Евгений Войскунский - Мир тесен
Господи, да какое образование… недоучка я… не слишком усердный первокурсник… только и научился, что высаживаться на острова… долбить лед пешней… ловить в эфире морзянку…
— Такие профессора читали историю, свои огромные вам отдавали знания, а вы не научились делать практические выводы…
Профессора, думал я, тут ни при чем. А вот как раз практические занятия по новейшей истории мы проходим… еще как проходим… История вдруг предстала мысленному взгляду, материализовавшись в пикирующий бомбардировщик… кидайся наземь, авось пронесет!..
На Бухтоярова хорошо действовало мое терпеливое молчание.
— Вот так, Земсков, — сказал он, поостыв. — Была у меня мысль выдвинуть тебя комсоргом дивизиона. Но ты сам перечеркнул. Нам придется расстаться.
— Как — расстаться? — встрепенулся я.
— Комдив принял решение списать тебя с дивизиона. За пререкания с боцманом. За попытку оправдать проявленную трусость Дедковым.
Голова у меня поникла, плечи опустились — словно сломался какой-то стержень. Пусто, пусто стало внутри…
— Очень жаль, Земсков, что наука не сочетается в тебе, — сказал Бухтояров почти сочувственно. — С дисциплиной не сочетается, — добавил он.
Возникла трудная пауза. Я с трудом шевельнул языком:
— Разрешите идти?
— Будешь списан на береговую базу. Как только придет пополнение. А пока продолжай плавать. Под ответственность лейтенанта Вьюгина. Можешь идти.
Молодое пополнение ожидали на Лавенсари со дня на день, но что-то оно замешкалось. Лейтенант Вьюгин посматривал на меня косо. А Рябоконь отвел в сторонку, под сосны, и прохрипел, обдав махорочным духом:
— Не снижай обороты, Борис! Я тут веду за тебя агитацию.
— Среди кого?
— Среди лейтенанта! — засмеялся Костя и крепко хлопнул меня по плечу. — Не тушуйся, труженик моря!
На Карельском перешейке гремело наступление, отряд легких сил блокировал Выборгский залив, выходы в море были почти еженощные. А пополнение все не прибывало, хоть и была из Кронштадта шифровка, что скоро прибудет. Я в своей рубке слушал эфир, все шло привычным путем, но на сердце лежал холодный камень. Да это ладно. Хуже было в моторном отсеке. Раза три ходил с нами моторист с катера, сильно продырявленного в бою. Но вот залатали тот катер, выпустили в море, и остался Володя Дурандин один в отсеке. Я слышал, как он кипятился в разговоре с Рябоконем и боцманом Немировским.
— Та не успеваю я! Вот! — он потряс растопыренными кистями, пропахшими маслом и бензином. — Только две! Из отсека не вылажу! Ночью ход давай, день — ремонтируй!
— Все вкалывают, не ты один, — прогудел боцман.
— Не успеваю! — Впервые я видел, как психовал наш невозмутимый «Скворечник». — Та што вы его на «губе» держите? Пока нету пополнения, давайте Дедкова обратно.
— Его, я слыхал, в Краков отправляют, — мрачно вставил Рябоконь и перекатил папиросу из одного угла большого рта в другой.
— Ну так ходайствуйте, штоб вернули на катер, — не унимался Дурандин. — Хотя временно! Тут он стреляться не будет, некогда тут! А один я все дела не уделаю!
И пошел Костя Рябоконь «ходайствовать» к лейтенанту Вьюгину, а Вьюгин не хуже Рябоконя понимал обстановку (дивизион нес потери в каждом бою), и скрепя сердце пошел командир катера к командиру отряда, и дошло дело до комдива и замполита. Не знаю, что и как у них говорилось, только вдруг Дедков появился на катере перед очередным выходом в море. Был он отощавший, остриженный наголо, и черт его знает, какие мысли копошились в его несознательной голове. Но по работе, было видно, он соскучился. Молча выслушал краткое лейтенантское внушение, сказал: «Есть!» — и нырнул в моторный отсек. А там уже поджидал Дурандин, и было ясно, что он не даст спуску незадачливому «стреляльщику». Я испытал облегчение, когда за переборкой взревели моторы.
В ту ночь, как сказано выше, мы чуть не сгорели, и Дедков расторопно перекрыл бензопровод, а Дурандин, разрядив огнетушитель, сбил пеной пламя. Кстати, той ночью шел на нашем катере замполит Бухтояров и сам все видел.
Поздним вечером 19 июня отряд легких сил к северу от островка Нерва атаковал немецко-финский конвой, в который входили два миноносца типа Т. Несколько раз торпедные катера ходили в атаки, но артогонь был очень сильным. Торпеды шли мимо целей. Все же около полуночи настойчивая атака удалась: катера двумя группами взяли миноносцы в «клещи», отсекли их дымзавесами друг от друга и влепили в один из них две торпеды. Миноносец сразу пошел ко дну.
Трудный был бой.
