Григорий Покровский - Ввод
— Зачем, Витя?
— Себя проверить, на что я способен.
— От скуки, что ли?
— Нет, от безнадёги.
— Подожди, придет время, проверишь. И на мальчишек твоих не посмотрят. Эта война не на один день.
— Я думаю, что так. Пора нам уходить, Василий Петрович. Стемнеет, тропинку не найдем. Ещё в болотину, какую влезем.
Бурцев уже собирался ложиться спать, вдруг позвонили в дверь. На пороге стоял Никольцев, держал в руке бутылку водки.
— Ты завтра, Вася, уезжаешь, хотел бы проститься в неофициальной обстановке.
Бурцев поставил на стол стаканы, нарезал хлеб и открыл банку тушёнки.
— Закуска только такая, Вадим Степанович.
— Сойдёт, наша армейская. Ты ещё луковицу разрежь, если есть.
Василий достал луковицу и разрезал на части. Сели за стол. Бурцев взял бутылку.
— Вам наливать, Вадим Степанович, до краёв или как?
— Лей, Вася, до краев. Ты уже выпил, а у меня ещё ни в одном глазу.
— А откуда вы знаете, что я выпил?
— Командир, Вася, всё должен знать. Даже знаю где, с кем и какой ухой закусывали. Так хочется напиться, на душе муторно. Как Высоцкий поёт: «Нам бермудорно на сердце и бермудно на душе». За тебя, Вася, чтобы всё у тебя было хорошо.
Никольцев выпил, достал вилкой кусок тушёнки, положил на хлеб лук.
— Наливай, Вася, ещё, что-то не берёт.
— Случилось что, Вадим Степанович?
— Военком звонил, труп капитана Суркова привезли. Он при тебе уехал? Ты его знал?
— А как же. Командир роты с первого батальона.
— Хороший был парнишка, такой весельчак. А энергичный, за что не возьмется — все получается. Так же, как и ты, кстати, не люб был комдиву. Он его туда и упёк. Жена осталась и двое деток, две девочки. Представляешь, Вася, ни у неё, ни у него никаких родственников нет. В городке живёт в двухкомнатной квартирке. Работы нет, и в перспективе не предвидится. Нищета, жили на его одну офицерскую зарплату. Она училище окончила. Да какая с неё сейчас балерина после двух родов. Сурков её со студенческой скамьи забрал, она и дня не работала. Как они будут жить дальше, не знаю. Военком говорит, сообщите жене. Как идти к ней сообщать? Я говорю: «Вы военком, вы и сообщайте». А он мне в ответ: «Он у вас служил, это ваша обязанность». Я его, конечно, понимаю — он-то не виноват, к нему их, сколько привозят, где тут силы взять. Не чурбан бесчувственный. Но как ей сказать, ума не приложу. Потеря любимого человека — это одно горе. А тут ещё нет возможности существовать. Разве на ту пенсию, которую будет платить государство, можно прожить.
— А нет возможности им переехать в город?
— Какая возможность, Вася? Отставники живут, не можем отселить из военного городка. Живых офицеров не можем обеспечить жильём. Разве чиновники будут о мертвых заботиться: исключат из списков Министерства обороны, назначат пенсию по потере кормильца и гуляй отсюда.
Выпили по второй. Никольцев крякнул, занюхал кулаком, закусывать не стал. Сидели молча, Вадим Степанович достал сигарету, закурил.
— Может, ещё по одной? — сказал Бурцев.
— Давай ещё полстаканчика, и я пойду. Завтра большие дела ждут. И почему так получается, хорошего человека всегда мало? Он как молния промелькнет и уходит. Как дерьмо, так не отлипнет и воняет, не отмоешься!
Подняли стаканы.
— Вася, я прошу тебя, если хочешь, приказываю. Рой носом землю, не храбрись и не показывай из себя смельчака. Падай в грязь, в песок, в камни, но не дай себя убить. Такие как ты, парни, должны жить. Если перебьют всех хороших людей, страна утонет в дерьме.
Он выпил, не закусывая, затем опять закурил.
— Ты чего же до сих пор не женился, Вася? Даже некому и помолиться за воина Василия. Ну, ничего, я сам как-нибудь тайком схожу.
— Не женился, потому, что люблю свою бывшую жену. Когда после академии ехал сюда, встретил её на вокзале. Ася мне тогда сказала, что замуж не выходит потому, что любит меня.
— А зачем же разошлись, если любите друг друга? Это так редко бывает. Такие браки заключаются на небесах, и против воли Господа идти, никак не получится.
— Я об этом и сам часто думал, Вадим Степанович. Решил, если останусь, жив, найду её.
— Об этом и разговора не должно быть. Ты будешь жить. Ты должен жить и должен найти Асю. Я мечтаю погулять на вашей свадьбе.
Никольцев поднялся, обнял Бурцева и поцеловал.
— Я пошёл, Вася, удачи тебе. Береги себя, останься жив. На радость Асе.
