Николай Кожевников - Гибель дракона
— Не волнуйтесь! — грубовато бросил Семенов. — Продолжайте, — подойдя к столу, он налил стакан вина и, помедлив секунду, выпил.
— Привычек не меняете? — полунасмешливо, полупрезрительно спросил Гонмо, зажигая сигару. — Если так во всем — похвально.
— Я консерватор, — пробормотал Семенов, берясь за бутылку.
— Довольно, мистер Семенов, — Гонмо перевернул стакан вверх дном. — Так как будто делают северяне? — англичанин улыбнулся, блеснув золотым зубом. — Я бывал в Архангельске, Шенкурске, Кеми. Чудное время! — он задумался, глядя на гаснущие угольки в камине. — Славное! — повторил он. — Так вот, в шестнадцатом году мы быстро нашли общий язык. Теперь мы повзрослели. Я говорю так, чтобы не сказать — постарели. Нам будет гораздо проще договориться. К обоюдной выгоде...
— Вы думаете? — прервал его Семенов, тяжелым, ненавидящим взглядом рассматривая высокий лоб Гонмо, его тонкий хрящеватый нос с глубоко прорезанными ноздрями и серые веселые глаза. Присасывается еще один паразит! Когда Семенов в двадцатом году просился в Англию, напомнив при этом об услуге 1916 года, консул насмешливо оглядел его вытертый по швам мундир и, пожав плечами, процедил холодно: «Ничем не могу помочь». Этого забыть нельзя! А теперь, когда он, Семенов, снова приобрел вес, они нашли его! Хорошо. Пусть Ителледжен сервис завтра не досчитается одного агента. Тень улыбки скользнула по лицу атамана.
— Вспоминаете прошлое? — добродушно засмеялся Гонмо. — Вы талантливый организатор. Русские в Маньчжоу-Го верят вам. Самураи тоже. Но вы недальновидный политик, — он ленивым движением вытер пот. — Дьявольская жара. К чему летом топить камин? Или вы огнепоклонник? — Гонмо снова засмеялся. — Нет, вы плохой политик, Семенов, Если вы выдадите меня японцам, то совершите самую глупую ошибку. Лишняя капля уважения к вам? Но японцы прекрасно знают, чего вы стоите. Не считайте их глупее себя. У нас с вами один враг, господин Семенов. Настоящий враг. Эта война Японии с Америкой — величайшая бессмыслица. Премьер Черчилль называет ее грызней мышей из-за гнилого сухаря. Умный человек — Гитлер — сделал правильный ход: напал на Советы. И если бы не Рузвельт — этот старый калека, Россия давно бы перестала существовать.
Гонмо раскурил потухшую сигару. Семенов сидел, низко склонив седую голову и вцепившись пальцами в волосы.
— Что вы предлагаете? — глухо спросил он.
— Эта война неизбежно повлечет за собой новую. Вот к той войне мы и должны готовиться, атаман. — Гонмо будто не слышал вопроса. — Выиграет ее тот, кто лучше подготовится. У кого найдется в запасе лучшее оружие, — он многозначительно помолчал. — Здесь, в Маньчжурии, проводятся интересные опыты по созданию нового вида оружия. Некий профессор — генерал Исии Сиро... — Гонмо жестом остановил подавшегося к нему Семенова. — Мы не станем интересоваться, где применят японцы это «сверхсекретное» оружие — против нас, либо против России. Это внутреннее дело Японии, а мы сторонники уважения суверенности государств, — он усмехнулся. — Важно другое: японцы должны понять, что враг номер один — Советская Россия, — и совсем доверительно добавил. — Рано или поздно мы должны будем встретиться с нею. Армия Японии не может оставаться в стороне. Зараза коммунизма шагнула через Японское море, не замочив ног. По существу, Япония, Америка, мы и даже Германия — родственники. К чему грызть горло друг другу? Могу вам сказать больше: вольфрам, которого так много в Корее, японские дзайбацу продают нам. Немного дешевле, чем своему правительству. Мы терпим убытки: подводные лодки японцев иногда топят наши транспорты. — Гонмо дружелюбно улыбнулся и налил в бокалы по глотку вина. — Ваше здоровье, мистер Семенов. Они выпили.
— В конце концов, — вкрадчиво продолжал Гонмо, — положив на стол запечатанный конверт, — не все ли равно, кто будет править миром?
Семенов тронул плотную бумагу и хрипло спросил:
— Чем могу служить?
— О, сущие пустяки, мистер Семенов, — и, перегнувшись через стол, англичанин шепнул. — Коротенькое письмо генералу Кавасиме.
