Михаил Аношкин - Мой знакомый учитель
Михаил Аношкин - Мой знакомый учитель краткое содержание
Мой знакомый учитель
МОЙ ЗНАКОМЫЙ УЧИТЕЛЬ
(ПОВЕСТЬ)
1. Девятый
У Владимира Андреевича не клеились дела в девятом классе. Ученики встречали его настороженно, и в этой настороженности чувствовалось осуждение. Ему было обидно, что ученики, у которых он был еще и классным руководителем, так к нему относятся. Появилась скованность; урок объяснял сухо, понимал, что говорит в пустоту — его плохо слушали, хотя тишины никто не нарушал.
В классном журнале появились первые двойки. Владимир Андреевич попытался вызвать учеников на откровенность, выведать причину их неприязни: все-таки это был народ взрослый, у каждого за плечами не один год трудового стажа. Но разговора начистоту не получилось, словно бы между учителем и учениками кто-то встал и мешал сблизиться.
Глазков нервничал, не мог разобраться, почему ученики, которых директор школы Лидия Николаевна аттестовала ему как понятливых, добросовестных и дисциплинированных, бойкотировали его уроки.
Географичка Анна Львовна, кокетливая черноволосая женщина, лет тридцати, круто изломав правую бровь, однажды сказала:
— Милый Владимир Андреевич! Вы напрасно все принимаете близко к сердцу, право, не стоит. Кирилл Максимыч был кумиром ребят, и не удивляйтесь, что к вам прицениваются.
— При чем тут Кирилл Максимыч?
— Ах, какой вы, право. Старик он своеобычный, не сработался с нашим узурпатором и ушел из школы.
Под «узурпатором» Анна Львовна имела в виду директора.
— Это я слышал.
— Вот и чудесно.
Два года в девятом преподавал литературу и был классным руководителем Кирилл Максимович Воинов, многоопытный заслуженный учитель. В свое время и сам Владимир Андреевич учился у Воинова, отлично помнил, каким волшебником по части детских душ он был. Тогда мальчишки класса, в котором учился Глазков, напропалую писали стихи — так сумел разбередить их Кирилл Максимович. Правда, здесь ученики взрослые, но и к ним удалось подобрать верный ключик, и девятый крепко привязался к старику. Но ушел из школы, унес с собой симпатии учащихся, а на долю Глазкова ничего не оставил. Кое-кто открыто показывал свое пренебрежение. Борис Липец, например, рыжий, воловатый каменщик, державшийся в классе несколько особняком, однажды на перемене сказал громко, чтоб слышал учитель:
— Прямо спать хочется. У старика, бывало, не уснешь.
Единственным человеком, не поддержавшим этот бойкот, была Люся Пестун, невысокая чернобровая девушка с тугой косой за спиной. Она всегда готовила уроки, охотно отвечала, и Владимир Андреевич в душе был благодарен ей за поддержку. Он спрашивал ее чаще других, и она не удивлялась, понимая, по какой причине это делается. И когда Борис Липец попытался истолковать все по-своему, недвусмысленно намекая, что у Люси ревнивый муж, она гневно отчитала его. Если бы в ту минуту Борис отважился повторить свои подозрения, она, не задумываясь, отхлестала бы его по щекам. Но у Бориса хватило соображения промолчать, потом даже извинился.
Лидия Николаевна, директор школы, хотела было вмешаться во взаимоотношения девятого с Глазковым, объясниться с учащимися, призвать их к порядку, но Владимир Андреевич решительно возразил:
— Не надо. Справлюсь сам.
— Но это же отражается на успеваемости!
— Наверстают!
Позднее усомнился сам же: наверстают ли? Время идет — не остановишь, а материал девятиклассники усваивают плохо — безнадежно отстанут. Словно стена встала на пути. Как ее разрушить? Владимир Андреевич терялся. В жизни случались положения потяжелее и позапутаннее, и как-то все обходилось. Жена его, Лена, тоже переживала. Хотя и сама была учительницей, а что могла посоветовать? Призвать к терпению — и только. Привыкнут, и все пойдет своим чередом. Лишь об одном попросила:
— Не сорвись, Володя. Тогда ничего нельзя будет поправить. — Она-то знала, сколько силы воли приходилось ему употребить, чтобы не сорваться! Неминуем взрыв, и она страшилась этого взрыва, может быть, не меньше самого Владимира Андреевича.
2. Взрыв
За богатырской Борисовой спиной не было видно ничего. Пришлось устраиваться ему на самой задней парте: там он прижился и чувствовал себя вольготно.
