Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич

Переселенческий лагерь, в котором находились уже несколько дней Лёнька с матерью, не был предназначен для военнопленных, и их здесь не было. Однако по какой-то ошибке или из-за слишком активной перевозки рабов, пленников, заключенных и других категорий наших граждан с востока на запад, в Германию, на станцию прибыл и был разгружен целый состав военнослужащих, еще недавно сражавшихся в рядах Красной армии. Под совместным конвоем эсэсовцев и усташей, под лай и вой двух десятков немецких овчарок их провели строем через весь лагерь и прогнали к злополучному рву за лагерным забором. Женщины прекрасно знали, что всех, кого отправляли в это недоброе место, скорее всего, ждала печальная участь. Даже «похоронные бригады», которые периодически гоняли на очередные погребение и санобработку, каждый раз вполне обоснованно опасались уже никогда не вернуться к своим в землянку.

Акулина тоже побывала в такой группе и, напуганная, еще больше боялась за сына. Она вернула ему губную гармошку, перед этим успев ополоснуть ее в дождевой воде, пока пробиралась с остальными в лагерь из могильного оврага. После чего ее вместе с теми, кто был в той «погребальной команде», выхватили из землянки и отправили в так называемый карцер на десять суток.

Мальчишка снова остался один, все еще не оправившись от травм и сотрясения мозга. Галя и Настя взяли над ним шефство и делились редкими кусочками серого кислого хлеба, который два раза в день раздавали заключенным. Пошли третьи сутки, как мама была арестована и наказана, хотя большинство людей уже потеряли счет дням и неделям немецкого рабского плена. Но именно этот день особо запомнился всем узникам переселенческого лагеря.

Первыми в лагере появились собаки. Точнее – их услышали все заключенные. Они шли на длинных поводках впереди инструкторов и, навострив уши, водили своими крупными черными мордами, беспрерывно рыча и лая. У них был красивый рыже-черный окрас, умные большие глаза и крупные мягкие лапы. Дети восторженно загалдели, встречая добрых животных, издревле преданно служивших людям. Они подбежали вплотную к забору из колючей проволоки и стали протягивать сквозь нее руки, пытаясь погладить собачек. Овчарки, завидев протянутые детские руки, отреагировали моментально, и уже через мгновение три собаки вцепились в ладони, пальцы, запястья несчастных наивных детей. Немцы-собаководы не оттаскивали своих кровожадных, умело натренированных питомцев от кричащих и рыдающих детей. Они равнодушно смотрели на жестокую расправу и лишь перекидывались отдельными фразами:

– Мой раньше всех цапнул этого ублюдка!

– Нет, это моя Гретта отхватила палец у девки!

– Осторожнее, парни! Эти русские ублюдки могут быть заразны для наших собачек. Придется делать уколы.

Под вой и лай собак, слившийся с гоготом и ржанием немецких охранников, с трудом, криками и плачем матери уволокли несчастных покусанных раненых деток от забора, за которым бесновались те, кто должен был защищать и охранять маленьких людей. Но они были натренированы с рождения совсем на другие команды и действия. Все люди в чужой форме, а особенно в лагерной робе, были для этих псов врагами и объектом для убийства. Им разрешалось убивать. Их специально натаскивали, тренировали, обучали: рвать, терзать и уничтожать. Они не различали детей и взрослых. Ярость и злость поощрялись и ценились их хозяевами, и псы это знали и чувствовали.

Как только инструкторы с собаками выстроились вдоль забора в длинный коридор, сквозь него побежали, подгоняемые криками, ударами и даже выстрелами, русские пленные. Собаки отчаянно рвались и бешено заливались, захлебываясь в своей неуемной кровожадности. Перед глазами перепуганных затравленных детей бежали, спотыкаясь, падая, крича, поднимаясь и моля о пощаде, солдаты, их братья и отцы, попавшие в плен. Большинство из них не сдавались, не бросали оружия, не срывали погоны и петлицы, не прятались, а смело, до последнего патрона сражались, брошенные на передовой, окруженные и плененные.

