Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)
Обзор книги Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)
Энтони Дорр
Стена памяти (сборник)
Anthony Doerr
MEMORY WALL
Copyright © Anthony Doerr, 2010
All rights reserved
© В. Бошняк, перевод, примечания, 2016
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016
Издательство АЗБУКА®
* * *Энтони Дорр – талантливый и бесстрашный писатель нового поколения. Он смело поднимает самые важные вопросы человеческого бытия. Его персонажи проявляют жизнестойкость, их приключения обретают эпический размах.
Элизабет Гилберт, автор «Есть, молиться, любить»Всезнающий и всевидящий – как Д. Г. Лоуренс, Толстой, Пинчон, Делилло, – Дорр безошибочно подмечает и узор на крыльях бабочки, и мельчайшие частицы материи во Вселенной, но при этом не обходит стороной неразрешимые вечные вопросы.
The Philadelphia InquirerДорр установил новый стандарт того, на что способна сама форма рассказа. Его короткие истории настолько глубоки, настолько масштабны, что действуют как романы.
Дейв ЭггерсРедко встречаешь писателя, который поможет тебе увидеть мир по-новому. А Дорр делает это на каждой странице!
The Boston GlobeДорр – выдающийся стилист. Путешествия его героев по миру внешнему и миру внутреннему одинаково завораживают читателя.
GuardianВ этих историях отражается и чудо, и ледяное равнодушие природы; Дорр – великолепный рассказчик.
OutsideПри чтении рассказов Дорра в нас пробуждается то восторженное чувство, которое мы испытываем лишь от сильной любви к близкому человеку или предмету наших занятий.
TLSБлагодаря безупречной, классической манере изложения чудеса у Дорра кажутся естественными. Впечатляюще!
Sunday TimesДорр выступает здесь как свидетель истории – не той истории, что повествует о масштабных событиях и великих людях, а о той, что высвечивает безымянные уголки, из которых и вырастают лучшие рассказы. Это как раз тот редкий случай, когда писатель, не поддаваясь на банальные соблазны, выстраивает незаурядную, сильную и внятную музыку прозы.
Колум МаккэннДорр создает мистическую атмосферу твердым, рассудительным и изящным слогом. После того как вы прочтете книгу, ее персонажи еще долго будут являться вам во сне.
VenueПроза Дорра завораживает, в его выразительных фразах сочетается зоркость натуралиста и поэтическая образность.
The New York Times Book ReviewЭнтони Дорр – прекрасный писатель нового поколения. Его рассказы отличает проникновенная глубина и внимание к забытым или вообще неисследованным областям. Эти рассказы не просто описывают красоту – они ее создают.
Рик БассДорр всецело охвачен мыслью о том, что форма материальных объектов может быть подобна форме тех вещей, которые мы лишь пытаемся постичь, – это любовь, утрата, память… Автору удается разбередить наши чувства, когда он обращает свою острую наблюдательность на муки человеческих переживаний.
Hampstead & Highgate ExpressЭнтони Дорр родился в американском штате Огайо. Некоторое время писатель жил за границей – в Новой Зеландии и на африканском континенте. Затем Дорр вернулся на родину и поселился в штате Айдахо. Возможность увидеть другие страны значительно обогатила внутренний мир Дорра. Яркие описания природы – не результат многочасового чтения книг или статей в интернете. Почти все, о чем пишет Энтони Дорр, он видел собственными глазами. Русскоязычным читателям американский писатель известен сборником рассказов «Собиратель ракушек» и романом «Весь невидимый нам свет», за который автор был удостоен международного признания и Пулицеровской премии.
Real-books.ruПосвящается Шоне
Понимание того, что наша жизнь состоит только из памяти, приходит тогда, когда начинаешь ее терять, утрачивая постепенно, кусочками. А жизнь без памяти – это вообще не жизнь, так же как разум без самовыражения – не разум. Память – это связность мысли, сама возможность мыслить, чувствовать, даже действовать. Без нее мы ничто.
Луис Бунюэль. Мой последний вздохСтена памяти
Высокий мужчина во дворе
Альме Коначек семьдесят четыре года, она живет во Вредехуке{1}; Вредехук – это пригород Кейптауна, где теплые дожди, широкие окна солидных вилл и бесшумные хищные автомобили. Позади ее садика вздымается Столовая гора – огромная, зеленая и волнистая, а взгляду с кухонной веранды подмигивают тысячи городских огней, плавающих в волнах тумана и мерцающих, будто свечи.
