Василий Добрынин - Последняя мировая... Книга 1
— Иди! — сказал он сквозь зубы
Мирка поднялся, пошел. В кабинет входил стройный, подтянутый подполковник. Автоматчика, чтоб конвоировать Мирку, не было. И в коридоре не было тоже. Мирка сам зашагал в дежурку.
— Выхованец? — увидел его офицер, и, не отрываясь от телефона, махнул рукой, — Иди!
Мирка видел, что занят дежурный. Он хотел бы присесть, но, заложив руки за спину, стал ждать стоя.
Дежурный, отвлекшись от телефона, выразительно сделав гримасу, молча, выгнал его глазами.
Не понимая его, обернулся Мирка, и зашагал к выходу. Прочь. В никуда.
— К себе иди! — крикнул вслед дежурный.
Мирка ждал в своей комнате. О жизни не думал: зачем? Она для него закончилась. В опустошении было легко. «Насколько легко человеку, — улыбался печально Мирка, когда не о чем думать, когда нет мыслей!... Поступки, — заметил он, — легче, чем мысли о них». Поступок, за которым отпала необходимость думать, — принес душе давно позабытую легкость — легкость времени, когда Мирка жил в ладу с собой.
В дверь постучал старшина Григорий Михайлович. Как из далекого мира пришел, из прошлого, принес молоко.
— Пей, Мирка. Не от немецких коров, — от наших.
— Оставьте, — ответил Мирка.
Молча, неловко, Григорий Михайлович потоптался, вышел и затворил дверь.
Мирка медлил, глядя на молоко, но оно, все же, было от наших, родных коров… «Любить тебя, — думал о Родине Мирка, — не разучился; умом постигать только начал, а жизнь уже прошла…».
Дверь открылась без стука. Вошел Викент.
— Что же ты сразу, — тихо спросил он, — не сказал, что знаешь его?
— Вы не спросили, — ответил Мирка.
— Идем. Нас ждут.
Мирка пошел за Викентом. Ни слова в пути: Викент конвоировал Мирку.
Открыв дверь кабинета, он посторонился, пропуская Мирку.
— Товарищ подполковник, — стал он докладывать.
— Товарищ Сташинский, — жестом остановил подполковник, — я Вас приглашу, если будет нужно.
Викент его понял, и, не перешагнув своего порога, закрыл дверь снаружи.
— Проходи, Мирон, — сказал подполковник.
А когда Мирка сделал шаг, подполковник шагнул навстречу, и подал ему руку:
— Здравствуйте, — отозвался Мирка.
Подполковник вернулся к столу, заняв место Викента, и предложил рядом с собой присесть Мирке.
— Удивлен, что я жив? — спросил подполковник.
— Честно сказать, это так… — согласился Мирка, — Извините.
— Да? И за что же? Ты лучше скажи: на меня не в обиде? Мечту расстроил, и самого в землю носом ткнул… Я помню. Представляю, как оно было назад возвращаться. В Освенцим! Но ты вернулся.
— Вы убедили, я и вернулся. Вторым был наш: Ваня, из партизан.
— Мне и тогда показалось: смышленый мальчишка ты, Мирка. А Ваня? Что с ним, не знаешь?
— Не знаю. Викентию Стасовичу не говорил…
— Скажешь о нем все, что знаешь, я разыщу!
— Скажу. И еще со мной двое могли попасть туда же. Я там их не видел, и ничего не знаю. Друзья мои, мы к немцам попали вместе…
— Скажешь мне все, разыщем их тоже. Тебя же я разыскал…
— Меня, да, — улыбнулся Мирка, — я молился за Вас, до того еще, как увидели с Ваней. С первого дня, до того как потом, на плацу…
— Это когда зуб болел? А потом? — с улыбкой спросил подполковник. И сам же ответил, — Потом смысла не было, так ведь? Отпал…
— Ну, все поняли так…
— Ладно. Голову ты не ломай — сломается, А получилось вот что: немцы, ты сам же видел, спектакли любят, но и ценить их умеют. Комендант ведь пообещал?
— Да. При всех.
— Во-первых, уверен был, что не получится; во-вторых — знал, что никто повторить не сможет. Ты помнишь, сколько людей было этой колючкой убито?
— Да. Специально бросались, чтобы с собой покончить. Было. И немцев там убивало.
— Верно, — кивнул подполковник, — и немцев. По неосторожности, или тех, что подходили из любопытства. Было. Но я эквилибрист. Дар, которым я обладал, и развивал годами. Я тоже считал, когда уже был на той стороне: это побег, пристрелят! Но, если в смерти моей пользы не было, то живым пользу какую-то, явно, я мог принести. Комендант думал так. И когда вас удалили с плаца, я был отконвоирован на КПП, и в тот же день, передан представителям их диверсионного центра. То есть, был в том же плену, но здесь меня вербовали, заинтересовывали службой Великому Рейху.