Дети, бывшие с Лёнькой в первом сборном лагере, уже видели, как жестоко и изощренно «развлекаются» немецкие охранники, издеваясь над своими вчерашними противниками, поверженными и обезоруженными, голодными и оборванными, униженными и напуганными. Никто из них не мог дать отпор садистам-охранникам и в лучшем случае принимал муку и смерть, не унижаясь. Вот и сейчас среди бежавших мимо ребячьих взоров людей в изодранной военной форме советских солдат были те, кто останавливался и в полный рост, с криками проклятий в адрес гнавших их садистов, падал под ударами и выстрелами своих беспощадных мучителей. На них набрасывались злобные немецкие псы и безжалостно кромсали их своими жаждущими крови клыками.

Те, кто успевал впиться в пробегавших пленников, рвали куски одежды и мяса, упиваясь льющейся кровью и все больше и больше зверея. Казалось, что эта дикая кровавая экзекуция не закончится никогда. Остервенело лаяли немецкие овчарки; стонали и кричали порванные и укушенные пленные, спешащие пробежать этот адский коридор, чтобы тут же быть отправленными в глубокий овраг; плакали дети; рыдали и выли матери.

Даже открывший окно и куривший возле него лагерфюрер, услыхав эту неимоверную, невыносимую для нормального человеческого слуха жуткую какофонию, поморщился и отошел в глубь кабинета. Он достал с полки картонную коробку и аккуратно открыл ее. Вынул из чехла пластинку «Кольцо нибелунга» [95] Рихарда Вагнера [96]. Бережно, держа двумя пальцами правой руки и двумя левой, дабы не повредить, не поцарапать, поставил ее на свой личный патефон «Telefunken Lido 1938» [97] и заглушил могучей мелодией «Полета валькирий» [98] вопли, крики и лай, несущиеся над вверенным ему лагерем.

Как ни странно, музыку услышали и обитатели за колючей проволокой. Первыми вновь оттопырили и напрягли свои острые уши овчарки и даже прекратили на какое-то время свою кровавую расправу и лай. Над «переселенческим лагерем» разливалась и набирала мощь великая мелодия о богатырской скачке восьми великих воительниц, победивших всех врагов и оглушающих своими победными криками окрестности. Валькирии вели свою кровавую жатву, собирая урожай людских душ.

Глава двадцать шестая

Комиссия

– А я утверждаю, что вы не имеете права так расточительно относиться к столь важным ресурсам! Это не просто ресурсы, это – практически новая нефть! Каждая единица за следующие двадцать-тридцать лет активного использования принесет миллионы марок! Да-да, не улыбайтесь, герр лагерфюрер! А что даст этот ваш овраг? Несколько тонн перегноя, не более. Так вот с перегноем у нас тоже уже все в порядке! Я неделю назад закончил инспекцию в черноземной зоне, в которой мы успешно организовали вывоз торфа и чернозема. И скажу вам, работа идет блестяще! Отменная почва досталась этим свиньям, которые и распорядиться ею не смогли. Всюду запустенье и хилые урожаи. Вот это надо было показывать в агитационных роликах нашего славного министра пропаганды. Вот это! Лучшее доказательство никчемности их коммунистических идей и дурацких колхозов. Не можете хозяйствовать – мы решим этот вопрос! За вас решим. Ха-ха! Не умеете работать – тоже не проблема! Научим, но только теперь у нас. На нашей земле. Так что, мой дорогой гауптштурмфюрер, переусердствовали вы в выбраковке. Переусердствовали. Хотим или нет, но нам придется отправить завтра же пятьсот человек. Да-да, не делайте удивленное лицо, именно пятьсот. Иначе нас с вами ждут неприятности. Программа «ОСТ», запущенная нашим министром по делам восточных оккупированных территорий, разворачивается полным ходом. Мы должны позаботиться о том, чтобы она не останавливалась. Сегодня же надо составить полный список всех отправляемых и каждому выдать жетон и бирку. Вы же знаете, как важно всех учитывать. Давайте через полчаса начнем.