В ту ночь на Лавенсари пришел из Кронштадта караван судов, в их числе приволокли к нам на дивизион специальную баржу КП-9, оборудованную для хранения и приготовления торпед. Еще буксиры притащили целую «гирлянду» плавёмкостей — штук пятнадцать цистерн с топливом, и я видел, как на пляже трактор зацепил их и выволок из воды на берег: к каждой цистерне были приварены полозья, как у саней. Наступление, известно, пожирает много топлива. И, конечно, торпед.
Молодое пополнение опять не прибыло. Зато заявился с ночным конвоем один человек, который самым грубым образом растолкал меня, тяжело уснувшего после завтрака, часов около десяти. Я еле разлепил веки и уже хотел было обложить как следует будилыцика, но тут увидел водянистые глаза и насмешливо выпяченную нижнюю губу.
— Сашка, черт, — пробормотал я. — Что ты спать не даешь…
— В раю ужо отоспишься лишек, — сказал Игнатьев своим высоким, бабьим голосом. — Ну? Слезай с перины клоповой!
Я оделся, мы вышли из казармы, сели на здоровенный, вросший в землю с сотворения мира, согретый солнцем валун. На долговязой Сашкиной фигуре был коротковатый узкий китель с погонами главстаршины.
— Не режет под мышками? — спросил я сквозь мучительную зевоту. — Смотри-ка, все выбились в начальство. Один я в мелком чине прозябаю.
— Во флотской газете нельзя в мелких чинах. Солидность нужна. — Он оглядел меня, и было заметно, что мой вид не привел его в восторг. — Одни усы остались, Борис. Чего это ты спал с лица?
— Работы много.
— Слышал, как вы работаете. Борька, я про вас писать буду. Затем и пришел на Лаврентий.
— Пиши, — сказал я, сворачивая цигарку. — Только не про меня.
— Погоди крутить. — Сашка сунул пачку «Беломора» с оторванным верхом; мы закурили. Он испытующе смотрел на меня. — Что случилось, Борька? Опять набедокурил?
Он не пожелал снизойти к тому, что я, очумелый с недосыпу, еле ворочал языком. Пришлось коротко выложить ему «дедковскую историю».
— Экие страсти тут у вас! — воскликнул Сашка. — Да, про это писать нельзя. Эх ты, защитник угнетенных.
* * *20 июня войска Ленфронта взяли Выборг. А в Выборгском заливе, вернее на островах Бьёркского архипелага, заварилась большая драка. В ночь на 21 июня в узкость пролива Бьёркезунд вошел отряд тендеров с разведкой, прикрываемый морским бронекатером и катерами-дымзавесчиками. Разведрота из 260-й бригады морской пехоты высадилась в глубине архипелага на северную оконечность острова Пийсари. Завязался бой. Разведка, питаемая подкреплениями, переросла в десант. Ломая сильное сопротивление, десантники продвигались по вытянутому, как восклицательный знак, островку на юг, пока не очистили его полностью к утру 23 июня. Финны начали отвод войск с соседних островов Бьёрке и Торсари. Десантники прочесали эти и прилегающие мелкие острова, и в ночь на 27 июня архипелаг был очищен полностью.
Об этом десанте мне позже рассказал его участник Василий Ушкало.
Как сказано выше, нашей задачей было прикрытие операций флота в Выборгском заливе. Еженощно торпедные катера утюжили плесы у входа в залив — в районе банки Руйсматала, севернее острова Нерва. Этот чертов островок — ничтожный клочок суши с полуразрушенным еще в начале войны маяком — запомнился мне на всю жизнь. Не знаю, был ли на нем финский гарнизон, знаю только, что в ночь на 20 июня на Нерву высадилась рота морпехоты, а мы, катерники, прикрывали высадку и ввязались в бой с сильным отрядом кораблей противника, — я уже говорил, что этот бой увенчался потоплением немецкого миноносца типа Т.
Нерва оказалась серьезным сплетением нервов. В ночь на 28 июня тут опять появился отряд немецко-финских кораблей и катеров, на островок обрушился ураганный огонь, было похоже, что противник намерен высадить на Нерву свой десант. Там был пост СНиС, наблюдательную вышку смело огнем, рацию разбило, но оставшийся в живых начальник поста все же нашел выход: пустил в сторону Лавенсари на облако луч фонаря направленного действия и просигналил о происходившем на Нерве. И на Лавенсари сигнальщики увидели — за тринадцать миль! — слабые вспышки света на облаке и прочли семафор. Что значит снисовцы!
Это я тоже узнал потом.
В ту ночь мы, группа катеров, были в море, в Выборгском заливе. Командир нашего отряда, шедший на катере лейтенанта Крикунова, получил с базы радиограмму и повел катера к Нерве. Из радиопереговоров я понял, что у противника тут большие силы: три миноносца, несколько тральщиков и тьма сторожевых катеров. Командир отряда запросил поддержку, вызвал с Лавенсари еще один отряд из нашего дивизиона. Драка пошла крупная, это ощущалось не только по нарастающему грохоту огня, но и по нервозности командирских переговоров.
