Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич
– Ага. Ты к нам приходила в класс. В пионеры звала. Ну рассказывала, как там здорово, – охотно откликнулся мальчишка, продолжая высматривать мамку.
– Точно. Приходила. Это было задание председателя совета дружины, – кивнула Галина.
– А к вам мой брат Ваня раньше тоже приходил, – обращаясь к Галине, поддержала тему Настя и тяжело вздохнула. Она не знала, где находится ее старший брат, но зато теперь точно знала, что приключилось с ее мамой и младшим братом. Изредка она забывала, а точнее, старалась вымарать из своей детской памяти эти жуткие события, произошедшие по пути в пересылочный лагерь.
Лёнька понял, что еще ничего не рассказал Ваниной сестре об их похождениях и недолгой службе в партизанском отряде «Красный Бездон». И он, усадив девочек подле себя, поведал им, как здорово им было воевать и жить в лесу. И о том, какой Ваня молодец и что он обязательно разыщет Настю и отомстит за мамку и брата. На этих словах Настя снова всплакнула, утирая слезы закатанным рукавом серой арестантской куртки.
Две группы женщин по десять в каждой под начальством немки-надзирательницы привели к оврагу и раздали лопаты. Они должны были забрасывать землей и песком недавно сброшенные в яму трупы умерших и убитых пленников переселенческого лагеря. Нескольким из них вручили мешки с гашеной известью, чтобы пересыпать слоями закапываемые тела. Шесть женщин во главе с младшей надзирательницей-хорваткой увели обратно в лагерь к соседней землянке, где ночью несколько человек не успели увернуться от проворного стрелка, и теперь их тела нужно было вынести в овраг, что и было поручено этой группе.
Четырнадцать женщин в серых, как шкурка полевой мыши, куртках, юбках и косынках копали и бросали землю. Они копали ее очень умело и ловко. Эти трудолюбивые женские руки за свою жизнь перелопатили тонны родной земли, вскапывая грядки, устраивая огород, перекапывая палисадники. Они привыкли сажать, растить, обрабатывать, собирать зерно, овощи, фрукты. Они копали ее так, как были привычны к этому труду и умели это делать. Невозможно сосчитать и даже примерно представить, сколько лопат, килограммов, тонн, кубометров земли перемесили эти женские руки. Сегодня они впервые закапывали людей, своих сестер и детей… Земля, призванная рожать и растить урожай, превратилась в одну большую могилу. Она хоронила своих детей.
И, словно видя их печальную подневольную работу, небеса зарыдали холодным, колючим и горьким проливным дождем.
К выполнявшим самую скорбную работу на свете женщинам подошли, прикрываясь накидками от дождя, двое усташей. Одном из них оказался Бранко Вёрёш, по-прежнему искавший повод отомстить насмешнице Людке. Она, в этот момент уже основательно промокшая от затяжного дождя, помогала своим новым соратницам закрывать землей и известью убитых людей. Ее отправили командовать «похоронной бригадой», но она не могла просто отдавать приказания и вести себя как начальница. Она была одной крови с этими несчастными женщинами и точно так же, как они, впряглась носить тела и закапывать покойников. Свои хоронили своих же. Ее отличали не только рост и телосложение, но и периодически произносимые, нет, даже не команды, а ободряющие окрики. В той ситуации, когда страшнее и ужаснее работы нельзя было и придумать, она по-своему старалась их поддерживать и ободрять:
– А ну, не грустить, бабоньки! Не вешаем носы! Пока мы их, а не они нас хоронят. Надо ж понимать, что живы мы. Живы! Давай-давай, сердешные, плотнее укладывай. Присыпайте известью, присыпайте. И сверху землицей. Наша землица, родная. Она и укроет, и сохранит. А коли суждено нам всем в нее полечь, так на то, значит, воля судьбы. Все одно из нее, родной, вышли мы и в нее, родимую, и ляжем.
Покрикивая и подсказывая, она одна руководила двумя большими группами женщин – заключенных лагеря, которые почти закончили эти своеобразные похороны. Она не заметила, как сзади тихо, беззвучно усмехаясь, подошли усташи. Бранко Вёрёш улучил момент, когда Людка, стоя спиной к нему, оказалась на самом краю оврага и оттуда показывала, куда переложить последние тела. Он размахнулся и с силой пнул ее в спину ногой. На его удивление Людка от мощного удара не упала, а развернулась от этого пинка вокруг себя.