Вспоминая, он смолк, и оценил с улыбкой:
— Ты, между прочим, знал, что я НКВДист. Комендант не знал, но ты знал! Забавно: один русский, чуть только сбежал из Освенцима, спрашивает другого: «Значит, Вы милиционер?»
— Я тогда думал, что НКВД — это просто милиция в форме и все.
— Но разведчики-диверсанты знали, и в этом была, в их глазах, моя ценность. Я в сорок третьем попал в руки немцев, после 19 апреля — то есть, когда моя служба реорганизовалась в «Смерш». Так вот, сам удивляясь, зачем я, в конце войны немецким разведчикам нужен был? Но принял условия. Вступил в игру с ними, занялся встречной вербовкой. Склонил на свою сторону одного из шефов. Трезвостью он отличался: стоит ли — думал он, умирать за Великий Рейх, который уже втыкает рогами в землю? Как немец, практичный, подготовил он документы и мы бежали. Потом, самолетом, с ценными документами, доставили нас в Москву. Вот и все. А о тебе Мирон, я тоже думал, но, — развел подполковник руками, — жаль, не все в моей власти было тогда…
«Ну, уж теперь-то!...» — хотел бы прокомментировать очевидное, Мирка, но промолчал.
— Не догадываешься, — спросил с легким прищуром, подполковник, — зачем ты вызван?
— Полагаю, — ответил Мирка, — мои интересы в жизни, уже закончены.
— Сташинский сказал?
— Он мой начальник.
— Но водку с ним пить, доводилось. Бывало такое?
— Да. Сначала, в Освенциме, я принес им немецкий кагор.
— И влип в руки Сташинского…
— Я не знал, кто он.
— Да… — вздохнул подполковник, задумчиво потарабанив пальцами, — Нам же с тобой не придется, ни капли выпить. Времени нет. Вот это, — он взял в руки папку «Личное дело агента «Зебра»», — Я пустил его в ход. У меня только сутки. За это время ты должен успеть получить продовольственный аттестат, проездной, выписку из приказа — все документы.
— Зачем, документы?
— Не спорь с подполковником, ладно? В Освенциме спорить не стал… Получишь документы участника войны. Это разные вещи: пострадавший, или участник войны. Осмыслишь потом. Сейчас не до того, но думать о будущем надо!
— Зачем это Вам? — спросил Мирка.
— Сам догадаешься, дома!
— Вы для этого здесь? — усомнился Мирка.
— Нет. В руки Сташинского угодил Поярков. Нам стало известно, поэтому я прилетел. Но и ЭТО, — с нажимом, так, чтобы понял Мирка, что речь о нем, сказал подполковник, — я сделаю тоже! То, что делаешь ты у Сташинского — не твое, Мирон! Уйди, и забудь об этом! Я тороплю, потому, что хочу твердо знать, что ты никогда уже, никогда, не увидишь Сташинского. Что он не достанет тебя.
— А Поярков?...
— Что? — с интересом спросил подполковник.
— А с ним?
— А ты что, готов пойти с ним?
— Я бы сказал, что да, — не промолчал Мирка.
— Любопытно… — откинулся к спинке кресла, издали посмотрел подполковник, — А ты знаешь, кто он?
— Да. Я сидел с ним.
— Это я знаю, что ты сидел. Так кто же он?
— Враг…
— И ты бы пошел с ним?
— Да, — еще раз ответил Мирка.
— А кому он враг? — уточнил, так же, издали, подполковник.
— Не знаю.
— Хороший ответ, для сотрудника НКВД! — без иронии, твердо, сказал подполковник, — Хороший! Ответ человека, который способен мыслить. Так, Мирон?
— Вам решать.
— Я и решаю! Поярков — несгибаемый и непобежденный, безумно полезный Родине человек! Очень мало таких: мы их теряли в войну, и, к сожалению, — до. И теперь, Поярков, другие, ему подобные — на счету в Родины должны быть, поименно! Тебе повезло, что ты знал его. Поярков поедет со мной.
— А почему же с ним так, до этого? Волки… — недружелюбно заметил Мирка. Против воли, не удержался.
— Волки? Это Сташинский тебе говорил?
— «Настоящие волки революционного пролетариата» — вслух вспомнил Мирка.
— Запомни: НКВД — это народный комиссариат внутренних дел. Это милиция, рожденная революцией. На третий, напомню, день! НКВД создан служить защите народа от преступных посягательств. Внутренняя вооруженная сила. А главное достояние, самая великая ценность страны, какая? Народ! Разве не стоит того он: построивший государство, его промышленность, и выигравший войну?! Запомни, и не заблуждайся! Даже если вокруг заблуждаются многие, даже, может быть, все… Но, заблуждаться тебе, Мирон, недостойно!
Викент больше к Мирке не подходил. Мирка расписался в получении документов. Это были первые в его жизни документы, значения их он еще не понимал.
Он был в своей комнате, когда пришел старшина Григорий Михайлович.
— Форму принес, — сказал он.
