Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание
Марков хмыкнул и с неожиданным проворством стукнул партизана, по шапке. Та упала на землю кверху донышком, засаленным до блеска. Партизан зло сверкнул глазами, они у него были зеленоватые. Веки вдруг покраснели.
— Не балуй, — хрипло сказал он.
— Забываешься, Холмов. Тебе когда-нибудь таких Иванов припаяют...
Холмов поднял шапку, двумя руками напялил ее на давно нестриженную голову и обиженно зашагал прочь. Раз оглянулся, взгляд у него был тяжелый и неприятный.
Кивнув вслед уходящему Холмову, Марков пояснил:
— Бывший полицай, у нас недавно. Ишь махнул по привычке про Иванов. Это немцы ругают нас так, в отместку, что мы ругаем их фрицами.
— Слышал.
— Давно воюешь?
— С первого дня.
— Порядочно. Смотри, Федя-разведчик возвращается, — потеплевшим голосом заметил Марков и показал рукой на край полянки, освещенный солнцем. Там шагал партизан среднего роста, в синих офицерских галифе, в немецком френче, в кубанке. На ремне крепко приторочены гранаты и финка, за спиной — русский автомат с круглым диском. Разведчик шел легко и ходко, спокойно и сдержанно отвечал на приветствия — привык к общему вниманию. Марков помахал ему рукой, Федя-разведчик в ответ улыбнулся, вроде бы даже подмигнул по-приятельски: мол, у разведчиков, Ваня, полный порядок. Сержант увидев его улыбку, заволновался: она ему показалась знакомой. И губы знакомые, пухлые... Но мало ли на свете пухлых губ. Мало ли на свете похожих улыбок!
Но вот снова что-то знакомое почудилось в нем — еле уловимая угловатость в движениях? Но походка твердая, уверенного в себе человека, бывалого солдата.
— Как его фамилия? — поинтересовался Григорий у Маркова.
— Чья?
— Феди-разведчика.
— Фамилия? — потянул руку к затылку Марков. — Вот черт! Как же его фамилия? Из окруженцев... Крутится на уме... Мы его все Федя да Федя.
Мимо проходил усатый партизан, уже знакомый Григорию — видно, словесная перепалка с Мишкой Качановым кончилась. Марков окликнул его:
— Постой, Алексей Васильевич. Куда лыжи навострил?
— Автоматчиков наведать, с кумом давно не курил.
— Не задерживайся. Приказано быть на месте.
Глаза у Алексея Васильевича усталые, но спокойные и зоркие. Ему, наверно, уже за сорок.
— Случаем, не помнишь фамилию Феди-разведчика?
— Никак забыл? Ведь Сташевский.
— Конечно же! — хлопнул себя по лбу Марков. — Помню, что польская, но какая — полное затмение. Спасибо, Алексей Васильевич. Так смотри — у кума долго не задерживайся.
— Не беспокойся.
Сташевский. Был в отряде Анжерова боец Феликс Сташевский, профессорский сынок. Рос в достатке, окруженный ласковым вниманием родителей. И вдруг из теплицы попал в суровую солдатскую казарму. Не успел привыкнуть к ней, запылала-загрохотала война. Уж если некоторые тертые военачальники растерялись, то что ж тут говорить о маменькином сынке? Захлестнули его грозные события и понесло, как щепку. Комсомольский билет оставил в казарме. В бешеной сутолоке тревоги схватил старую гимнастерку. Билет же с вечера положил в новую — в воскресенье всем взводом собирались поехать в Белосток. Думали тревога учебная, а началась война. В казарму снова попасть не удалось, так и сгинул комсомольский билет. Анжеров, вырвавшись из окружения, собрал на совет коммунистов и комсомольцев. Пришел и Феликс. Но без комсомольского билета его на собрание не пустили. И он заплакал... То было два года назад. Сейчас Марков сказал:
— Давыдов еще вчера его ждал. Думал пропал Федя. Разве пропадет? Федя из воды сухим вылезет!
И вспомнилось Григорию: был в отряде Анжерова такой Шобик, трус и паникер. Все подбивал бросить отряд. Даже хотел бежать. Феликс тогда по своей инициативе отобрал у него винтовку. Носил две, но с Шобика глаз не спускал. Такая самоотверженная наивность была в нем. И нравственная чистота. На серьезное дело его тогда и посылать было нельзя — теленок был. А этот Сташевский за языками ходит самостоятельно, на его счету немало боевых дел и зовут его не Феликсом, а Федей. Может, это другой человек? Не один же Сташевский на белом свете!
Григория дважды позвал Марков, потом с улыбкой тронул за плечо.
— Извини, пожалуйста, — сказал Григорий виновато. — Задумался.
— Бывает. Знакомый?
— Сам не пойму.
— Уточним.
— Спасибо, как-нибудь потом.
