Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы
— Вот возьми, — добродушно–ворчливым тоном говорила старуха, подавая ему красивый полушубок жёлтой дубки, отделанный белой мерлушкой, с белым меховым воротником.
— В самый раз моему командиру.
А когда шубу принесли Макею, он сказал:
— Комиссару это, и никаких разговоров.
— Нэ к лицу мнэ эта бэлая мэрлушка, — отшучивался комиссар.
— Дареному коню в зубы не смотрят, — в тон ему шутил Макей, — к лицу будешь выбирать после войны в «Ереванторге».
— Вот хитрый авчина! — ворчал Хачтарян, напяливая шубу.
Но она оказалась не по плечу ему.
— Видишь, мала.
— Да, — с сокрушением рздохнул Макей, глядя, как шуба обтянула могучую грудь комиссара так, что еле не лопалась по швам.
По общему приговору шубу пришлось надеть Макею.
— Добро, — сказал с восхищением Макей.
И хлопцы, одобрительно щёлкая языками, шумно повторяли в один голос:
— Добро!
Саша Догмарев приволок комиссару широченную шубу чёрной дубки со множеством сборок в талии и с грудью, расписанной жёлтой и красной нитью.
Командиры рот Карасёв, Крюков и Бабин доложили Макею, что все хлопцы одеты и обуты. Почти на всех теперь были тёплые пиджаки, малахаи, кожаные или валяные сапоги.
Утром партизан нельзя было узнать. На лицах сияли улыбки, всюду слышался весёлый гомон. Цыганёнок Петых Кавтун в кругу смеющихся хлопцев выплясывал что‑то бесшабашно–разгульное, с выкриками, с посвистом. Вот он остановился, смеющийся, разгорячённый, и запел с цыганским акцентом о бирюзовом колечке, которое, сверкая и искрясь на солнце, покатилось по зелёной траве–мураве, а она, любимая, ушла и скрылась в темноте ночи. Партизаны хлопали в ладоши, а он уже опять носился, как чёрный бесёнок.
— Приготовиться! — послышалась команда.
Толкаясь и перебрасываясь шутками, партизаны расходились по своим подразделениям. Все готовились к походу. Командиры рот Крюков, Карасёв и Бабин стояли перед своими ротами. Макей в короткой шубке, опушённой белой мерлушкой и опоясанной ремнями, подходил к первой роте. Из‑под чёрных усиков его торчала дымящаяся трубка. Рядом с ним в широченной шубе в сборках, тяжело ступая, шёл комиссар Хачтарян. Оба о чём‑то оживлённо разговаривали между собою, — видимо, о партизанских шубах. Их сопровождали Миценко, Елозин и начштаба Стеблев.
Лисковец тоже был в новой шубе. Макей поймал на себе его косой исподлобья взгляд и злую улыбку и отвернулся к комиссару:
— Что ты скажешь об этом типе?
— Ты пра Лискавца?
— Верно. Как это ты догадался?
— Я сам о нём думаю. Не спасался ли, кацо, он сам от сэбя? Где его прэслэдователи, что по нему стрэляли?
— Говорит, что скрылись, как увидели нас.
— Да, тут нада памазгавать, кацо.
— Гармонь ломаную по какой‑то чёрт таскает.
И оба замолчали, погрузившись каждый в свои думы.
— Пора! — вдруг решительно сказал Макей и велел трогаться.
Партизаны пошли вперёд, навстречу неизвестному. И все в это время пожалели, что нельзя спеть что‑нибудь такое бодрое, размашистое, чтоб ноги сами оттопывали километры. Долго шли они полями и перелесками, обходя вражеские гарнизоны. Хмурый день клонился к закату, когда вдруг кто‑то крикнул, что впереди река.
— Да это Днепр, хлопцы! — сказал Ропатинский и в голосе его послышался не то испуг, не то вопрос.
На берегу широкой полноводной реки, высоко поднявшейся в связи с осенними дождями, кучками толпились партизаны. Все смотрели на тот берег. Далеко он! Макей, насупив брови, молча дымил трубкой. На одну из старых сосен забрался Коля Захаров.
— Ничего не видно? — спрашивал его стоявший внизу Елозин.
— Вижу.
— Чего?
— Москву.
— Мерещится она тебе, Москва‑то.
— Мерещится, брат, — говорил Захаров, внимательно, между тем, всматриваясь в каждую излучину на том берегу, в каждую чёрную точку.
— Кричи «ура», Андрюша. Лодка! — с этими словами Захаров камнем слетел на землю и оба бросились на поиски Макея.
— Это замэчатэльно, — говорил Хачтарян, выслушав донесение Захарова. — Но как, товарищ Захаров, нам этой лодкой васпользоваться? Вот вапрос.
