Григорий Покровский - Ввод
— Всё замётано, ловлю на слове.
Они пожали друг другу руки, расцеловались.
Глава 9
До Ташкента летели без приключений. Учитывая разницу во времени, приземлились поздно. Выйдя из самолёта, офицеры столпились на площади перед аэропортом. Как и следовало ожидать, никто их не встретил.
— Мать их так, — выругался подполковник, — даже на бойню и то не могут толком отправить. Стоим здесь, как стадо баранов, своего конца ждём.
К толпе офицеров то и дело подъезжали такси. Они выхватывали из толпы по четыре человека и увозили на пересылку. Бурцев сел с подполковником и двумя лейтенантами.
— Сколько стоит до пересылки? — спросил подполковник.
Узбек оскалил в улыбке все тридцать два зуба:
— Ноцной тариф в цетыре раза.
— А с какой это стати с нас в четыре раза больше?
— Не мелоцись, подполковник, там цеки будисъ полуцяць.
— Я там уже год по горам бегаю, — сказал лейтенант, — давай поменяемся — чеки получишь. Там многие уже вместо чеков деревянный бушлат получили.
Узбек молчал, только доносилось лёгкое урчание мотора, да равномерный стук таксометра.
— В каком государстве я живу, — подумал Бурцев, — чтобы отправить человека на войну, надо умудриться содрать с него деньги в четыре раза больше, чем платит за такси обычный гражданин. Нет, господа чиновники, так долго продолжаться не может. Афганистан — это тот Рубикон, который раскроет людям глаза и расставит все точки. Тогда держитесь, господа правители, с заплывшими от жиру рожами. «Нет страшнее русского бунта» — так писал классик.
На пересылке толпа собралась у дежурного. Он выждал, когда соберётся много народу, затем вызвал дневального. Вскоре тот появился и повёл офицеров в казарму. Огромная казарма была набита двухъярусными кроватями. В ней спало больше ста человек. Воздух стоял спёртый. Из туалета веяло запахом хлорки, вперемешку с мочой.
— Ищите себе кровати, — зевая, сказал дневальный.
Бурцев прошёлся между рядов. Отыскав себе пустую кровать, бросил на неё свой чемодан. Возле дневального столпились офицеры, требуя постельного белья. Солдат отнекивался, говорил, что бельё получат завтра у старшины, и, вообще, оно не понадобится, так как завтра все улетят. Бурцев понял, что никакого белья не будет. Его и в помине здесь не бывает, и направился к своей кровати. Толпа шумела, продолжала требовать. Вдруг из середины казармы кто-то прокричал.
— Да тише, вы, товарищи. Дайте поспать. Завтра в Афгане вам всё дадут.
Этот голос был для всей толпы отрезвляющим. Все в раз поняли, что с этого попки, стоящего у тумбочки, спросу мало. Это так — бутафория. Некая форма соблюдения воинского устава.
Бурцев достал из чемодана чистую майку, всунул в неё подушку. Переоделся в спортивный костюм и лёг. Проснулся он от движения по казарме людей. Одни шли с полотенцами к умывальнику, другие возвращались оттуда. Заправив одеялом постель, он пошёл умываться. Возвращаясь обратно, Василий встретил вчерашнего подполковника. Поздоровавшись, спросил: «Вы случайно не знаете, где тут можно позавтракать?»
— А, чёрт, их знает, наверное, где-то в городе.
Возле тумбочки стоял прапорщик и орал на всю казарму:
— Товарищи! Вновь прибывшие — пройти регистрацию и в медпункте прививку.
Выйдя на улицу, Бурцев увидел на двери небольшого здания табличку «регистрация». Толпа офицеров стояла возле двери. Он занял очередь на регистрацию и пошёл по коридору. На одной из дверей была надпись «буфет». У стойки в белом халате и такой же шапочке стояла молоденькая, довольно пухлая особа.
— Что у вас есть? — спросил Бурцев.
— А что видите, то и есть.
На полках стояло бутылок пять кефира и столько же лимонада.
— Булочек нет?
— Еще не завезли. Берите кефирчик.
— Судя по вздутым крышкам, он недельной давности? Боюсь, что от вашего кефира может произойти политический скандал. С высоты птичьего полёта могу обгадить весь Кабул.
Молодая особа расхохоталась.
— А если серьёзно, где можно покушать?
— Тут не далеко, — она охотно рассказала Бурцеву, как проехать в столовую.