На этот раз Бориса сильно клонило ко сну. Вчера порядком погуляли с дружками, немало выпили водки и колдобродили до первых петухов. Только разоспался, разбудила мать: пора на работу. Возводили жилой дом. Тут не задремлешь — сосед слева, сосед справа, кладут ровно, нельзя от них отставать. Да и холодный ветерок хорошо бодрил. После работы не хотел идти в школу, тянуло в кровать, но заворчала мать: опять занятия пропустишь, мне и так от Василия за тебя попадает. Пришлось повиноваться.
Борис подпер голову рукой, борясь со сном, но это не помогало. Веки слипались, и он, наконец, сдался.
Владимир Андреевич заметил, что Липец спит, однако не стал его трогать, не хотел отвлекать внимание класса. Но тот вдруг захрапел. В классе засмеялись. Женька Волобуев, очкастый парень, крикнул:
— От дает, бродяга!
— Ты-то чего! — оборвала его Нюся Дорошенко. — Ты-то чего радуешься? Да разбудите вы его, бессовестного!
Люся Пестун подошла к Борису, подергала за рыжий хохолок:
— Вставай, приехали!
Липец замычал. Люся потянула за хохолок сильнее, и Борис проснулся, сонными глазами уставился на Люсю, потом сладко потянулся:
— Ох-хо-хо, хохонюшки!
Люся возвратилась на свое место. Владимир Андреевич спросил Бориса:
— Вы учиться сюда пришли или спать?
Липец моргал глазами и виновато улыбался. Кто-то подзадорил:
— Видать, натанцевался вчера со своими дружками!
— А чего? — отозвался Липец с ухмылкой. — Ноги у меня целые, почему бы и не потанцевать?
Владимир Андреевич внезапно почувствовал удушье. С ним однажды такое было, давным-давно, во время войны, когда жил у тетки Марфы. Раненый, еле живой, сполз он с топчана и пополз по глинистому полу на кухню, чтоб найти нож или какой другой острый предмет и покончить счеты с жизнью. И тогда вот такая же тупая ноющая боль сжала сердце, и он потерял сознание.
Сейчас Владимир Андреевич закрыл ладонью глаза, пережидая, когда боль немного утихнет. Почувствовав улучшение, медленно поднялся, тяжело опираясь о стул руками. Белки глаз посекли кровяные жилки. Скуластое лицо с широким носом было еще бледно, но уже кровь постепенно приливала к щекам. Поднимаясь, Владимир Андреевич задел трость, и она громко ударилась об пол. Лишь теперь он услышал гнетущую тишину. Первым его желанием было уйти, остыть от обиды, нанесенной ему Липецом — на фронте Глазков потерял ногу и принял последние слова Бориса на свой счет. Но остался — обида прорвала его терпение. Ему хотелось зло отчитать этих мальчишек и девчонок, самому старшему из которых едва ли исполнилось двадцать пять, за то, что они незаслуженно мучают его вот уже два месяца, бойкотом своим отравляют ему жизнь.
Но и этого не стал делать. Он стоял перед классом молчаливый, с туго сведенными у переносья бровями и неподвижно смотрел перед собой, ожидая, когда уляжется обида.
Липец растерялся: он никогда не думал, что его слова так сильно подействуют на учителя; собственно, он совсем не хотел обижать его, невзначай получилось, ради озорства было то сказано. Люся Пестун, видя учителя таким, вся от сочувствия сжалась, подалась вперед, как бы порываясь сказать: «Не надо, не надо, Владимир Андреевич! Успокойтесь, а с Липецом мы сами потолкуем».
Владимир Андреевич нагнулся, поднял трость и почему-то положил ее на стол. И это окончательно его успокоило.
— У меня достаточно накопилось причин, чтобы поставить вопрос о вашем поведении на педсовете, — тихо начал Владимир Андреевич, — но я не буду о них говорить. Мы с вами люди взрослые, и думаю, что разберемся без вмешательства директора. Только я не могу понять одного. Неужели среди вас не нашлось такого человека, который бы спросил сам себя, спросил своего товарища: друзья, что мы делаем и ради чего это делаем? Вот, — Владимир Андреевич потряс классным журналом, — за два месяца десять двоек по литературе. Рекорд! Позорный рекорд! И по другим предметам картина такая же. В чем дело? Вы же сознательные люди, вы же пришли сюда набираться знаний, и вас, по-моему, никто сюда не гнал. А ведете себя так, что мне за вас стыдно. Да, стыдно. И вот мой вам товарищеский совет: пока еще не поздно, кончайте эту игру. Вы и так уже упустили много. Не тратьте время на глупости. Кажется, вы, Семенов, что-то хотите сказать? Не согласны?
Юра Семенов, тоже каменщик, как и Липец, по многолетней армейской привычке хотел было вскочить и отрапортовать:
