Анатолий Занин - Белая лебеда
— Под Сталинградом? А что я говорил? То-то! Вопрос исчерпан!
— Просчитались немцы, Авдеич! А какая силища была!..
— Подавились они, понял? Теперь вот что… Как там мои?
— Все живы… Зинку выпороли в полиции, когда ты ушел. Она заместо Демьяновны пошла. Тут Жорка Проскуряков явился и сразу в полицаи, стервец! К немцам перебежал. Он-то и порол Зинку. Но и его кто-то подстерег в Красной балке. Нашли в омуте. Голова в воде, а ноги на берегу. Зачем пришел, Авдеич? Тебя же ищут!
— Ладноть! Скажи моей Демьяновне, как-нибудь загляну. А счас пойду. За то, что пустил посередь ночи, спасибо. Не испугался.
Гавриленков облегченно вздохнул и услужливо засуетился.
— Немцы-то от вас ушли… И госпиталь в школе свернули… А на «Новой» такое творится! Днем и ночью гонють и гонють туда людей…
Отец пришел домой на третью ночь. Мама истопила печь, он искупался и хорошо выспался. Когда стемнело, ушел через гавриленковскии двор и наскочил на полицаев под Цыгановкой. Пытался бежать, но полицаи скрутили и отвели на «Новую».
Все постройки шахты были забиты людьми. В холодной кирпичной сортировочной, в бане, в нарядной, в мастерской, на складе — всюду, где была крыша, на соломе и на разном тряпье, а то и на голых досках или прямо на земле сидели и лежали люди. Уже много дней люди ничего не ели и только пили воду из ручья, бегущего из-под террикона. Всех, кто осмелился подойти к лагерю с куском хлеба для заключенных, пулеметным огнем загоняли за колючую проволоку и тут же бросали в шахту.
Двойным рядом колючей проволоки обнесли немцы постройки шахты, а по углам сколотили вышки, на которых день и ночь дежурили часовые с пулеметами. В лагерь пригоняли людей, задержанных без аусвайса, приводили арестованных по доносам…
…Когда я вернулся домой, Зинаида рассказывала со слезами:
— По ночам мы с мамой забирались на печку, чтобы не слышать криков и стонов… По чугунке стучали колеса, а в вагонах кричали люди… В Германию увозили самых здоровых. Так им еще повезло… Была надежда, что останутся в живых и вернутся домой, а вот стариков, больных и детей (какой же это ужас!) бросали в шахту… Били прикладами, стреляли в затылок, а то живыми спихивали.
Ты даже представить не можешь, Кольча, какого мы страха натерпелись!..
Целыми днями Зина сидела на чердаке и в щелку видела, как немцы гнали людей по лестнице в надстройку к стволу. Она не знала, что отца уже не было в живых. Старого Кондырева Егора Авдеевича, руководителя диверсионно-подпольной группы и еще несколько человек, схваченных накануне, повели сразу к стволу, возле которого немцы прикладами и стрельбой вверх собрали изрядную толпу людей.
Пожилые женщины и дети с ужасом смотрели на тощего эсэсовца с тонкими, всегда усмехающимися губами и маленькими, спрятанными под белесыми пучками бровей глазами. Иногда он проходил вдоль первого ряда обреченных с каким-то садистским любопытством, старался не только в глаза, но и в душу заглянуть каждому, до ушей раздвигая свои тонкие губы и неожиданно взмахивая белыми перчатками. Солдаты с криками набрасывались на детей и женщин, старых шахтеров и прикладами… отгоняли их от ствола. И подводили новую партию. Но и эти несчастные зря могли надеяться на близкую смерть…
Отсрочка смерти. Это был изощренный вид мучений, придуманный начальником лагеря. По нескольку раз в день, а то и в течение недели подводили к стволу одних и тех же людей. Впрочем, в последнее время было не до подобных представлений. Из лагеря перестали увозить рабов в фатерлянд, и их оставалось только уничтожать.
В тот момент, когда отца подвели к стволу, начальник лагеря позволил себе еще минуту развлечения — дал отсрочку уже обреченным. И тут все перепутал высокий пожилой шахтер, измазанный угольной пылью и с торчащей в сторону рукой. Он выскочил из нарядной и схватил отца за плечо.
— Батя! И ты попался? — Это был Степан, оборванный, с горящими глазами. — Теперича немцы не обмануть… Я сам прыгну в шахту!..
— Цурюк! — закричал немец и хотел загородить Степану дорогу, но засмеялся и толкнул его и отца в толпу у ствола. Неожиданно появившийся шахтер помешал солдату услышать команду начальника лагеря.
— Вот, значится, какая у нас встреча вышла, — поспешно говорил Степан отцу, понимая, что времени остается у них совсем в обрез. — Теперича до самой смерти будем неразлучные… Рядышком… Что ж ты, батя, без меня собрался в шахту?
