Энтони Дорр - Весь невидимый нам свет
Вернер допоздна засиживается в лаборатории, один, и крутит настройку «Грюндига», который Великан когда-то брал в учительском кабинете, — ищет музыку, отголоски, сам не знает что. Видит, как контур размыкается и замыкается. Видит Фредерика над книгой с птицами, видит ужас цольферайнских шахт, черные вагонетки, бесконечные ленты конвейеров, трубы, дымящие день и ночь. Видит Ютту: она машет зажженным факелом, отбиваясь от тьмы, которая наползает со всех сторон. Ветер ломится в стены лаборатории — ветер, который, как любит напоминать комендант, примчался сюда через всю Россию, казацкий ветер, ветер свиноголовых дикарей, которым только дай напиться крови немецких девушек. Ветер горилл, которых надо стереть с лица земли.
Треск помех.
Ты здесь?
Наконец он выключает радио. В тишине слышатся голоса его наставников. Они эхом отражаются от одной стороны головы, а воспоминания говорят в другой.
Откройте глаза и спешите увидеть что можете, пока они не закрылись навеки.
Улитка и Сабля
Большой торжественный зал «Отель-Дьё» полон народу. Говорят о немецких подлодках, о грабительском обменном курсе, о четырехтактных дизельных моторах. Мадам Манек заказывает две мисочки рыбного супа, которые они с Мари-Лорой приканчивают в одно мгновение. Она не знает, что делать дальше — ждать ли еще? — и потому заказывает еще две.
Наконец рядом садится человек в шуршащей одежде:
— Вас точно зовут мадам Вальтер?
— А вас точно зовут Рене? — отвечает мадам Манек.
Пауза.
— А она?
— Моя сообщница. Безошибочно определяет по голосу, когда кто-нибудь лжет.
Мужчина, назвавшийся Рене, смеется. Они говорят о погоде. От одежды незнакомца пахнет морем, как будто Рене принесло сюда штормом. Говоря, он сильно жестикулирует и грохает по столу так, что звенят ложки. Наконец он говорит:
— Мы восхищены вашими усилиями, мадам.
Дальше он говорит очень тихо, Мари-Лора различает лишь несколько фраз:
— Ищите буквы на номерных знаках. WH означает армию, WL — ВВС, WM — флот. И вы можете отмечать — или найти кого-нибудь, кто будет отмечать, — какие суда входят в порт и выходят из порта. Эти сведения нам очень нужны.
Мадам молчит. Возможно, они общаются знаками или передают друг другу записки — этого Мари-Лора сказать не может. Так или иначе согласие достигнуто, и они возвращаются в дом номер четыре по улице Воборель. Сегодня утром, объявляет мадам, ей удалось купить два ящика персиков — быть может, последних персиков во всей Франции. Напевая, она помогает Мари-Лоре их чистить.
— Мадам?
— Да, Мари?
— Что такое подпольная кличка?
— Это имя, которым ты называешься вместо настоящего.
— А как бы я могла называться, если бы понадобилось?
— Ну… — задумчиво тянет мадам Манек. Вынимает косточку из персика, режет его на четвертинки. — Да как угодно. Можешь быть Русалкой, если захочешь. Или Ромашкой. Может, Фиалка?
— А как насчет Улитки? Я бы хотела быть Улиткой.
— Улиткой? Отличная кличка.
— А вы, мадам? Вы бы как хотели называться?
— Я? — Мадам замирает, держа нож над доской. В подвале звенят сверчки. — Наверное, я хотела бы быть Саблей.
— Саблей?
— Да.
Аромат персиков клубится ярко-алым облаком.
— Саблей? — еще раз переспрашивает Мари-Лора.
Обе принимаются хохотать.
* * *Дорогой Вернер!
Почему ты не пишешь? ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ Фабрики работают день и ночь, трубы постоянно дымят, холодно так, что топят всем подряд: опилками, угольной крошкой, мусором. Солдатские вдовы ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ и с каждым днем все больше. Я работаю в прачечной с близняшками, Ханной и Сусанной, и Клаудией Фёрстер, ты ее помнишь. В основном чиним штаны и рубахи. Я научилась работать иголкой, по крайней мере не так часто колю себе пальцы. Сейчас как раз заканчиваю делать уроки. Вам задают уроки? Ткань — дефицит, так что люди приносят перешивать занавески, покрывала, старые пальто. Говорят, все, что можно, должно идти в дело. К нам это тоже относится. Ха. Это я нашла под твоей старой кроватью. Думаю, тебе пригодится.