Глава 8
Уже пробивался рассвет, но Бурцев никак не мог уснуть. Он думал обо всех совершённых им ошибках. Если его убьют, то где его похоронят, скорее всего, здесь. Его могила зарастет травой, и некому будет за ней ухаживать и никто не положит на неё цветок. Критиковал себя, что бездарно прожил отпущенные годы. Он даже позавидовал Суркову.
— У него есть жена, дети, которые будут помнить отца. Будут приходить на его могилу, — думал он, — а у меня никого нет, кроме брата, где-то там, далеко на востоке. Как уехал на комсомольскую стройку, там и остался. Моя могила зарастет бурьяном, а через несколько лет вовсе рассыплется. А может, найдётся сердобольная старушка, которая вырвет на этом холмике траву. Тьфу ты, дурацкие мысли лезут в голову. Я должен жить. Я буду жить. Я нужен Асе, я найду её. Мы создадим снова семью. Всё забуду, всё в прошлом. Это глупая молодость. Мы всё начнём с белого листа. У нас будут дети, мальчик и девочка. После Афганистана я уйду в отставку. Майоры уходят в сорок пять, мне еще больше десяти лет служить. Два года на войне в Афганистане. Потом получить хорошую квартиру в городе.
В раздумьях он начал куда-то проваливаться. Опять снилась мама. Как будто снова провожала его в училище, он хочет подбежать и поцеловать её, а она уходит и говорит: «Живые к живым, Васенька, а мёртвые к мёртвым. Знаю, сынок, трудно тебе, но всё будет хорошо». Проснулся от стука в дверь. Полусонный открыл дверь, на пороге стоял Васин.
— Доброе утро. Командир свою машину дал, велел отвезти вас в штаб округа.
— Я же должен быть в штабе в четырнадцать.
— А сейчас посмотрите сколько?
Бурцев глянул на часы, было одиннадцать.
— Это я так долго спал?
— Нервы железные, командир. Другой бы уже обдристался, а вам хоть с пушки пали. Как будто не на войну, а в отпуск на море едете. Еле достучался.
— Нет, просто много выпил и поздно лёг. Вчера после ухи ещё с Никольцевым посидели. Приходил проститься, малость засиделись. Сказал, что Суркова убили в Афгане. Ты знаешь об этом?
— Знаю, сосед мой по площадке. Вой стоит, не могу в дом зайти. У командира попросился вас отвезти. Проплачется, после обеда приеду, надо помогать. Моя жена, её валерьянкой отпаивает. Наказал жене, чтобы сидела возле неё неотлучно. Наша доля тяжёлая, а их ещё хуже. Нас шлёп, и ты на небесах, и ничего тебе уже не надо. А им детишек выходить и муки все на горбу нести.
— Присядь, Витя, я побреюсь, душ приму, приготовлю завтрак, и поедем.
— Мойтесь, Петрович, я завтрак смастерю. Что готовить?
— Холостяцкая еда — яичница.
Через полчаса они сидели в машине. Пропетляв немного по извилистой дороге, УАЗ выскочил на трассу. К штабу подъехали вовремя. Возле него уже собралась огромная толпа. Это были убывающие офицеры и их провожающие жёны, дети, друзья. Прошёл ровно час. К толпе никто не выходил. Рядом с Бурцевым стоял подполковник. На огромном чемодане сидели его жена и сынишка. Подполковник давал ей какие-то указания, что и как необходимо сделать.
— Простите, — спросил Бурцев, — вы не знаете, до которого часа будем стоять. Водички бы на дорогу взять.
— До четырёх часов, — ответил подполковник, — в штабе с двух до четырёх обед.
— А зачем же они тогда к двум вызывали?
— Перестраховка, ефрейторский зазор. Им начхать, что ты на войну едешь, у кадровиков главная забота, чтобы пузо не отощало. Через площадь Дом офицеров — там и водичка, и водочка и покушать — всё есть.
Бурцев и Васин сидели в кафе.
— Пить будете, Василий Петрович?
— Знаешь, что, Витя, давай на ты, хватит это выканье; закажем грамм по сто и закусочку.
Официантка принесла всё на стол, Васин поднял рюмку.
— Что тебе пожелать, Вася, как в той песне поётся: «если смерти то мгновенной, если раны небольшой». И невесту, чтобы нашёл, хватит бобылём бегать.
Перекусив, они вернулись к штабу. Люди продолжали толпиться возле входа. Где-то к шестнадцати толпа стала увеличиваться. С разных концов к ней подходил народ. Всем велели сесть в автобусы и ехать в аэропорт.
Бурцев стал прощаться с Васиным. Он обнял его и крепко прижал к себе.
— Витя, твою удочку буду помнить всю жизнь. Хорошая была удочка, сколько карасей ею наловил, и пришлось всех отпустить.
— До твоего приезда сохраню. Приедешь без единой царапины, удочка твоя.
— Всё замётано, ловлю на слове.
Они пожали друг другу руки, расцеловались.
