Анатолий Занин - Белая лебеда
Товарищ Дмитрия вскочил с лавки.
— Идем, младшой. Убегут, гады!
И он не ошибся. Танька Гавриленкова и еще несколько человек, служивших в полиции, успели скрыться. А Федора Кудрявого и Леньку Подгорного взяли в постелях. В ту ночь Ульяна Кирилловна была у нас, отхаживала маму с сердечным приступом. Но Федор не стал ссылаться на свою мать, хотя она могла бы кое-что рассказать.
— Ты имеешь право взять и расстрелять по доносу? — глухо спросил Федор и даже не глянул на Дмитрия. — А ну покажи, на что ты способен…
— Я верю старому шахтеру Костенко, — медленно проговорил Дмитрий, стараясь поймать взгляд Федора. — Ты с Ленькой приходил к Кондыревым с обыском? Вы увели Зину в полицию?
— Откуда Костенко знать, кто тут чем занимался? — буркнул Федор. — Один Егор Авдеич все знал, да его нет в живых…
Всех арестованных Дмитрий привел на базарчик и выстроил возле овощного ларька. Своего напарника, старшего сержанта, вместе с Костенко Дмитрий послал за Ленькой Подгорным.
— Ты не ответил на мои вопросы, господин переводчик, — ехидно усмехнулся Дмитрий.
— А я тебе не обязан отвечать… Веди в штаб, там я все и скажу. В разведчики напросился? Чтобы комиссары не мешали? — Федор прямо взглянул Дмитрию в глаза. — Самосудом занимаешься, Фанатик?
— Что ты сказал, предатель? — вскричал Дмитрий, и машинально нажал на спусковой крючок автомата. Совсем негромко раздались выстрелы, и Федор свалился на мерзлую землю под ларьком. — Федор! — закричал Дмитрий и подбежал к нему.
— Остановись, Димка! — кричал подбегающий Ленька Подгорный. — Я тебе сейчас все объясню…
Вместе с Ленькой прибежали Костенко и старший сержант.
— Нечего мне объяснять! — проговорил Дмитрий. — Становись, предатель!
Уже после войны, когда я вернулся из Германии, встретился с Леонидом Подгорным. Я еще не снял офицерскую форму, ходил с палочкой, не пропускал ни одной кинокартины, если трамваи ходили, бывал в городском саду. Как-то с Ниной Карначевой нагрянули в клуб «Новой», и я заказал баянисту танго «Белые левкои». Бросив палку в угол, я шутливо поклонился Нине, приглашая ее на танго. Танго я еще мог, а вот вальс… Однажды забылся, вспомнил довоенную удаль и свалился людям под ноги.
Я танцевал с Ниной. Из егозливой девчонки с длинными ногами она превратилась в статную и привлекательную девушку. Ее серая юбка колоколом поднималась при малейшем повороте во время танца, белая блестящая блузка плотно обтягивала ее тонкую талию. Она часто поглядывала на меня и зябко поводила плечами.
— Ох, Коля, — наконец, сказала она, — даже не верится, что это ты и вот со мной танцуешь…
— Да уж, — криво усмехнулся я, чувствуя, как шрам на щеке тянет кожу, — красавчик…
— Опять? — рассердилась Нина. — Да ты всегда для меня будешь самый, самый! Понимаешь? И если хочешь знать, ты мне всю войну снился вот таким, со шрамом… Сегодня я его буду долго-долго целовать, ладно?
Я с благодарностью пожал руку девушке.
И тут я увидел Леонида Подгорного. В сером костюме, при галстучке, аккуратно подстриженный, он стоял в дверях и разговаривал с каким-то парнем, заразительно смеялся хриплым голосом. Я уже знал, что он работал на шахте клетьевым и учился в школе рабочей молодежи.
Он тоже заметил меня, наши взгляды встретились, и он оборвал смех.
— Подожди, я счас, Нина…
Мы дотанцевали до сидений, расставленных вдоль стены, я нашел свою палку и пошел на Подгорного. Не сводя с меня глаз, он посторонился.
— А ну, выдь на минутку, — буркнул я, не останавливаясь и мысленно твердя: «Сейчас я его убью!»
Я сел на скамью на той же самой аллейке, по которой гулял с Инкой до войны. Злобно глядел на подходившего Леонида.
— С приездом, Кольча! — воскликнул он чуть дрогнувшим голосом, настороженно всматриваясь в меня. — Сильно тебе досталось… Вижу, хромаешь, да еще вот это…
— Зато тебе легко обошлось! — захлебнулся я в гневе. — С Новожиловым встречался? — жестко спросил я, не замечая его протянутой руки.
Он понимающе кивнул и спрятал руку в карман. Но тут же достал папиросы. Выглядел хорошо. Был чисто выбрит, сверкнул золотой коронкой. Одним словом, был без этих своих вечных лохм.
— Поня-а-а-тно, — хмурясь, протянул он. — За отца злобишься… Никто не знал, чем он занимался… Даже мой говорил, что старого Кондырева крепко обидели… Из партии исключили… Вот и не трогали его ни немцы, ни полиция… Танька Гавриленкова донесла… Наговорила…
— Хватит! Почему Дима Федора убил, а ты остался?