Однажды ноябрьской ночью, уже под утро, часа в три, Альма просыпается и слышит, как стальную мощную решетку, защищающую входную дверь, с лязгом раздвигают и кто-то проникает в дом. Ее рука дергается, вода из стакана выплескивается на ночной столик. В гостиной раздается громкий скрип половицы. Слышит она и нечто весьма похожее на чье-то дыхание. Вода со столика стекает на пол.
– Хэлло? – шепотом выдавливает из себя Альма.
В коридоре не иначе как чья-то тень. С лестницы доносится скрип подошвы, и тишина. В комнату вливается ночной воздух, пахнущий жасмином и угольным дымком. Альма прижимает к сердцу кулачок.
За окнами веранды по небу над городом плывут освещенные луной клочья облаков. Пролитая вода подбирается к порогу спальни.
– Кто там? Там кто-то есть?
Старинные напольные часы в гостиной отбивают секунды. У Альмы громко стучит в ушах. Ей кажется, что комната вращается. Медленно-медленно.
– Гарольд? – Тут Альма вспоминает, что Гарольд умер, но ничего не может с собой поделать. – Гарольд?
Опять шаги, теперь уже на втором этаже, опять ропщет какая-то половица. Проходит, может быть, минута. Чу… Что за звук? Кто-то спускается по лестнице? На то, чтобы набраться храбрости и, шаркая, пройти в гостиную самой, уходит еще не меньше минуты.
Входная дверь распахнута настежь. Светофор на верхнем углу улицы вспыхивает желтым, желтым, желтым. Листва не шелохнется, дома темны. Альма рывком задвигает решетку, захлопывает дверь, засов на место, бросает взгляд сквозь решетку наружу. А через двадцать секунд стоит у стола в прихожей, вертит в пальцах авторучку.
Какой-то мужчина, пишет она. Высокий мужчина во дворе.
Стена памяти
Альма, босая и без парика, стоит в верхней спальне, в руке фонарик. Часы в гостиной тикают и тикают, завершают ночь. Мгновение назад Альма делала что-то очень важное, в этом она совершенно уверена. Что-то жизненно важное. Но теперь не может вспомнить, что именно.
Одно из окон распахнуто. Гостевая кровать аккуратно застелена, покрывало расправлено ровно. На тумбочке у кровати стоит аппарат размером с микроволновку с приклепанной табличкой: «Собственность кейптаунского Института исследования памяти». От него отходят три витых шнура, ведут к чему-то слегка напоминающему мотоциклетный шлем.
Стена напротив Альмы вся сплошь облеплена листочками бумаги. Среди них диаграммы, карты, попадаются мятые клочки, испещренные каракулями. Там не только бумажки: в глаза сразу бросаются пластиковые картриджи размером со спичечный коробок, на крышке каждого выгравирован четырехзначный номер и каждый с дырочкой – этими дырочками они надеты на вбитые в стену гвозди.
Луч фонарика в руке Альмы упирается в цветную фотографию, на которой мужчина в закатанных до колен штанах выходит из морских волн. Она касается пальцем ее края. На лице мужчины не то улыбка, не то гримаса. Вода холодная. Через все фото надпись, сделанная – она это знает – ее рукой: его имя, Гарольд. Этот мужчина ей знаком. Закрыв глаза, она может припомнить розовый цвет его десен, морщины у него на шее, его руки с узловатыми костяшками пальцев. Он был ее мужем.
А вокруг фото сплошь бумажки, бумажки и пластиковые картриджи расходящимися и наползающими друг на друга кругами и слоями – одни на гвоздиках, другие пришпилены булавками или прилеплены жевательной резинкой. Здесь списки неотложных дел, краткие записи, рисунки, изображающие каких-то, видимо, доисторических зверей и чудовищ. На одной бумажке написано: Феко можно верить. Рядом: Кока-колу брать у Полли. Здесь же рекламка: Агентство недвижимости «Портер пропертиз». Попадаются странные словечки: дейноцефалы, позднепермский период, массовые кладбища позвоночных.{2} Некоторые клочки бумаги пусты, на других следы торопливых подтирок, помарки и вычеркивания. На одной из страничек, вырванных из какой-то брошюры, многократно подчеркнута фраза: Воспоминания содержатся не внутри клеток, а в межклеточном пространстве; при этом линии подчеркивания проведены неверной рукой, сикось-накось.
