Анатолий Занин - Белая лебеда
— Седни, вишь какое дело, к куму ходил. Он на Дон менять ездил. Я тож кое-какое барахлишко давал… Иду, значится, с мешком кукурузы, а ноги прямо подкашиваются. Что, думаю, за чертовщина? И кукурузы всего пуда два, и даже рюмашки у кума не нашлось. И понесли ноги по знакомым закоулкам. Сонька знала, какой я дорогой возвертаюсь от кума, и встретила меня. Полицаи за мной пришли и сидят ждут. Отдал ей кукурузу, а сам к тебе…
Степан скрывался у старика Костенко, живущего на отшибе, но время от времени наведывался домой. Может, кто-то видел его и донес в полицию. Отец понимал, что к Костенко Степан не может теперь вернуться.
Отец долго смотрел на курящийся террикон «Новой» и тихо проговорил:
— В Новочеркасске верный человек живет. Манченко Семен Захарович. Сапожничает возле сада городского. Ежели старый сапог привязан к воротам, заходи… Привет от меня передашь. Он скажет, что делать.
— Ладноть, побегу… Ночью по степи, а днем в балке отсижусь… Ты бы мне хлебца або картохи вареной. Как мать, Зинка?
— Ничо… Зинка повеселела вроде… Чистим Гансу картошку… Поесть дает… Что от офицерских обедов… Погодь трошки, я счас вернусь.. Затаись. Паскуда тут одна шныряет. Ефрейторишка. Везде нос суеть. Хотел нас из кухни выгнать, да Ганс застоял. А кто, говорит, карточку будет нарезать? Хм… А этот Фридрих к Зинке приглядывается. Догадывается, что она сажей мажется. Вчера цоп за горб и давай хохотать… Боюсь за Зинку…
— Гутен абенд, — неожиданно раздался голос за спиной отца. — Партизанов смотрейт? — ефрейтор осклабился и погрозил отцу, зашнырял глазами, но Степана, присевшего в лебеде за забором, не заметил. — А я в фатерлянд, ту-ту-ту! Ха-ха-ха!..
Фридрих ходил вокруг отца и словно обнюхивал его, одновременно обшаривал сад глазами. На какой-то миг он подошел к забору и оказался к нему спиной, хотел что-то сказать, но метнулась длинная и твердая, будто железная рука Степана, до хрипоты сдавила немцу горло.
Отец схватил под ногами обломок кирпича и ударил немца по голове.
— Кажись, усе, — нервно засмеялся Степан, поглядывая меж деревьев на крыльцо дома.
— Пусто в доме. Этот Фридрих собирался в отпуск. Когда никого нет в казино, они снимают часовых.
— Ловко мы его, батя. В балку снести? В омут?
— Нет, Степан, — передохнул отец. — Найдуть его и весь поселок спалят, людей перестреляють… А нам нельзя рисковать.
— Кому это нам? — удивленно спросил Степан, опуская немца в лебеду. — Ты чтой-то не доверяешь мне?
— Ладноть! — строго сказал отец. — Некогда баланду разводить. Пойдешь в Новочеркасск! А немчика снеси в шурф. Знаешь старый вентиляционный шурф «Новой», что под лысой горой?..
— Харчи под забор положи… Тут в лебеду… Ночью загляну…
Степан, легко ступая, прошел мимо огромного плоского камня, лежащего на краю оврага, мимо старой, оголенной теперь акации, и постепенно его могучая фигура с маленьким немцем за спиной опускалась, исчезала в овраге. Глядя ему вслед, отец впервые подумал похвально о своем старшем сыне: «Нет, все ж таки Степан не сволочной. Бусорный — это верно. Да и то… Кто же ему вложил такое буйство?»
Он разыскал в сарае оружие и вещи ординарца капитана. Тот перед дорогой выпросил у повара несколько банок мясной тушенки, как потом рассказывала Зина.
Стояли прозрачные стылые дни. Листья, оставшиеся на деревьях, свернулись в трубочки от ночных заморозков. Отец в фуфайке и валенках сидел на скамье под старой тютиной и глядел на белеющие дома города. Надо было обрезать засохшие сучья, да не было никакой охоты. Тошно было вспоминать, как немцы все тут пожрали. Напьются шнапса и бегут в сад трясти груши и абрикосы. Хрустят яблоками и хохочут: «Карашо!»
Тревожило молчание Степана. Где он? Что с ним? Ранец и автомат Фридриха отец отнес в дальний конец сада и бросил в лебеду за забор. Утром заглянул туда, но ни ранца, ни автомата уже не было.
— Батя? — окликнул отца Степан из-за забора. — Не смотри в мою сторону. Подойди поближе. — Отец подошел. — Меня с динамитом послали. Я его в мешке с кукурузой привез на поезде… Нужно было Юрке Деркуну передать, да вчерась он попал под облаву… Пришлось динамитик здеся в балке припрятать. Помнишь, мы там глину брали, когда ты печку перекладывал. В правом углу ямы прикопал. Взрыватели в тряпке. Слышь, кукурузы я те отсыпал, тут в мешке… Хочу домой заглянуть…
— Все твои живы… А Егорка крикун… Я мать посылал. Она консерву Фроське отнесла… Мотри, Степка, попадешься, — быстро проговорил отец и нагнулся, будто что-то ищет. — Давай я Зинку пошлю. Она Соньку вызовет.
