Анатолий Занин - Белая лебеда
— А почему ты пас? — взволнованно спросил я.
— Так получилось… — Леонид быстро взглянул на меня. — Она постучала в мое окно поздно ночью и попросила спрятать ее… «Ты как, Ленечка, совсем продался немцам?..» Меня так и передернуло! Тоже мне патриотка, думаю, сама с немцами… Она тут же и выложила, что застрелила оберста и его шофера.
Я вылез в окно. Отец и пьяный чутко спал. Даже меня боялся. Полицая на кухне держал. Но тот тоже частенько подремывал за столом.
Спрятал ее на чердаке сарая. Никому и в голову не придет, что она прячется на сеновале у старосты…
Двое суток там просидела. Еду и воду носил по ночам. Потом послала меня к Федору за аусвайсом. Вот когда я узнал, чем они занимались.
Эх! Не догадался раньше!
А Инка хитрая! Попросила, чтобы я принес ей кофту и юбку мачехи, лицо угольной пылью измазала, старухой прикинулась… Увидел бы ее на улице, ни за что не узнал бы…
Когда уходила, доверила связь с Федором. Я носил в тайник его донесения. Как он сведения эти доставал? Дошлым оказался Федча…
— Что-то ты не договариваешь…
— Разве ты ничего не слышал? Ворвались немцы в их дом… Инка пыталась сопротивляться, одному немцу лицо исцарапала, не хотела уезжать в Германию… Ну… Обозлились они и на глазах у матери… Зондеркоманда… Они такое творили… Нет! Не могу больше! Это же каждый раз нужно вспоминать и заново мучиться! Уеду! В Сибирь, в тайгу!..
Вскоре он закончил школу и уехал. Слышал, что чернорабочим поступил в геологическую партию.
7
Весна сорок четвертого. Мы возвратились в Тулу. А тут и семидесятипятилетие училищу приспело. К этому юбилею и приурочили наш выпуск. Пошили кители из немецкого сукна мышиного цвета, расщедрились на сто граммов в праздничный обед и сводили в театр, где перед нами выступали Михаил Жаров, Любовь Орлова, Николай Крючков и Петр Алейников.
Потом мы побывали в уже восстановленной Ясной Поляне. Увидел я то дерево с колоколом, ударом в который ходоки со всей России вызывали великого писателя для разъяснения жизненных вопросов. Побродили по комнатам, в которых жили немецкие солдаты. И на фронт.
В Москве мы должны были получить назначение. Так я впервые попал в Москву. Подъезжая к столице, мы разбились на группки. Меня и Радия Левченко пригласил к себе москвич Ильгисонис. Он жил на улице Чайковского. Как раз в вечер приезда нас порадовали салюты за Минск и через час — за Полоцк. С крыши дома Ильгисониса пускали ракеты, мы взобрались наверх, любовались расцвеченным небом и видели Красную площадь, с которой палили зенитные пушки. Потом салютов было много, но эти навсегда остались в памяти особенными и торжественными. Москва поразила своей деловитостью. Люди спокойно шли по своим делам, говорили, смеялись. Без суеты и угрюмости. И этот мирный вид москвичей вселял уверенность… Уж если в главном нашем городе чувствуется сила, то она и разольется по всем землям, докатится до каждого уголка.
Изредка попадались следы бомбежек: глухой забор, скрывающий воронку на месте дома, заложенное кирпичами окно, обвалившийся угол или недавняя заплата на асфальте тротуара.
Нас троих направили на Второй Белорусский фронт, в сорок девятую армию.
Через Смоленск и Могилев мы пролетели в поезде, а дальше… Длинная песчаная дорога до Минска будто пробита сквозь завалы сожженных «тигров» и «фердинандов», бронетранспортеров, смятых легковушек, перевернутых грузовиков, вдавленных в землю пушек с желтыми стволами. Горелые танки и развороченные в немыслимых поворотах прицепные фургоны, из которых все еще выметались ветром бумаги и тряпье, тянулись до самого горизонта, утопая в высокой и густой ржи. Но черных разбухших трупов уже не было. Их будто смыл недавно прошедший дождь. И в таком синем мирном небе заливались жаворонки…
Добирались на попутных машинах. Ночевать пришлось в полусожженной деревне. В ней располагалась какая-то небольшая воинская часть. Все дома были заняты, и мы приютились в старом сарае. К нам еще по дороге прибились две девушки-зенитчицы. Помню, как за ними ухаживал Ильгисонис, а мы с Радием подтрунивали над ним. Он никак не мог решить, кто из них больше ему нравится, и ухаживал за обеими.