Марков свернул в глубь леса, сказав, что ему нужно по делам. Григорий продолжал путь один.
Тот Сташевский или другой? Просто, конечно, — пойти и спросить у него самого был он в сорок первом в отряде Анжерова или не был. Но не стал этого делать сейчас. Пожалуй, трудно объяснить — не стал и все. Даже себе признаваться не хотелось. В сорок первом был политруком отряда. Сейчас — всего лишь командир подрывников, и подрывников-то под его началом — Мишка Качанов, Ишакин да еще пропавший без вести Лукин.
А Сташевский — известный партизанский разведчик. Глаза и уши Давыдова. А я для Давыдова пустое место. Пойду к Сташевскому и он может подумать, что я заискиваю перед ним, хочу в друзья напроситься. Хорошо, если Феликс остался тем же Феликсом. Ну, а если нет?
Андреев подходил к месту, где остановились его друзья — гвардейцы.
Васенев, Качанов и цыганистый партизан Борис, расстелив плащ-палатку, обедали. Качанов лежал на животе и доставал из банки мясо финкой. Борис сидел, поджав под себя ноги, орудовал немецким перочинным ножом с полным столовым набором — вилкой и ложкой. Васенев стоял на коленях и аккуратно поддевал мясо ложкой, которую еще на Большой земле соорудил ему Ишакин — из самолетного дюралюминия. «Хорошо, — отметил про себя Андреев. — Опять хорошо. Хорошо, что лейтенант запросто ест из одной банки с Качановым и партизаном. Едва ли он вот так же присоединился бы к ребятам на Большой земле. Отдельно бы устроился, сам по себе».
Ишакин лежал на спине под кустиком, прикрыв пилоткой глаза, и посапывал.
— Иди, сержант, с нами, — пригласил Качанов, и Андреев без лишних слов присоединился к компании. Открыли еще одну банку, теперь уже сержантову. Не успели ее начать, как подошел Марков с усачом Алексеем Васильевичем и еще одним молоденьким партизаном.
— Иех! — сказал обрадованный Мишка. — Что есть в печи — на стол мечи!
Васенев не спеша отправил ложку в рот и взглянул на сержанта, вроде бы опросил: будем на стол метать? Андреев без лишних слов полез в вещевой мешок.
— Ну, хлопцы, шире круг! — скомандовал Мишка. Вытрясли почти все запасы. Ишакин лежал неподвижно. Либо действительно дремал и ничего не слышал, либо слышал да помалкивал. Качанов кинул в него сосновой шишкой:
— Эй, соня! Давай к столу!
Ишакин не шелохнулся.
— Я его сейчас, сурка, — поднялся было Мишка, но Андреев остановил:
— Пусть спит.
— Да не спит он, сержант! Не видишь — притворяется?
— Ладно, все равно не тронь.
И начался пир горой без хитрого Ишакина. «Смотри-ка ты, — думал про себя Андреев с удивлением и досадой. — Ишакин-то, действительно, хитрый. Ему просыпаться нельзя. Проснешься — к компании примыкать придется; А примкнешь — раскошеливайся. Ему же раскошеливаться — острый лож к горлу. Колыма прет из него, много, наверное, в нем еще ее. Ну, и дьявол с ним».
После обеда Васенев и Андреев устроились в сторонке ото всех. Об этом попросил лейтенант. Андреев лег на спину, а Васенев сел, обхватив колени руками, и задумался. Потом сказал отчаянно:
— Дай попробую покурить!
— Да ты что! — удивился Андреев, тоже садясь.
— Жалко тебе?
— Хоть все возьми, — Григорий достал кисет и протянул лейтенанту. Тот принялся скручивать цигарку. С непривычки бумага рвалась, табак сыпался на землю. Андреев без слов отобрал у него кисет, ловко скрутил папироску и отдал Васеневу. Глотнув дым, лейтенант закашлялся, из глаз потекли слезы. Плюнул со злости и вернул цигарку сержанту:
— На, не могу. Всегда считал, что я смелый человек, ничего на свете не боюсь, а сегодня струсил.
— Почему?
— Давыдов определил на должность, в которой я ни уха ни рыла не смыслю.
— Странный ты человек, лейтенант. То ты недоступный и колючий — прямо еж. То вот должности испугался, тебя же повысили!
— Повысили, — усмехнулся Васенев. — Если бы я отличился и меня повысили. А то ведь я даже дела не знаю. Прикажет комбриг мост взорвать...
— Пойдем и взорвем.
— Успокаиваешь?
— Зачем тебя успокаивать? Один ничего не сделаешь, а с нами — сделаешь. Ваня Марков — бывалый парень, дело знает.
— В голове и у меня гладко, а на душе кошки скребут, курить вот потянуло.
— Не расстраивайся попусту. Как говорится в пословице: глаза боятся, руки делают.
Андреев опять лег на спину и сказал задумчиво:
— Вот мне подкинули задачку!