— Лучше бы он тогда и меня, чем вот так… — Серые глаза Леонида потемнели. — Чего косишься? Был суд, и меня оправдали!..
— Суд-то оправдал, а люди? — спросил я, глядя в просвет между пирамидальными тополями на дальние белеющие дома города. — Рассказывай…
Леонид закурил «беломорину» и вздохнул. Нелегко вспоминать подлые делишки, подумал я. Он несколько раз смущенно взглянул на меня, словно ожидая хоть небольшого понимания в его трудном положении.
— В нашем и соседних дворах немцы установили пушки-дальнобойки, — хриплым голосом начал Леонид. — Дома на пригорке стоят… По переправам через Дон они били. — Он несколько раз быстро затянулся и шумно выпустил дым. — Ну… Отец засобирался вместе с немцами… Я тоже, чтобы не приставал… А сам… Ведь Инка открылась мне, не побоялась… Федор тоже… Да и твоего отца я предупреждал… Думал, простят люди, что я за отцом пристегаем таскался… Вот и мечусь по двору… Ехать или не ехать? Простят или не простят? А куда ехать-то? С немцами? В ихний фатерлянд, который разваливается? Отцу-то нельзя оставаться… И меня охмурил уговорами и угрозами. Хорошо, что Инка подвернулась, вытащила меня… из кошмара…
— Ты за моим отцом приходил с немцами?
— Лучше, если бы другой пришел? Мы специально с Федором пошли… А когда Зину привели в комендатуру, прямо сказали Жорке Проскурякову, чтобы он не очень старался… Да он и пьяный был. Раз по Зине ударит, а больше по подоконнику. Лавка у окна стояла…
— Ты не оправдывайся! Руки кровью замарал…
— Я никого не убивал, так что не издевайся! — вскипел Леонид. — Побыл бы на моем месте…
— Никогда! — вскричал я и с ненавистью посмотрел на своего бывшего друга. — Почему не ушел от всего этого?
— Куда? Да и не мог… Сеструха Варька попала под облаву в городе, ну, и ее… Изнасиловали пьяные немцы… Заразили… Мачеха очень любила Варьку… Как-то забрел во двор немецкий солдат, мачеха за топор и на него… Отец едва успел перехватить… Немцу объяснил, что у нее, мол, не все дома. А на другой день Варька повесилась в сарае… Три дня мачеха плакала, а потом померла… Вот я и решил отомстить…
— И как же ты мстил? Взрывал немецкие эшелоны?
— Ты совсем не изменился, — как-то жалко улыбнулся Леонид. — Вы с Димкой оба… Он тогда не разобравшись друга своего убил… Я не успел… Этот старый хрыч Костенко, черт придурковатый… Привел какого-то сумасшедшего с автоматом в одной руке, с гранатой в другой… Тот схватил меня и тащит к пушке расстреливать… А я ему: «А ты глянь, что в пушке не хватает…» А в ней замка не было… Не было их и в остальных трех… Огромнейшие пушки без замков… Мы их с Генкой Савченко ночью поснимали…. Это Федор Генку ко мне прислал с заданием…
Леонид передохнул и закурил новую папиросу.
— Повел я того разведчика и Костенко в балку… Темно еще было. Не сразу разыскал, где, мы зарыли… Руками разгреб… И тут будто кто по голове: а Федор? Его же Фанатик может запросто в распыл пустить. Сказал старшему сержанту, и мы побежали… На две секунды опоздали. Ясно услышали короткую очередь… Федор лежал между овощным ларьком и будкой сапожника Никанорыча… Помнишь одноногого Никанорыча? Немцы его тут же на базарчике на столбе повесили… Любил Никанорыч песни распевать во время работы. Починял немцу сапог и по привычке пел: «По долинам и по взгорьям…» Немец услышал про партизан, надел сапог и повесил бедолагу…
Я водил Димку к пушкам и к замкам в балку. А тут мать Федора прибежала на базарчик, упала на него да так и не встала. Их похоронили рядом, а через неделю пришла похоронка на батю Федора…
Федор, конечно, виноват… Поначалу он сам пошел в полицию… Это уж потом твой батя подослал Инку к нему…
Но и Димка власть превысил… Его за Федора в штрафбат загнали…
— Откуда знаешь? — вскричал я и схватил Леонида за плечо.
— Через месяц после освобождения Шахтерска я получил от Дмитрия письмо. Он лежал в ростовском госпитале. Просил ничего не говорить его матери и приехать к нему. Был ранен в плечо. Ордена и погоны ему вернули. На вид сильно изменился. Похудел и как-то подсох. Невеселый… Я, сказал он, наверное, самый глупый фанатик…
Мы помолчали.
— Да-а-а! — встрепенулся Леонид. — Увидишь, сказал, Кондыря, передавай привет… Кольча мне жизнь спас в Сталинграде, а я не разобрался и друга… Он долго смотрел на дымящуюся в руке папиросу. — Про Инку спрашивал… Ну, тут я пас… Сказал только, что она кокнула немецкого оберста…