Целую,
ЮттаВ самодельном конверте — детская тетрадь Вернера, на обложке его рукой выведено: «Вопросы». На страницах — чертежи, изобретения. Электрогрелка, которую он хотел соорудить для фрау Елены, велосипед с цепями для обоих колес. Может ли магнит притянуть жидкость? Почему лодки плавают? Почему, когда кружишься, голова тоже идет кругом? В конце десяток пустых страниц. Видимо, писанина настолько детская, что цензор ее пропустил.
Вокруг него — стук подошв, лязг винтовок. Приклад в землю, дуло прислонить к стене. Снять кружку с крюка, взять тарелку. В очередь за вареной говядиной. На него накатывает такая тоска по дому, что приходится зажмурить глаза.
Пожить перед смертью
Мадам Манек заходит в комнату Этьена на пятом этаже. Мари-Лора подслушивает на лестнице.
— Вы можете помочь, — говорит мадам.
Кто-то — наверное, она — открывает окно, и свежий морской воздух врывается на площадку, шевеля все: занавески Этьена, его бумаги, его пыль. Мари-Лоре пронзительно хочется, чтобы папа был рядом.
— Прошу вас, мадам, закройте окно, — говорит Этьен. — За нарушение режима затемнения могут арестовать.
Окно остается открытым. Мари-Лора тихонько поднимается еще на ступеньку.
— Знаете, кого арестовывают, Этьен? Женщина из Ренна получила девять месяцев тюрьмы за то, что назвала своего борова Геббельсом! Гадалку из Канкаля расстреляли за то, что она предсказала: де Голль вернется весной. Расстреляли!
— Это всего лишь слухи, мадам.
— Мадам Эбрар сказала, что в Динаре один старик — дедушка! — получил два месяца тюрьмы за то, что носил крест «Свободной Франции». Говорят, они превращают весь город в свалку боеприпасов.
Дядюшка негромко смеется:
— Такое могли бы придумать шестиклассники.
— В каждом слухе есть доля правды, Этьен.
Мари-Лора понимает, что всю взрослую жизнь Этьена мадам Манек умеряла его страхи. Обходила их, старалась сгладить. Она поднимается еще на ступеньку.
Мадам Манек говорит:
— Вы многое знаете, Этьен. Про карты, приливы, радио.
— Довольно уже и того, что эти женщины собираются у меня в доме. Люди не слепые, мадам.
— Кто?
— Да хоть парфюмер.
— Клод? — фыркает она. — Малыш Клод слишком занят — обнюхивает себя.
— Клод уже давно не малыш. Даже я вижу, что его семья получает больше других: больше мяса, больше электричества, больше масла. Я знаю, чем покупаются такие блага.
— Тогда помогите нам.
— Я не хочу неприятностей, мадам.
— А сидеть сложа руки — не значит нарываться на неприятности?
— Сидеть сложа руки — это не делать ничего опасного.
— Сидеть сложа руки — все равно что сотрудничать с оккупантами.
Шумит ветер. В воображении Мари-Лоры он дробится и переливается, втягивает в воздух иголки и колючки. Серебряный, зеленый, потом снова серебряный.
— Я знаю способы, — говорит мадам Манек.
— Какие? Кому вы доверились?
— Иногда надо на кого-нибудь положиться.
— Нельзя доверять никому, кроме тех, в чьих руках и ногах течет та же кровь, что в ваших. И даже им нельзя доверять. Вы воюете не с человеком, а с системой. Как воевать против системы?
— Как сумеем.
— Чего вы от меня хотите?
— Раскопайте ту старую штуковину на чердаке. В прежние дни вы знали про радио больше всех в городе. А может, и во всей Бретани.
— Все приемники конфискованы.
— Не все. Многие их спрятали. Насколько я поняла, вам надо будет просто читать цифры, написанные на бумажке. Кто-то — не знаю кто, может, Юбер Базен — будет приносить их мадам Рюэль, а та — запекать прямо в хлеб. В хлеб!
Мадам смеется, и ее голос звучит на двадцать лет моложе.
— Юбер Базен. Вы полагаетесь на Юбера Базена? Хотите запекать шифровки в хлеб?
— Какой жирный фриц станет есть эти клёклые батоны? Всю хорошую муку они забрали себе. Мы приносим домой хлеб, вы передаете числа, потом мы сжигаем записки.
— Это нелепость. Вы ведете себя как маленькая.
— Лучше, чем ничего не делать. Подумайте о своем племяннике. О Мари-Лоре.
Занавески хлопают, бумаги шуршат. Двое взрослых в кабинете молчат. Мари-Лора подобралась так близко к двери, что может коснуться косяка.
Мадам Манек говорит:
— Разве вы не хотите пожить перед смертью?