А вокруг них волновались и бурлили шахтеры. За Степаном и отцом в толпу стихийно бросились остальные арестованные, и в один миг смялась шеренга солдат, неожиданно вместе со своим начальником они оказались в кругу шахтеров.
Отец еще не понимал, какой удачный случай выпал. Схватив Степана за плечи, всмотрелся в его провалившиеся и сверкающие глаза. В них было все сразу: шальная удаль, презрение к смерти и последний отчаянный смех.
— И-эх, Степка, говорил тебе!..
— Да чего уж теперь… В засаду попал. Как мать?
— Меня полицаи взяли под Цыгановкой. Мать дома осталась… Может, не тронут… Неужели, Степа, наш вопрос исчерпан?
И вот тут отец будто очнулся. Прямо перед собой увидел немецкого офицера, а за ним Потапыча Перегудова, старого Карначева и Валентину Гусеву, комсомолку, работавшую откатчицей на этом стволе.
Немцы попытались выбраться из толпы шахтеров, но их уже хватали за плечи, за головы и ноги, вырывали автоматы.
— Шахтеры! — неожиданно выкрикнул отец и схватил офицера за шею. — Хватайте немцев! Бей их! Потапыч, Карнач, Валентина!
Степан схватил здоровой рукой ближайшего солдата и тут же его задушил. Потапыч сразу двоих сграбастал, а Валентина сорвала с головы голубую, взметнувшуюся как крыло чайки косынку и набросила ее на шею немца. Началась страшная суматоха, паника охватила немцев. Шахтеры, сцепившись с немцами, бросались вниз…
Отец крепко держал начальника лагеря и не давал ему выхватить пистолет. Из лопнувшей губы отца сочилась кровь. Тонкие губы немца так побелели, что исчезли с лица, и его рот, судорожно ощеренный, был похож на створки быстро раскрывшейся раковины.
У солдат выхватывали автоматы, началась беспорядочная стрельба, и тогда с вышек по всей толпе полоснули пулеметы.
При строительстве этого лагеря немцы разрушили стены пристройки у ствола, чтобы его хорошо было видно с вышек.
Люди невольно подались назад, и огромный клубок барахтающихся, стреляющих и друг друга душащих людей полетел в сырую темень…
Только единственный шахтер случайно остался жив. В суматохе он взобрался по сетке наверх и просидел на перекладине до ночи, а в темноте слез и смешался с заключенными, забившимися по углам. Он-то и поведал о разыгравшейся у ствола трагедии.
Немцы бежали из Шахтерска ночью, а утром в город вошли наши танки.
Когда началось восстановление «Новой», из ствола подняли трупы погибших и захоронили в братской могиле неподалеку от клуба. На серых камнях обелиска высекли имена тех, кого опознали люди. Более двух тысяч человек успели немцы сбросить в шахту.
Клубу шахты «Новая» присвоили имя комсомолки Валентины Гусевой.
Старый шахтер Кузьма Ефимович Костенко, у которого одно время прятался Степан, рассказывал мне.
Перед рассветом в окно его мазанки, прилепившейся на краю Красной балки, кто-то постучал.
Костенко выглянул в окошко. В лунном сиянии две белые фигуры, почти слившись со снегом, как привидения раскачивались и расплывались в глазах больного старика.
— Свят, свят, свят… — зашептал он и на стук не сразу открыл дверь, заставил назваться гостей.
— Дмитрий Новожилов! — откликнулся молодой голос за дверью, и Костенко отодвинул задвижку. В мазанку вошли двое.
— Не узнаешь, дедушка?
— Сынок Филиппа? — зашамкал Костенко. — Вижу теперь…
— Ушли немцы?
— Ушли, кажись… До средины ночи машины гудели… Стреляли… — Старик тяжело вздохнул и заплакал. — Ольгушку, внучку мою, угнали треклятые в Германию!..
Дмитрий Новожилов снял шапку, расстегнул шинель и сел за стол.
— Дай нам попить, дедушка Кузьма, да расскажи, кто в поселке людей предавал… Доносил немцам, помогал им… В полиции служил…
Второй разведчик сел на лавку в сторонке, положил автомат на колени и уставился на раскаленные конфорки плиты. Он никогда не видел, как топится печь антрацитом.
Напились воды, закурили. Костенко назвал Федора Кудрявого, Леньку Подгорного, Таньку Гавриленкову, Ину Перегудову и еще человек десять. И чем больше он называл имен, тем мрачнее становился Дмитрий. Ленька Подгорный не удивил, но Федор, Ина?!
— А Авдеича Кондырева и его сына Степана немцы в шахту бросили. А мою внучку Ольгушку они увезли… Может, где встретишь ее?..
Товарищ Дмитрия вскочил с лавки.
— Идем, младшой. Убегут, гады!