38Машина остановилась, и тут же с грохотом открылась задняя дверца. Кто-то схватил Лизу за руку и с силой дернул к выходу. Коротко звякнули кандалы. Путаясь в цепях, Лиза сошла на землю. Несколько теплых капель дождя упали на лицо. Солдат-японец втолкнул ее в помещение. Следом внесли и бросили на пол стонущего Демченко. Он, видимо, потерял сознание. Не дав Лизе передохнуть, конвойный отворил дверь и, подтолкнув, заставил девушку идти по коридору, освещенному тусклыми пыльными лампочками. Она не могла обернуться, но слышала, как за ней, шумно пыхтя, солдаты несли Демченко, громко переговариваясь между собой. По отлогой лестнице поднялись на второй этаж и снова вошли в коридор, но уже ярко освещенный, — множество дверей по сторонам с маленькими занавешенными окошками. Около двери с номером 44 Лизу остановили. Японец в черном мундире, громыхнув связкой ключей, не спеша открыл дверь, и Лиза, не дожидаясь толчка, шагнула в полумрак своего нового жилища. Следом за ней швырнули ее спутника. Ослепленная ярким светом в коридоре, Лиза некоторое время ничего не видела. Потом медленно обвела взглядом камеру и вздрогнула: на полу сидели какие-то странные люди и смотрели на нее. Лиза невольно попятилась и, споткнувшись о неподвижное тело Демченко, упала. Один из людей у стены сделал движение к Лизе. Ей показалось, что у этого человека, похожего на скелет, обтянутый кожей, застучали кости. Демченко зашевелился и приоткрыл глаза. Лиза торопливо подняла ему голову. Слава богу, что теперь она не одинока.
— Где мы? — еле слышно спросил Демченко.
— Не знаю, — ответила Лиза и шепнула: — Здесь кто-то есть...
Демченко вздрогнул, собрался с силами и приподнялся. Вглядываясь в сидевшего напротив человека, спросил:
— Кто вы?
Человек слабо пошевелил руками.
— Заключенные, — ответил он на чистом русском языке странным, шелестящим голосом. Его седая борода торчала клочьями, усы, редкие и тоже седые, обвисли.
— Давно вы здесь, дедушка? — спросила Лиза.
Человек провел рукой по бороде и ощупал полысевший череп.
— Мне двадцать восемь лет было, — прошелестел он, — да второй год здесь сижу. Которые счастливые — умирают сразу... а я все живу.
Поднялись еще трое. Один без рук. Двое других — без левых ног. У крайнего, морщинистого и больше всех высохшего человека гноящаяся культя замотана грязными обрывками тряпок и крепко перетянута шпагатом.
— Кто вы? — Не в силах более сдерживаться, Лиза заплакала. У нее кружилась голова от спертого воздуха камеры.
— Я Петровский, — ответил первый. — Из Мукдена. Убежал из корпуса генерала Бакшеева. Меня поймали и... — он закашлялся. Синие жгуты вен напряглись под иссохшей кожей лба. Из глаз потекли слезы. Перестав кашлять, он еще долго не мог говорить, тяжело дыша и охая.
— Его немножко помирай хочу, — оказал безрукий китаец. — Устал шибко. Я восемь месяц тута. И тоже помирай хочу. — Он отвернулся к стене и затих.
— Это плотник У Дян-син, — снова заговорил Петровский. — Он и не знает даже, за что сидит.
Лиза окаменела. Неужели и ее ждет такая же судьба? «Живые мертвецы», — подумала она, похолодев от ужаса.
— А другие — Цзюн Мин-ци и человек без имени, — Петровский показал на безногих, — тоже не знают, за что сидят. Вот тот, в углу, не говорит, как его зовут, он под номером три тысячи двести шестьдесят пять. Он недавно. Второй месяц.
Номер три тысячи двести шестьдесят пятый смотрел на Лизу. У него был немного скошенный разрез глаз, широкие скулы и узкий, словно точеный, подбородок с редкими черными волосами. Выглядел он свежее всех — у него было не так много морщин, как у других, и волосы, коротко остриженные под машинку, еще не успели поседеть.
— У нас у всех номера, — продолжал Петровский монотонно и показал металлическую бирку на грязном шнурочке, — у меня номер две тысячи восемьсот девяносто шестой...
Лиза неловко пошевелилась и ахнула от боли: браслет кандалов резанул по коже.
Услышав ее возглас, Петровский сказал:
— Тут все в кандалах ходят, пока есть на чем их носить. Вот рук не будет, тогда и кандалы долой. Или ногу отрежут, — он указал на товарищей: у безрукого были окованы ноги, у безногих — кандалы на руках.
— За что же такие муки, господи! — вырвалось у Лизы.
— А, — слабо махнул рукой У Дян-син, — я много верил. Будду верил. Потом русский бог. Христос. Сейчас католический бог верю, — он усмехнулся темными полосками губ. — Ни один не помог. Не видит. Тут стены толстые, окон нет.
Да, окон в камере не было. Лишь в углу, возле двери, виднелась узкая щель-отдушина.
— День сейчас, барышня? — спросил Петровский. Лиза отрицательно покачала головой.
Демченко медленно встал и, дойдя до соломы, которой кое-где был прикрыт пол, сел рядом с человеком без имени. Тот, прищурившись, оглядел Демченко и подвинулся. Лиза, боясь остаться без своего спутника, тоже подошла к соломе и тяжело опустилась между человеком без имени и Демченко.