Макей испытующе, выжидательно смотрел на окружавших его партизан. Почти все отводили от него свой взгляд. Опустив голову, стоял Петр Гарпун. Комично почёсывал затылок Ропатинский. Елозин отшучивался, говоря, что он человек каменный, а камень, как это исем известно, безотлагательно идёт прямо ко дну. Лисковец, важничая, что‑то говорил радисту Ужову. С лица его не сходила улыбка. «Чему он радуется, сукин сын? — зло подумал про него Макей. Парторг Пархомец подошёл к Макею и сказал, что он думает собрать сейчас партийно-комсомольское собрание.
Вскоре большая половина отряда сидела в кудрявой зелени молодых ёлочек. На повестке дня стоял один вопрос: о лодке.
— Кроме нас за лодками никто не поплывёт, — говорил Пархомец. Русый чуб его свалился набок, бледное лицо разрумянилось от внутреннего жара: он говорил убеждённо.
Когда парторг кончил, неожиданно встал Коля Захаров. Все обернулись к нему, ожидая очередной шутки.
— Я поплыву за лодкой, — сказал глухим голосом Захаров.
Лисковец вздрогнул, его лицо побледнело. Он нерешительно подошёл к Макею.
— Позвольте, я тоже.
— Что такое? — холодно спросил Макей.
— Поплыву за лодкой.
«Чёрт его знает, кто он такой, — подумал Макей и, хитро улыбнувшись, сказал:
— Я вас понимаю. Вы хотите…
— Да, я хочу, я хочу… быть героем, — выпалил Лисковец и покраснел.
Макей улыбнулся. Потом брови его насупились, он пожал плечами и зло сказал:
— Я вас не понимаю.
И отвернулся к комиссару:
— Пархомец молодчага.
— Да, — сказал медленно комиссар, — умэло поставил вапрос.
Днепр пасмурно пенился, отражая в своих водах хмурое осеннее небо. Под ударами восточного холодного ветра волны его набегали на берег и с шумом разбивались об ледяные закрайки.
— Днепр — это моя стихия, — говорил, снимая с себя шубу, Новик. — Сколько я по нему плавал!
— Как? И ты? — спросил Макей.
— Одному, товарищ командир, нельзя. Утонуть может. Да и там… Кто её знает.
— Добро, — согласился Макей.
Припадая на раненую ногу, подошёл Свиягин. Он что-то занёс в блокнот.
— Днепр — моя стихия, — повторил Новик.
— Не забывайте, Новик, что вы плавали тогда не на брюхе, — с тонкой усмешкой сказал Свиягин. — Вы тогда плавали на «Соколе», если не ошибаюсь?
Новик рассмеялся:
— Верно, угадал! На «Соколе» плавал. Но зато мы теперь сами соколы.
— Сокол‑то больно неказистый, — вмешался в разговор дед Петро, рассматривая сухое тело Новика. — Вон Миколай, — сказал он про Захарова, увязывавшего свою одежду в брезентовый мешок–рюкзак, — он хоть куда хлопец, ишь мускулы‑то какие.
Захаров и Новик, привязав мешки с одеждой на затылки, подошли к берегу.
— Ну, с богом, — напутствовал дед пловцов, бросившихся в ледяную воду.
— Не в одних мускулах сила, дедо, — сказал комиссар, содрогаясь от ужаса за судьбу двух отчаянных людей. — Сматри, дедо. Новик нэ атстаёт:
— А в чём же, голубок, загадка?
— В духе, — тихо ответил Хачтарян.
Все с тяжёлым волнением наблюдали, как всё дальше и дальше заплывали смельчаки. Резко взмахивая руками, Захаров часто оборачивался назад, оскалившись, потому что он держал в зубах пистолет. Новик плыл спокойно, взмах рук его был более ритмичен. Словно взаправду, вода — его стихия. В нём виден был опытный, искусный пловец.
Новик и Захаров, бросившись в воду, испытали такое ощущение, словно попали в кипяток. Потом всё тело начало леденеть. Каждый из них боялся, чтобы от холодной воды не свело судорогой ноги.
— Как ты, Коля? — спрашивал Новик Захарова, еле шевеля посиневшими губами.
— Ничего, — цедил тот сквозь стиснутые зубы, которыми крепко сдавливал пистолет.
Захаров только теперь понял, как тяжело будет ему доплыть до того берега с пистолетом в зубах: он мешал правильному дыханию.
— Брось пистолет или дай я засуну его тебе за ремень мешка.
Захаров, ничего не сказав, поплыл дальше, взмахивая своими сильными руками, словно на воде билась большая подстреленная белая птица.
С замиранием сердца наблюдали за ними партизаны. Макей нервно сосал трубку, сидя под сосной прямо на голой земле. Пловцов было еле видно, так далеко они заплыли.
— Присядьте на хворост, товарищ командир, а то простудитесь, — сказал Елозин, кладя у ног Макея охапку еловых веток.
Макей молча пересел и поднёс к глазам бинокль.
— Ну что, товарищ командир? — спросил адъютант и на большом лице его Отразилась тревога.
— Подожди! — отмахнулся Макей, не отрывая взгляд от бинокля. Но тут же раздобрился и предложил бинокль Елозину.