— Не-е-е… За Сонькой, должно, полицаи следять… Слышь, батя, а эшелончик подорванный под Сортировкой за мной запиши. Войска под Сталинград везли…
— В другой раз я те помощника дам. Одному несподручно…
— Ну, батя, никогда бы не подумал, что ты командуешь… Так я пойду. Фроська, наверно, уже ждет мя у кума.
На другой день, пробираясь Красной балкой в город, Степан был схвачен немцами.
Зина будто не замечала Ину Перегудову, если встречала ее во дворе, когда та с офицерами выходила из дому в сад погулять. Она хорошо одевалась, расцвела, часто была веселой, только глаза горели странным лихорадочным огнем. Она с шиком держала сигарету между пальцами, отчаянно опрокидывала в рот рюмку шнапса и охотно вальсировала с грузным оберстом. И довольно сносно тараторила по-немецки.
И вот как-то немцы приволокли в столовую старого Ерофеича с баяном и заставили играть танго и фокстроты. Оберст пригласил Перегудову. Слепой музыкант краем уха услышал имя Ины, а затем узнал ее по голосу и, буркнув «продажная тварь», грянул «Катюшу». Здоровенные гестаповец тряхнул Ерофеича, но тот продолжал играть. Он в каком-то экстазе выводил виртуозные вариации знаменитой мелодии, даже когда его тащили во двор.
Ина услышала выстрел, раздавшийся во дворе, и согласилась ехать к оберсту на ночь. Зина видела, как Ина садилась в большой черный лимузин и при этом весело смеялась. Больше ее никто не видел до конца войны.
На другой день на кухню пришел Гавриленков и, пристально вглядываясь в отца, сообщил, что эта девчонка Перегудова застрелила полковника и его шофера. Немцы с ног сбились, разыскивая ее. На городской толкучке захвачены заложники, и, если она не явится в полицию в течение суток, они будут расстреляны.
— Рази ты не знаешь немцев? — спокойно проговорил отец и бросил очищенную картошку в ведро с водой. — Ну, явится… Так они ее и тех заложников.
Расстреливать заложников принародно не стали, а побросали их живыми в ствол «Новой», но об этом стало известно только после освобождения Шахтерска.
Мама вышла к калитке и увидела, что по шпалам чугунки степенно шагал Леонид Подгорный, которого в поселке тоже ненавидели, как его отца, старосту. Тот среди бела дня мог ворваться с полицаями в любой дом, учинить погром, забрать, что приглянется, а не понравится хозяин — угонит его в лагерь. И никакой староста не Подгорный, а Николь Лозинский. Он оказался сыном шахтовладельца на Украине, еще до революции окончил горный институт, в гражданскую бежал в Шахтерск и затаился до поры до времени.
Федор Кудрявый пошел в полицию переводчиком.
— Добрый день, Мария Демьяновна, — миролюбиво проговорил Леонид, подходя к дому.
— Геть отседова, супостат! Сын стахановца!
— Зря вы так… Да ладно… Скажите Егору Авдеичу, чтобы совсем ушел из города. Сучка одна тут завелась. Может выдать. Сегодня ночью пусть уходит.
— Не видела и не слышала! Ничего не хочу от полицая…
— Я вас предупредил! Эх! Мария Демьяновна…
В кухне все чаще появлялся Гавриленков. Сидит, дымит самосадом и молчит. Иногда уходит, не проронив ни слова. Даже Ганс стал замечать странное поведение лавочника.
— Ну, как, сусед, живешь-будешь? — спросил его отец как-то вечером. — Смурый ходишь… Охранную грамоту так и не дали тебе немцы?
Гавриленков скрутил новую цигарку, раскурил ее, зло отмахнулся от дыма.
— Как же! Держи карман шире! Так тебе и дадуть. Они только пьють и жруть! А у меня что? Мошна бездонная?
— А что Танька? Не выстаралась грамотку-то?
— Смеешься, Авдеич?
— Тут не до смеха, сусед… Интересно, все еще за немца держишься али нет? Тебя ведь дурнем не назовешь…
— И за то спасибо, сусед, — невесело усмехнулся Гавриленков. — А с Танькой промашка вышла… Этот бугай… штурмбанфюрер… Тьфу! И язык поломаешь… Она же у него так и огинается…
— Та-а-ак… — сочувственно протянул отец. Он догадывался, что неспроста Гавриленков заглядывает на кухню. Может, староста подослал? С другой стороны, если взглянуть, так Гавриленков начал уже разочаровываться в немцах, в их так называемом «новом порядке». Не благо принесли немцы в маленький шахтерский городок, а горе и страх… Гавриленков уже побаивался немцев. Танька хоть на глазах, а вот Санька поехал в Ростов за продуктами и как в воду канул.
