Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич

– Наверное, Андрюшу своего встретила, – вымолвила пожилая тетка, спустившаяся вместе с Акулиной.

Она знала Люську чуть дольше, так как именно с ней ехала в том злополучном поезде, разбитом и захваченном немцами. Она сложила руки убитой крест-накрест на груди и незаметно быстро перекрестила ее: лоб, живот, правое плечо и левое. Что-то тихо прошептала похожее на молитву и прикрыла единственный уцелевший в схватке глаз рукой. Усташей никто не стал переворачивать. Санька Колесникова, мать Гали, ткнула в них по очереди лопатой, чтобы убедиться, что они мертвы, и принялась забрасывать их землей с известкой.

И только Акулина вдруг заметила в правой руке задушенного Вёрёша, лежащего с выпученными налитыми кровью глазищами и высунутым синим языком, блестящий предмет, покрытый кровью и клоками Люськиных волос. Это была та самая роковая гармоника, которая досталась Лёньке после отравления немцев у них в хате, а потом спасла их от этого, лежащего здесь с разбитой и распухшей мордой, садиста-усташа.

Она выдернула музыкальный инструмент, который едва не стал орудием убийства, отерла его о плечо хорвата и проворно спрятала за пояс юбки. Женщины быстро забросали землей всех троих и выбрались по скользким и мокрым от льющего осеннего дождя склонам оврага наверх. Недовольная, промокшая и начинающая подмерзать немка-надсмотрщица выругалась и ударила по спине каждую из трех женщин своей длинной тонкой палкой, похожей на хлыст для управления лошадью.

Под продолжавшим оплакивать погибших и всех страждущих людей ливнем скорбная процессия, лишившаяся веселой и доброй Люськи-хохотушки, возвращалась в лагерь. Об убитых усташах никто не сожалел. Ни немецкое начальство, ни собратья, отличавшиеся ревностью в службе и недружелюбием в личном общении, ни тем более заключенные, избавившиеся от двух лишних садистов и палачей. Но отсутствие горечи и сожаления – вовсе не повод, чтобы не устроить допрос с пристрастием и расправу над самыми беззащитными. После доклада сопровождавшей «погребальную команду» немки-«анвайзерки» [93] лагерфюрер решил учинить расспрос и наказать всех женщин этой группы. Выслушав обстоятельный рассказ своей подчиненной, он распорядился отправить всех, кто присутствовал при схватке Людки с усташами, в карцер.

– Значит, так, за халатность, проявленную во время конфликта заключенной с лагерными работниками, повлекшего за собой гибель сотрудников и самой зачинщицы, всех двадцать заключенных, проявивших трусость и несознательность, отправить на десять дней в карцер. Исполнять! – резко распорядился начальник.

– Господин лагерфюрер, простите, но их всего девятнадцать осталось. И еще один важный вопрос: а что делать с младшей надзирательницей? – подала голос анвайзерка.

– Хм. Девятнадцать? Тогда приказываю разжаловать младшую надзирательницу за то, что не обеспечила порядок и не защитила своих сослуживцев…

– Простите, герр гауптштурмфюрер, она же в это время руководила выносом тел умерших из лагеря. Это я присутствовала и стреляла в бунтарку, – нерешительно возразила немка.

– Вы? Ну не вас же, фрау, отправлять в карцер?! Там как раз одно свободное местечко. Ха-ха! – злобно усмехнулся эсэсовец.

– Меня… простите… я… – отшатнулась в испуге надзирательница с внезапно побледневшим лицом.

– Шучу-шучу, фрау! Вам я объявляю… благодарность. Отличная работа. Исполнили приказ и на месте казнили преступницу. Все верно. Все правильно. По уставу и в соответствии с приказом, – продолжал с усмешкой начальник лагеря, закуривая сигару.

– Благодарю, мой лагерфюрер! Хайль Гитлер! – вытянулась теперь покрасневшая и взволнованная немка.

– Ну, а для ровного счета эту провинившуюся хорватку бросьте вместе с этими бабами в карцер. Но с учетом ее прежнего положения – на пять дней. Хотя я не уверен, что она там продержится так долго. Ха-ха! – веселился немец, наслаждаясь своей изощренной выдумкой.

– Есть, господин начальник! А что делать с ними после… ну, спустя десять дней? – робко поинтересовалась чудом избежавшая наказания и взамен получившая благодарность анвайзерка.

– Спустя десять дней? О, фрау, вы – оптимистка? Разве можно десять дней выжить в этом чудесном железном гробу? Ну, если кто-то и выживет, то… отправьте их туда, где они провинились. В тот самый наш чудесный ров, наполненный человеческими жизнями. Им там будет уютно, тепло и весело в общей компании. Всё! Хватит дурацких расспросов! Выполнять! – злобно рыкнул лагерфюрер и указал на дверь кабинета. Немка козырнула и, развернувшись, поспешила удалиться, пугливо оглядываясь на своего начальника.

Через несколько минут два десятка женщин, включая не понимающую, за что и почему ее волокут вместе с арестантками, надзирательницу-хорватку, были водворены в так называемый карцер.

Карцером служил металлический бокс, по сути пустой контейнер, в котором когда-то завезли в лагерь различные инструменты и технику. Ящик размером два метра в ширину на три метра в длину и полтора метра высотой ржавел без дела за зданием конторы. Предприимчивый лагерфюрер распорядился установить на нем дополнительные запоры и обнести его отдельным забором из колючки. Получился изощренный пыточный карцер. В жару на солнце он раскалялся до такой степени, что притронуться к нему было невозможно, не получив ожога. Ночью же он остывал и не давал надежды согреться тому, кто оказывался внутри него. Расположиться внутри могли не более пяти-шести человек. С учетом того, что высота снаружи составляла полтора метра, а внутри едва достигала одного метра и сорока сантиметров, выпрямиться во весь рост, находясь внутри, не мог ни один нормальный взрослый человек. Двадцать взрослых женщин, втиснутые насильно в железный контейнер, оказались в кошмарном положении. Им предстояло провести в полусогнутом зажатом и скрюченном состоянии десять долгих суток, двести сорок часов мук и страданий.

Акулина оказалась рядом с беспощадно разжалованной и наказанной хорваткой, которая, дрожа всем телом, боязливо жалась в самый дальний угол ящика, ожидая расправы от тех, с кем так жестоко обходилась еще несколько часов назад. Но на нее, как ни странно, никто не обращал внимания, хотя ее даже не переодели в арестантскую робу, оставив ее мундир и юбку, содрав лишь погоны и петлицы. Акулина жалела всех. Участливо погладила по сцепленным в «замок» рукам бывшей надзирательницы. Она научилась прощать всех, кто, как ей думалось, ослеплен властью, кровью, войной и по сей причине не ведает, что творит. Но больше всех она сейчас печалилась о сыне Лёньке, который уже несколько раз находился на грани гибели и спасался исключительно чудом. Мысленно она прощалась с ним…

Глава двадцать пятая

Пленные

В первые месяцы войны Красная армия несла невиданные потери, но еще больше теряли войска плененных и захваченных врасплох солдат и офицеров. Акулина, Лёнька и другие отправленные на работу люди, побывавшие уже в двух лагерях, видели этих измученных, затравленных, голодных и испуганных бойцов. Мало кто из них держался смело и смотрел прямо и уверенно. Таких немцы, понимавшие толк в психологии пленных, расстреливали и уничтожали в первую очередь при каждом удобном случае. Таким образом они решали две задачи одновременно: избавлялись от потенциальных бунтовщиков и демонстрировали непреклонную жестокость как назидание остальным. Экзекуции следовали одна за другой без остановок.