Яромир Йон - Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями)
Мне снился дивный сон.
О, какой дивный сон мне снился!
Воспитатель
Я отдал горничной шинель, штык и шапку, ущипнул ее за пухленький подбородок и сказал:
— Передайте ее превосходительству госпоже генеральше, что покорнейше докладывает о себе Борживой Краличек, кандидат на звание учителя — скажете просто: учитель, — пришел, мол, по известному ей делу.
— Изволите передать визитную карточку?
— Нет, у меня ее нет.
Я взглянул в венецианское зеркало, одернул на себе мундир рядового ландвера [146] и заметил, что забыл побриться.
Решил: смахну хоть платком пыль с сапог.
Вскоре девушка вернулась и прощебетала с приветливой улыбкой:
— Пожалуйте, госпожа генеральша ждет вас.
По мягким персидским коврам я вошел в комнату, оклеенную золотыми обоями, обставленную мебелью из дерева, именуемого красным. На стенах висели написанные маслом портреты австрийских генералов, эрцгерцогов и большая картина, изображающая конную охоту.
Между окнами, занавешенными плюшевыми портьерами, в роще пальм и экзотических растений стояла клетка с попугаем, породы‑как я сразу же определил — моллукской. Смышленое существо в белом оперении взглянуло на меня одним глазом, переступило на жердочке с ноги на ногу, щелкнуло языком и замерло.
Дверь отворилась, и вошла, шурша малиновым шелком платья, дама средних лет, величавая, красивая, хотя в волосах ее и пробивалась седина.
— Пожалуйста, присаживайтесь, — кивнула хозяйка на кресло, — очень приятно… Значит, вы господин учитель Краличек… Вот не ожидала, что моя просьба, высказанная в письме вашему командиру, дорогому другу моего мужа, господину полковнику фон Румерскирхену, будет так быстро и так великолепно erledigt… [147] Право, я не надеялась, что среди его доблестных солдат найдется кто‑нибудь, кто взялся бы за дело столь обременительное…
— Милостивая госпожа, я теоретически подготовленный специалист, экзамены по курсу воспитания запущенных и дефективных детей я сдал в высшей степени успешно, и именно такой случай, как ваш, после длительного перерыва, вызванного пребыванием на фронте, пришелся как нельзя более кстати…
— Я не сомневаюсь в ваших выдающихся способностях, — произнесла ее превосходительство, поигрывая золотой цепочкой на груди. — Хочу, однако, сразу предупредить, что Макс — ребенок с добрым сердцем, но поскольку его отец с самого начала войны находится в русском плену, а я с ним одна… с сироткой… только тсс-с… — Она приложила палец к губам и посмотрела на дверь.
Несколько секунд мы сидели неподвижно.
— Когда ко мне кто‑нибудь приходит, он обычно стоит за дверьми, следит, подслушивает… распускает постыднейшие сплетни о моем доме… ах! — вздохнула генеральша, встала, на цыпочках подошла к дверям и заглянула.
— Слава богу, его тут нет, бубенчика, озорника нашего. Подумайте только, — сказала она, садясь, — он уже дважды побывал в исправительном заведении, семь раз сбегал из дому и бродяжничал с цыганами, бьет прислугу, взломал с помощью самого современного грабительского инструмента мою шкатулку с драгоценностями, а сегодня утром напрудил в постель… Вы только подумайте! И все из-за того, что я не позволила ему бегать босиком в такое холодное время, боже мой! Я безмерно люблю этого ребенка, мое утешение в скорби, не было желания его, которое бы я не исполнила.
Ее превосходительство вытерла слезы платочком.
— К вашему сведению, — продолжала она, поправляя кружева на груди, — мой сын — последний из древнего австрийского рода фон Выникалов, которым с незапамятных времен из поколения в поколение переходили по наследству высокие государственные посты, и его отец, Венцель, мой дорогой супруг — генерал-полковник, командир саперного корпуса, а его брат Эрвин — тайный советник и женат на баронессе Шпильбейн, придворной даме…
— Война, милостивая сударыня, сделала характеры детей грубыми, что также является предметом научных педагогических исследований…
— Ни в чем наш Максичек не нуждается, слава богу, мы вполне обеспечены, он единственный наследник. Он может выучиться всему, но только если сам захочет. Память у него феноменальная, что услышит, тут же повторит слово в слово, поэтому извольте быть осторожным в выражениях. И вообще во всем нашем роду были хорошие дети, все были примерными мужьями, а Роберт Выникал женился на девице Гольдштейн… Ну, вы ведь знаете эту семью, в придворном театре их ложа бывала слева крайняя, а летом они выезжали в Дихштейн… Я все вам покажу.
