Николай Кожевников - Гибель дракона
— Вторая группа разрабатывает проблему повышения вирулентности холеры, третья — тифов, четвертая — сибирской язвы, пятая — дизентерии, шестая — энцефалита. В лабораторных условиях, при самом правильном лечении этих заболеваний и образцовом уходе, смертность уже достигает почти девяноста процентов. Основные лаборатории отдела не здесь. Я еще буду иметь честь познакомить вас с результатами нашей работы в конце вашего обхода, — Иосимура поклонился и отступил в сторону.
Снова потянулся коридор с часовым у каждого простенка.
— Четвертый отдел, — доложил Исии, входя в длинную узкую комнату, загроможденную металлическими баками. Около них работали люди, одетые в глухие халаты с капюшонами. «Гидом» здесь был другой научный сотрудник.
— Наш отдел, господа, — слабым тенорком заговорил Кавасима, — производственный. Он — мать всех отделов отряда. Мы занимаемся размножением и культивацией бактерий и одновременно вырабатываем иммунные сыворотки и вакцины для нужд нашей армии. В этом помещении, господа, вы видите перед собой восемь котлов для варки питательной среды. Емкость каждого котла — одна тонна.
— Тонна? — удивленно переспросил Фуруно.
— Так точно, тонна. Следовательно, одновременно мы пускаем в работу восемь тонн питательной среды. Таких систем у нас две. Готовая питательная среда разливается по культиваторам, изобретенным профессором Исии, — он поклонился в сторону начальника отряда и, пропуская генералов в соседнюю комнату, продолжал. — После охлаждения среды мы подсаживаем туда нужную культуру. Через сорок восемь часов с каждого культиватора снимаем пятьдесят-шестьдесят грамм бактерий...
Они находились в комнате, похожей на вокзальную камеру хранения ручного багажа. Двигаться приходилось среди стеллажей, заставленных блестящими металлическими сосудами, напоминавшими опрокинутые узкодонные ведра. Крышки сосудов были притянуты болтами.
— Здесь вы видите четыре тысячи культиваторов. Но загружена только ничтожная часть, — с глубоким сожалением проговорил Кавасима. — При полной загрузке мой отдел за месяц работы может дать, — Кавасима на секунду задумался, — чумных бактерий триста килограммов.
— Что?! — вырвалось у Фуруно.
— Триста килограммов, — повторил Кавасима. — Исчислить количество микробов штуками чрезвычайно трудно. В одном грамме около двух тысяч миллиардов чумных микробов. А мы за цикл производим двенадцать килограммов. Цифра сорок тысяч триллионов не даст вам того представления, какого заслуживает.
Генералы молчали. Фуруно перестал отдуваться, а только чуть слышно посапывал.
— Одного микроба достаточно для того, чтобы прервать человеческую жизнь, — Кавасима откашлялся. — Вот здесь, — он провел генералов железной лестницей вниз, — мы храним готовую продукцию.
Кавасима поднял небольшую стеклянную банку, опутанную густой проволочной сеткой. В склянке колыхалась желтоватая сметанообразная масса. Генералы отшатнулись.
— Положите на место, Кавасима-сан, — кротко проговорил Аябе. Со вздохом сожаления Кавасима вышел из прохладного подвала, хранившего в сотнях килограммовых банок мучительную смерть миллионов людей.
— Я приглашу вас в питомник, — гостеприимно проговорил Исии. Почти рядом с холодильником находилось помещение питомника — несколько комнат, разгороженных арками. На полках, не выше человеческого роста, симметрично располагались металлические ящики с круглыми отверстиями, затянутыми частыми сетками. Кавасима открыл один из ящиков. В нем, почти упершись мордой в сетку, стояла обыкновенная серая крыса. Генералы недоуменно посмотрели на нее. Крыса заволновалась. Злобно сверкая налитыми кровью глазами, она начала дергаться, стараясь освободиться от пут, приковавших ее лапы и морду.
— Крыса лишена движений. Она не может уничтожать блох, питающихся ее кровью. Профессор Исии изобрел фарфоровую авиабомбу, которая вместо взрывчатки будет наполняться блохами, зараженными чумой. Ударный механизм, при падении бомбы, разбросит блох в диаметре пятнадцать-двадцать метров. Сейчас эта крыса блох не имеет, — Кавасима закрыл крышку. — Весь этот отдел рассчитан на второй цикл. Они ждут своей очереди, — Кавасима поставил ящик на прежнее место и любовно погладил его полированную крышку.