В регистратуре ему дали талон на посадку в транспортный ИЛ-76, вылет которого был в пятнадцать часов. Пройдя прививки, он отправился в город. Отстроенный после землетрясения город был красив. Дома с восточным орнаментом, фонтаны, парки и огромные клумбы с множеством цветов, шумные базары и мелкие торговцы на улицах. Тут же пеклись лепёшки, жарился шашлык, готовился плов и лаваш — и всё это предлагалось к продаже. На улицах и базарах стоял аромат, щекочущий ноздри и разжигающий аппетит. Все казалось необычным. Если в других городах, где бывал Бурцев, ощущалось однообразие советской застройки, то Ташкент показался ему каким-то восточным городом, принадлежавшим другому государству.
Время пролетело быстро, и Василий заторопился на военный аэродром. Перед таможенным досмотром ему вручили листок бумаги. Это была таможенная декларация. Бурцев первый раз в жизни держал в руках подобный документ — «гениальное» изобретение советского чиновника. В ней надо было письменно ответить на ряд вопросов. Дойдя до графы «валюта», советские рубли, он достал кошелёк и пересчитал оставшиеся деньги. В декларацию записал 60 рублей. Молодой с наглым самодовольным лицом таможенник проверил его чемодан, затем потребовал показать деньги. Бурцев, ничего не подозревая, открыл кошелёк. Таможенник двумя пальцами вынул из него три десятки, и кинул себе в стол.
— Зачем вы деньги взяли? — возмутился Бурцев.
— Вам положено тридцать рублей перевозить через границу, — ответил таможенник.
— Тогда дайте квитанцию. Я буду возвращаться, заберу.
— «Духи» тебе квитанцию дадут. Иди, пока акт не составил о контрабанде валюты и до трусов не раздел.
— Крохоборы, — сказал Бурцев и пошёл через турникет.
Самолёт быстро набирал высоту. Монотонный гул мотора действовал успокаивающе. Рядом с Бурцевым сидел майор, он был немного старше его.
— Чего ты с ним завёлся? — спросил майор.
— С кем?
— С таможенником, я за тобой шёл.
— А ну его, хрен моржовый, тридцать рублей забрал. Я же не знал, что разрешено только тридцать провозить. Написал, сколько в кошельке было.
— Хорошо, что не двести, — засмеялся майор. Ты первый раз летишь?
— Да, первый.
— А я уже там больше года. Из отпуска возвращаюсь. Вёз пацану рубашку, на ней была какая-то хренотень на английском написана, забрали, говорят, не положено. А у самих руки трясутся, хапают. Три дублёнки купил одну жене, две дочкам, одну тоже забрали. Говорят, только две разрешено. Пришлось и вторую в Ташкенте продавать.
— Зачем же продавать?
— Как же, я одной дочке привезу, а второй нет. Они же близнецы. И это какой-то хмырь, там, в Москве придумал, сколько я шубок могу провезти за свои, кровью и потом, заработанные деньги. Как будто я их экономику подорву. Можно подумать, все меховые фабрики враз станут. Да были бы они у нас в магазинах, стал бы я эти «вонючие» дубленки из Афганистана возить. Они же их мочей выделывают. Вначале мочатся на них, а потом скребут. Поэтому у них и запах ужасный.
— Наверное, власти боятся, чтобы офицеры не разбогатели, — пошутил Бурцев.
— Разбогатеешь тут. И эти суки на местах наживаются, обдирают ребят. Мы лбы под пули подставляют, а таможня жирует. А в Москве думают, что советский офицер из трех дублёнок миллионером станет. Эта братия разбогатеет! Шмонают чемоданы с пристрастием. Особенно баба в таможне есть, ух и жадная, как тряпку увидит, вся трясется. За день, знаешь, сколько нашмонает. Мы за год столько не заработаем.
— Так это ж всегда на Руси было — мытарю давали в кормление кусок границы. Как там, очень трудно?
— Я тебе скажу так: военный, такая скотина, что ко всему привыкает. Гибнут в основном в начале из-за нерасторопности, а в конце из-за беспечности. Будешь в переделках, берегись, не суйся, куда не надо, пока не обвыкнешь. А когда будешь нюхом чувствовать, где «духи», остерегайся своей бравады, никому не нужной показушной смелости.
— А чего это тебя с тремя детьми и в Афган упекли?
— История неприятная. Служил под Минском в учебке. Комдив наш, полковник Судаков, такой бабник. Трахнет красивую бабу — квартиру дает или мужа на повышение. А бабы поняли его слабину и сами под него ложиться стали. А я как раз на расширение на очереди стоял первым. Он жену прапорщика поимел, и квартиру им вне очереди дал. Тогда пошёл к нему и кулаком по столу, как стукну, говорю: «в Москву министру напишу». Испугался, коленки затряслись, пообещал, что через месяц получу. Обещанье своё выполнил. Офицер ушёл на повышение, его квартира досталась мне. Как только я вселился, меня тут же в Афган.
В разговоре не заметили, как самолёт пошёл на снижение.