В сарай заглянул капитан, проверил документы, расспросил, куда путь держим. И тут мы узнали, что его рота является заслоном и может быть бой с немцами, если те попытаются вырваться из окружения. По радио перехвачен приказ из Берлина сражаться и сражаться… Пробиваться из котла на запад. Ночью над головами гудели самолеты. Немцы, наверно, сбрасывали окруженным войскам боеприпасы и продовольствие. Мы не спали почти до утра. Я только было задремал, как кто-то крикнул: «Немцы!»
Мы выскочили из сарая и, полусонные, побежали по улице за солдатами. Увидели старшину и попросили у него винтовки. Он подвел нас к повозке, задок которой выглядывал из распахнутых ворот соседнего двора, и выдал автоматы и патроны. Диски заряжали на ходу. Девчонок мы хотели оставить с обозом, но они заупрямились и пошли с нами, держа автоматы на изготовку.
За околицей окапывались солдаты. Я глянул на лес, видневшийся километрах в трех, и у меня похолодело в груди, заколотилось сердце. В лощине перед лесом еще держался над землей туман, и из него будто выплывали немецкие цепи одна за другой. По пояс в тумане, иные без касок и с засученными рукавами. Шли на прорыв… Такие будут драться до последнего…
И тут из-за крайнего дома показались «студебекеры» с подвешенными к направляющим реактивными снарядами. Оказывается, дивизион «катюш» ночью остановился на противоположной околице. Четыре машины фронтом выстроились позади окопавшихся солдат и наклонили к кабинам направляющие. Капитан выпустил зеленую ракету, как бы приглашая немцев на переговоры, но оттуда сразу пролаяли пулеметы, и тогда заиграли «катюши».
Один за другим вырывались снаряды с ослепительными хвостами и, коротко мощно взвывая, стремительно летели в немцев. Пучки взрывов и поднятой черной земли стеной встали перед нами. А снаряды летели в огненную бурю.
Неожиданно за крайними домами поднялась беспорядочная пальба. Нас, младших лейтенантов, и еще несколько бойцов капитан послал в деревню. Там старшина вместе с обозниками отбивался от двух десятков немцев, просочившихся в тыл. Мы их быстро выловили, но один не захотел сдаваться, и Ильгисонис захлебнувшейся очередью сразил рыжего фрица.
После залпа «катюш» немцы стали выходить из леса и складывать оружие… Их было несколько сот, и если бы не «катюши»…
Я сходил в дом и принес толстую узкую тетрадь, которую всегда возил с собой. Поставив дату, записал:
«Нас старались приучить жить надеждами от праздника к празднику и делать вид, что мы самые, самые свободные…
Почему это произошло? Кто виноват и кто должен нести за это ответственность? Ведь мало же сказать, что за последнее десятилетие у нас проявились негативные явления?..»
Для чего все это я записывал? Для чего собирал материалы об оккупации Шахтерска, вспоминал юность и войну?.. Давно решено покончить с писательством. Но вот говорят слова внутри, рвутся на волю, хочется рассказать людям о пережитом, о наших ошибках, о своих терзаниях… Вот не могу не писать! Пусть для себя, пусть для Егорки, но кто-то должен знать…
Прочитает Егорка, даст почитать своим детям, друзьям, и память о нас пробьется в третье тысячелетие… Гляди, и поможет чем-то людям…
Спит Егорка на старинном, еще довоенном диване, обитом черным дерматином, с полочкой на спинке и с двумя узкими зеркальцами. И я когда-то на этом диване спал. Разметался Егорка, хмурится и на кого-то сердится.
Понимаешь, Егорка, в моей жизни бывали очень трудные моменты. Я срывался, делал глупости, и меня бросали на лопатки… Затем ломали, обстругивали, пытались сделать послушным, обтекаемым… Или хотя бы приручить… И потому не давали ходу, не пускали в свой клан, не вписывали в номенклатуру… Да тогда я и не знал о ней… Это уж сейчас…
Я снова вернулся к столу во дворе… Ночные бдения… И там, в Свердловске и в Магнитогорске, я тоже выходил во двор, присаживался на скамью и думал, думал… Задним числом спорил со своим начальством…
— Младший лейтенант?..
Я обернулся. Метрах в десяти у могучей сосны стоял грузный сержант Неминущий в сбитой набок пилотке, хитровато улыбался и манил меня пальцем. Я сделал вид, что не заметил его нагловатого жеста, вынул пачку «Беломора» и закурил.
— Ну вот… Опять закуксился. Иди, покажу что-то…
Я откровенно рассмеялся.
— Фрукт ты, Неминущий, и довольно зеленый…
— Все понял, младший лейтенант!
И все-таки его смущала моя звездочка. Она красным сгустком темнела на груди. Перед отправкой на фронт меня вызвал начальник штаба училища и вручил запоздавшую награду.