Вечером, когда пораженные члены комиссии уехали, генерал Исии, довольный блестящим исходом ревизии, устроил для начальников отделов и ведущих врачей-бактериологов банкет в зале офицерского собрания — тут же в городке, за трехметровой стеной. До утра светились там окна и слышались мечтательные монотонные напевы. Часовые на стенах, дремотно опершись на винтовки, слушали и грустили. Во внутреннем дворе, за высокой глухой стеной, темнела приземистая двухэтажная громада внутренней тюрьмы. У каждой двери стояли солдаты, по бесконечному круговому коридору бесшумно двигались патрули.
Тонкое полукружие месяца затянули тучи. Упали теплые капли дождя. Далеко за полночь по гулкому подземному туннелю во внутреннюю тюрьму прошла крытая автомашина. Часовой увидел на пропуске личную печать генерала Исии и торопливо открыл стальные створки ворот.
37Семенов боялся сумерек. Ему казалось, что в затененных углах появлялись давно забытые люди. Особенно его пугал призрак одной молодой учительницы, почти девчонки. На площадь перед церковью согнали всех, жителей села смотреть на казнь. Уже с помоста девчонка плюнула в Семенова. Плевок попал на сапог. Атаман поморщился. Учительницу повесили. Село сожгли. И вот теперь в сумерках стоит она в темном углу — серая, как пыль на дорогах...
Семенов зажигал огни во всех комнатах обширной квартиры, затапливал и камин. Тени пропадали. Но во сне опять появлялась учительница... и многие другие, о ком как будто бы пора было забыть. Вспоминалась вся жизнь. Семенов слышал: так бывает перед смертью. Атаман обращался к врачу. «Пустяки, ваше превосходительство! — сказал тот. — Оно не вернется». И выписал брому. Бутылочку с лекарством Семенов выкинул, но совет пригодился. Стоило теперь показаться колеблющимся теням, он смело шел на них. Конечно же, ничего там не было. Но болезненно-знакомое уже шевелилось в другом углу...
В один из таких вечеров лакей доложил о мукденском купце Гонмо, прибывшем в Харбин по торговым делам. Семенов обрадовался посетителю и приказал его впустить.
Купец довольно сносно говорил по-русски. Усевшись в кресло напротив атамана, он увлеченно расписывал свою радость, вызванную знакомством с господином Семеновым — личностью, о которой задумается еще не один историк. Веселые серые глаза гостя таинственно помаргивали, будто главное, ради чего он явился, еще не сказано, будто купец выжидает подходящий момент.
Старый денщик Семенова вкатил легкий бамбуковый столик с вином и закусками. Отослав денщика, Семенов пристально поглядел на гостя, стараясь угадать, какие тайные помыслы привели этого высокого круглолицего человека в Харбин. Но купец или не понимал взглядов атамана, или в самом деле был только купцом. Семенов почувствовал разочарование: в лучшем случае купцу понадобится получить визу, а это стоит недорого.
Пробило девять. Гость не умолкал. Семеновым начало овладевать желание избавиться от бесполезного посетителя. Он страдальчески наморщил лоб, извинился, сославшись на срочное дело, и встал. Гость тоже поднялся, но не ушел. Придвинувшись вплотную к Семенову, он шепотом спросил:
— Говорить по делу можно?
Семенов, выражая наивное удивление, нарочито громко произнес:
— Все что угодно, господин Гонмо!
Купец не спеша опустился в кресло и закурил. В комнате запахло медвяным табаком. Семенов слегка поморщился и кашлянул, напоминая посетителю, что пора приступать к серьезному разговору.
— Мистер Семенов, — заговорил Гонмо по-английски, — мы не первый год с искренним восхищением следим за вашей карьерой. — Брови атамана поползли кверху. — Я не ошибся словом. Именно — с искренним восхищением. У вас и у нас — общая цель. Жаль только — идем мы к ней несколько разными путями, — Гонмо немного повозился в кресле, устраиваясь удобнее, и продолжал, не глядя на Семенова. — Я позволю себе, дорогой мистер Семенов, напомнить вам нашу первую встречу в феврале 1916 года в городе...
— Помню! — резко проговорил Семенов, вставая. — Все помню, — он подошел к окну и опустил темную штору.
Шестнадцатый год!.. Тогда он был очень молод и, пожалуй, глуп. Проиграл полковые деньги и рассказал одному веселому англичанину некоторые вещи, известные только главному штабу. Расплатился. Пожалуй, на этом все кончилось. Правда, пришлось подписать какую-то бумажку...
— Не следят ли за вашим домом? — озабоченно повернулся к Семенову гость. — Официальная встреча с японцами меня никак не устраивает.
— Не волнуйтесь! — грубовато бросил Семенов. — Продолжайте, — подойдя к столу, он налил стакан вина и, помедлив секунду, выпил.