– Ах ты ж, гад! – выкрикнула она и плюнула в сторону удивленного и оттого еще больше разозленного надсмотрщика.
– Биться решил, подонок? Ну давай-давай, иди ко мне! Я тебя приласкаю. – Широко улыбаясь, она двинулась прямо на хорвата.
Тот, не ожидая такого поворота, суетливо выдернул из-за пояса дубинку и изо всех сил саданул женщину. Она же ловко и совсем легко уклонилась от удара и через мгновение схватила его в свои мощные объятия. Развернулась на пятках и швырнула совершенно опешившего охранника в яму. Тот неуклюже шлепнулся в самую середину и попытался вскочить на ноги, но тут же провалился по пояс меж присыпанных землей и известью тел. Он взвыл и начал вовсю крыть ругательствами Людку и весь белый свет:
– Тварь! Сука! Убью курву драную! Кожу сдеру живьем, гадина! Хватай ее, Мирко! Хватай! Сюда ее бросай, вниз!
Растерянный напарник попытался схватить ловкую бывшую циркачку, но она успела перехватить его руку, и тот полетел вслед за своим начальником. Все прекратили работу и с замиранием сердца, открыв рты, смотрели на этот смертельный бой гладиаторов. Было совершенно ясно, что живой из него не выйти той, что так неожиданно начала эту схватку. Людка не стала дожидаться, пока немка, все это время стоявшая в стороне и курившая папироски, кутаясь в плащ-накидку от промозглого дождя, вытащит свой «Вальтер» и разрядит ей в голову. Она сиганула сверху на пытавшихся выбраться усташей, материвших ее теперь на два голоса.
– Прощайте, девки! Не поминайте лихом! А помяните рабу Божью Людмилу… Э-э-э-э-у-у-ух!!!
Люська ловко подпрыгнула и всей своей крупной фигурой накрыла обоих надсмотрщиков. От удара ее тела оба провалились по грудь в кровавую гниющую массу мертвых людских тел. Немка отбросила сигарету и, выхватив пистолет, уже мчалась к краю обрыва, целясь и скидывая предохранитель. Внизу в грязи, земле и известке возились два бесформенных тела. Третье лежало рядом без движения. Один из усташей неудачно свалился вниз, а затем получил смертельный удар прыгнувшей сверху женщины, переломившей ему шейные позвонки. Парализованный, он безуспешно силился сделать вдох, но этого не удавалось из-за характера полученной травмы, которая, как пишут в официальных документах, «была несовместима с жизнью».
Бранко Вёрёш сопротивлялся изо всех сил, пытаясь задушить строптивую гимнастку. Он выронил при падении свою дубинку и теперь орудовал выхваченной из кармана губной гармоникой, нанося ее металлическим углом точные удары в висок девушки. Людка как будто не замечала эти ссадины и молча давила его короткую мясистую шею, пытаясь добраться до кадыка, чтобы сломать его. Кровь заливала ее пробитый левый глаз, но даже в одном зрачке женщины коварный усташ ясно видел свою неминуемую погибель. Он отчаянно сопротивлялся, пытаясь не только точнее и глубже ранить нападавшую, но и выбраться из затягивающей его вниз братской могилы, однако удары его становились все слабее и реже, глаза закатились, и последний хрип вылетел из раскрытого рта, полного золотых коронок. Люська, почувствовав победу над своими обидчиками, ликующе задрала голову и закричала:
– Ура-а-а! Девки! Побе-е-е….
Грохнул пистолетный выстрел, отскочившим от дна оврага эхом вернулся наверх, оглушив всех стоящих и окаменевших от происходящего женщин. Люську качнуло, и она, печально и низко взвыв, ткнулась лицом в поверженного Бранко. Дернулась и затихла.
Немка внимательно оглядела сверху картину боя и покачала головой, выругавшись:
– Кретины. Сволочи и скоты! А ну-ка убрать всех. Закопать! Быстро! Закончить работу и строиться!
Акулина и еще две женщины, стоявшие ближе всех на краю ямы, быстро спустились вниз и аккуратно перевернули Люську. Она лежала, улыбаясь широкой открытой улыбкой с распахнутыми серыми ясными глазами, и видела нечто тайное и прекрасное, что никто из оставшихся на земле не мог увидать.