Она протянула руку к пуфу и раскрыла альбом с музыкальным устройством, в переплете из крокодиловой кожи.
Пришлось подсесть к ней на кушетку и рассматривать фотографии благородных дам, чиновников с императорскими бакенбардами, детишек в колясках, запряженных осликами, старушек в окружении предметов, как бы взятых из натюрмортов Макарта, их поклонников, кавалерийских офицеров в лихо надетых фуражках.
Тут вошла горничная с большим серебряным подносом.
* * *После роскошного завтрака, который мне, привыкшему лишь к капусте в нашей солдатской столовке, к брюкве и к колбасе «собачья радость», показался олимпийским пиршеством, я был препровожден девушкой Эльзой — именно так звали обольстительную горничную — в сад познакомиться с моим подопечным.
Ни на один миг я не сомневался в действенности собственной, мною изобретенной воспитательной методы, главным принципом которой было — сначала соглашаться с поступками воспитанника, какими бы эстравагантными они ни были, и даже одобрять их. Только так, на мой взгляд, можно завоевать его доверие, притупить остроту вкуса запретных плодов, разрыхлить, таким образом, почву для эффективных педагогических мер.
Парнишку лет тринадцати, физически слабого, худого, малокровного, с тонкими, как палки, кривыми ножами, торчащими ушами, с ежиком рыжих волос, мы обнаружили на яблоне. Он сидел верхом на ветке и, размахивая топором, издавал клич индейцев:
— Уф… уф… уф…
— Максичек, пришел ваш новый воспитатель — сказала горничная, взглянула на меня и насмешливо вытянула малиновые губки.
— Уф… уф… кто пришел?
— Воспитатель, — снова пропела горничная.
— Этот?
— Да!
— Придется слезть, — принял он решение.
Он швырнул топор в траву, спустился с дерева и, схватив короткую, окованную серебром трость, встал передо мной в командирскую позу.
— Ты кто?
— Воспитатель.
— А почему ты в мундире?
— Ведь сам видишь… Я на военной службе… дурачок!
— Макс фон Выникал!
— Очень приятно. Учитель Краличек…
— Умеешь лазать по деревьям?
— Конечно!
— А ну, покажи!
Любопытная горничная не успела еще договорить «О, госп…!», как я уже был на дереве. Схватившись за горизонтальную ветку, я взмыл вверх рывком ну просто идеальным.
«Сейчас я тебе покажу фокусы-покусы!» — подумал я.
Прыжком я очутился на самой верхней, а затем спустился на самую нижнюю ветку, как проворная обезьянка. Но в тот момент, когда, согнувшись под углом, я переворачивался на руках в подхват, я почувствовал на нижней выпуклой части тела острую боль от ударов тростью, наносимых мне с кличем:
— Уф, уф, уф, уф…
Я негромко застонал и в то же время услышал неприятный смех горничной, что, должен признаться, огорчило меня больше всего.
Я спрыгнул вниз по всем правилам — с приседанием, словно ничего не случилось, и, чтобы скрыть растерянность и жгучую боль, ловко выполнил на земле два красивых кувырка, четко выпрямившись перед Максом, который, казалось, был вне себя от восторга.
Вырвав у него тросточку и перегнув его через колено, я щедро рассчитался с ним, отдавая себе отчет в том, что право на моей стороне.
На крик и отчаянные призывы о помощи я не обращал внимания.
Скверный мальчишка после экзекуции еще долго лежал на земле и колотил ногами, вращал глазами, ревел от злости — разумеется, совершенно бессильной.
Поскольку он вырывался, мне, дворнику и перепуганной, тут же прибежавшей генеральше с большим трудом удалось погрузить его на санитарные носилки, доставить в виллу и уложить в постель.
Для успокоения женщины натерли Максику больные места вазелином и вызвали по телефону врача.
Я вышел на балкон и закурил «венгерку»…
— Господин учитель, — сказала мне вечером генеральша, лежа в японском кимоно на кушетке, — я вас очень прошу не бить моего ребенка… Имейте в виду, что вы гость в моем доме. В первый же день… Даже доктор удивился и сказал… простите, что повторяю его слова: «Das sind die Richtigen!» [148]. Ваша метода погубит ребенка совершенно… Утром мы его взвешивали, а к вечеру он похудел на полкилограмма.
