Влияние мистера Гибсона оставалось благоприятным ровно до того момента, пока она была уверена, что нравится ему; она старалась так долго сохранить его хорошее мнение о себе, как только могла, пресекая многочисленные саркастические замечания в адрес своей матери и передергивания фактов, когда он бывал рядом. Но теперь в ней ощущалась постоянная напряженность и ожидание подвоха, отчего она сделалась куда более сдержанной и пугливой, нежели ранее. И даже Молли, ее тайная сторонница, не могла не заметить уловок и увиливаний, к которым прибегала Синтия, если слова или манеры мистера Гибсона донимали ее слишком уж сильно. Остроумные ответы на замечания матери сделались настоящей редкостью, зато все чаще стала проявляться неслыханная прежде обидчивость и раздражительность, адресованная миссис Гибсон. Эти перемены в расположении духа и поведении, которые в нашем описании проявились внезапно, но во всей полноте, на самом деле постепенно набирали силу на протяжении многих месяцев – в те долгие зимние вечера с ненастной погодой, когда разногласия становятся особенно заметными, наподобие того, как ведро холодной воды возвращает прежнюю яркость поблекшим краскам старинной фрески.
Бо́льшую часть этого времени мистер Престон провел в Эшкомбе, поскольку лорду Камнору так и не удалось найти управляющего на его место. И пока это место оставалось вакантным, мистер Престон исполнял обязанности за двоих. Миссис Гуденоу серьезно заболела, а маленькое общество Холлингфорда не желало собираться вновь, пока один из его наиболее почтенных членов не окажется вне опасности. Вот так и случилось, что визиты стали редкими. Мисс Браунинг уверяла, что отсутствие соблазнов общества идет на пользу искушенному уму, особенно после легкомысленных увеселений минувшей осени, когда каждую неделю устраивались приемы в честь мистера Престона. А мисс Феба призналась по секрету, что они с сестрой обзавелись привычкой ложиться спать уже в девять часов, поскольку игра в криббедж, которой они предавались вечер за вечером, с пяти до десяти часов напролет, оказалась слишком уж утомительной. Говоря по правде, та зима, сколь угодно спокойная и умиротворенная, все-таки выдалась в Холлингфорде на редкость унылой и монотонной, и все благородные дамы испытали нешуточное возбуждение, когда в марте стало известно, что мистер Киркпатрик, новоиспеченный королевский адвокат, собирается нанести визит и погостить пару дней у своей невестки, миссис Гибсон. Комната миссис Гуденоу стала настоящим средоточием и рассадником сплетен и слухов, которые составляли хлеб насущный на протяжении всей ее жизни, а теперь так и вовсе стали вином и мясом.
– Боже милостивый! – сказала пожилая леди, устраиваясь поудобнее в мягком кресле и упираясь обеими руками в подлокотники. – Кто бы мог подумать, что у нее сыщутся столь важные родственники! Мистер Эштон говорил мне, что королевский адвокат станет судьей с той же непреложностью, с какой котенок превратится в кошку. А ведь тогда она будет считаться сестрой самого настоящего судьи! Однажды мне довелось лицезреть такого. Помню, я еще подумала, что не желала бы лучшей зимней накидки, чем его потрепанная старая мантия, если бы только знать, где ее можно приобрести из вторых рук. А еще мне известно, что пока она жила в Эшкомбе, то без конца перелицовывала, стирала и перекрашивала свои атласные платья, а потом перелицовывала их вновь. И все это время она оставалась почти что родственницей королевского адвоката – и держала школу! Да, следует признать, что это была не школа, а одно название – в лучшие времена в ней обучались не более десяти юных леди за один раз. Так что, пожалуй, он даже не слыхал о ней.
– А я все время спрашиваю себя, что они подадут ему на ужин, – заметила мисс Браунинг. – Сейчас не самое подходящее время для визитов: дичи нет, овцы окотились поздно, а уж цыплят так и вообще не достать ни за какие деньги.
– Ему придется довольствоваться телячьей головой, только и всего, – торжественно заявила миссис Гуденоу. – Будь у меня прежнее здоровье, я бы переписала рецепт своей бабки о том, как готовить рулет из телячьей головы[110], и отослала бы его миссис Гибсон. Доктор был весьма любезен со мной, пока мне нездоровилось, и очень жаль, что моя дочь из Комбермера не смогла прислать нам осенних цыплят. Я бы отдала их доктору, всех до единого, честное слово. Но она уже зарезала всех и передала записку, что это действительно последние.
– А мне вот интересно, станут ли они устраивать прием в его честь? – подхватила мисс Феба. – Я бы хотела хоть одним глазком взглянуть на живого королевского адвоката. Я видела копьеносцев[111], но они были единственными законниками, с которыми мне доводилось сталкиваться.
– Они, разумеется, пригласят мистера Эштона, – сказала мисс Браунинг. – Три черные грации – Юриспруденция, Медицина и Богословие, как поется в песне. Как только речь заходит о второй перемене блюд, можно не сомневаться, что в благородное семейство приглашен приходской священник.
– Хотела бы я знать, женат он или нет? – озадачилась миссис Гуденоу.
Тот же самый вопрос не давал покоя и мисс Фебе, но она сочла его не приличествующим девице, чтобы задать вслух даже сестре, которая и принесла эту новость, встретив миссис Гибсон на улице, когда шла навестить миссис Гуденоу.
– Да, он наверняка женат и должен иметь нескольких детей, потому что миссис Гибсон сообщила, что Синтия Киркпатрик гостила у них в Лондоне, чтобы брать уроки вместе со своими кузинами. А еще она добавила, что его супруга – образованная и воспитанная женщина из хорошей семьи, хотя и не принесла ему значительного приданого.
– Очень полезное родство, я уверена. Остается только удивляться, что мы ничего не слышали о них раньше, – заметила миссис Гуденоу. – Никогда бы не подумала, что миссис Гибсон готова скрывать от общества столь желанных родственников. Если уж на то пошло, все мы горазды выставлять товар лицом. Вот, кстати, раз уж речь зашла о лице, то мне приходилось много раз перелицовывать свои юбки, чтобы жирное пятно оказалось рядом с мистером Гуденоу. Когда мы только поженились, у него было доброе сердце и он всегда говорил: «Патти, просунь свою правую руку в мою левую, чтобы оказаться поближе к моему сердцу». Мы свято блюли эту привычку даже тогда, когда его голова была уже занята куда более серьезными размышлениями, чем воспоминаниями о том, с какой стороны у него находится сердце. Посему, как я уже говорила, испорченные места я неизменно помещала на правую сторону, и, когда мы шли рука об руку, как бывало всегда, никто ничего не замечал.
