Николай Кожевников - Гибель дракона
Роты скрывались за сопкой. Пробежали пулеметчики, громыхая колясками «Максимов»; за ними, сгибаясь под тяжестью плит и стволов, — минометчики; потом — радисты. Прогрохотала тачанка с боеприпасами. Старшина, стоя на повозке, держал перед грудью ящик с алевшей надписью: «Взрывчатка! Не бросать!» Последними шли связисты. Они тянули нитку-провод к рубежу. И все стихло.
Торбаган на ближнем холмике удивленно свистнул и замер, напоминая вбитый в землю рыжий колышек. Он, не мигая, смотрел на сопку, где после пугающего шума повисла тревожная тишина. Зверек повертел своей маленькой головкой, осматриваясь вокруг, почуял что-то неладное и юркнул в нору.
Легкая пыль осела на траву.
33Карпов стоял на ротном наблюдательном пункте, отсюда было не больше двухсот метров до пропаханной полосы-рубежа, разделявшего два мира. Он сейчас не понимал Самохвала: для того, казалось, не существовало ни границы, ни японцев, он сосредоточенно наносил на карту окопы, занятые ротой, так же спокойно, как это делал на учениях. Карпова ожидание угнетало. Он пошел к солдатам. Пробираясь по узкому ходу сообщения, злился на себя, что не может унять дрожь в пальцах: это казалось ему трусостью. За поворотом траншеи стоял на коленях Гурин. Сопя и чертыхаясь, он что-то озабоченно вертел перед собой.
— Что такое? — остановился над ним Карпов.
— Оборонительный чехол не налазит, товарищ политрук. Заело.
Гурин поднял на Карпова затуманенный взгляд: мысли его были далеки от теперешнего занятия, он жил сейчас ожиданием боя.
— Ну-ка... — Карпов взял гранату и, отодвинув задвижку, легко надел чехол. Пальцы больше не дрожали. — Вот так. А теперь задвижку на штифт защелкнем. Главное — не волноваться. Понял, Гурин?
Солдат кивнул и вдруг улыбнулся, увидев спокойное и такое обычное лицо политрука. Да и чего особенного? Вон товарищи стоят в окопах. Вон Кашин хочет прикурить и протирает увеличительное стеклышко. Сайразов выбрасывает из окопа колючие кусты перекати-поля. Командир роты смотрит в бинокль — блеснули стекла.
В одной из ячеек Карпов увидел Золотарева с Камаловым, говоривших вполголоса, и с интересом прислушался.
— Основное, Комелек, ты не робей, — Золотарев старательно чистил нишу, предназначенную для гранат. — Окоп у нас с тобой, как древняя крепость. Даже крепче. Кругом камень. Ни один снаряд не достанет, — он устроился поудобнее, приладил винтовку и добавил серьезно. — Вот если на голову свалится. Ну... тогда шишку набьет.
— Что на голову? — не понял Камалов.
— Снаряд.
— Кому?
— Нам.
— Э... — недоверчиво протянул Камалов. — Зачем ему на голову падать?
— Я тоже говорю: незачем. Вот договориться бы.
— С кем?
— Да со снарядом же! — сердито шумнул Золотарев. — Ты чего? Ты к теще на блины пришел? Кто связку делать будет?
— Я делаю, — Камалов, собрав гранаты в кучу, пыхтя, связывал их проволокой.
— Ну, то-то.
После продолжительного молчания Камалов проговорил смешливо:
— Только у меня ее нету. Нету — и все! — и рассмеялся.
— Кого?
— Тещи! И блинов я не ел у нее ни разу...
— Внимание! — прокатилось по окопам.
Солдаты поднимались, поправляли оружие, перекладывали гранаты, некоторые подтягивали поясные ремни и надевали каски. От раскаленного камня волнами шел зной.
С японской стороны послышался грохот. На гребень небольшой сопки выскочил танк. Постояв секунду как бы в нерешительности, он двинулся к рубежу, переваливаясь через рытвины и камни. За первым танком шли еще машины. В окопах считали:
— Три... Четыре...
— Сбоку, сбоку. Ай, жолдас! Левый фланг!
— Пять... Шесть... семь...
За танками быстрым шагом шли японцы в желто-зеленых мундирах.
Никто из наших солдат не знал, что за сопкой, в расположении только что покинутого ими лагеря, уже сосредоточена танковая бригада. Сидя на башнях, танкисты курили, перекидываясь шутками с дневальными пехотинцами.
Солдаты, стоявшие в окопах, видели: на гребень зарубежной сопки на полном скаку вынеслись орудийные запряжки. Лошадей отцепили и угнали в падь. Около пушек засуетились японцы.
«Эх, черт, сколько наставили!» — подумал Самохвал и приказал выдвинуть вперед, ближе к рубежу, гранатометчиков и солдат с противотанковыми .ружьями.
Старшина разносил бутылки с горючей смесью и приговаривал:
— Ну, братцы, главное, как это говорится, — береги соседа, а он тебя сбережет. И жди команду!
Взревели моторы. Танки рванулись. Поднялась пыль. Послышался крик: «Банзай!» Солдаты возле пушек заняли боевые места. Стволы орудий медленно, будто нащупывая цели, двигались сверху вниз. Немного погодя донесся артиллерийский залп.
Карпов сжал зубы так, что заломило скулы. «Что смотрит комбат?» Потом дошло до сознания: разрывов не слышно. Карпов вгляделся в головной танк. В открытом люке стоял японец. Вот он поднял руку с пистолетом. Невысоко над землей брызнула красными искрами ракета. «Атака?»
— Раненых нет? — услышал Карпов веселый голос Зайцева и обернулся. Придерживая санитарную сумку и пригибаясь, Зайцев не спеша шел вдоль линии окопов. Он закручивал цигарку и улыбался, по своему обыкновению, широко и радостно.
Не дойдя пятидесяти метров до пропаханной полосы, танки развернулись и скрылись за сопкой. Только пыль вилась в воздухе, будто хвост чудовища. Пушки укатили. Пехотинцы перебежками добрались до сопки, построились и ушли. В советских окопах было тихо.
Заварзин уже с сожалением поглядывал на ту сторону. Ему было обидно: обманули. Испугали — и ушли. Он сердито плюнул в сторону границы. Солдаты удивленно смотрели друг на друга. Что заставило уйти японцев?
— Это провокация, товарищи, — сказал Карпов, снимая каску и вытирая лоб. — Случись конфликт — «учение!»
Солнце клонилось к западу, окрашивая верхушки сопок в нежно-оранжевые тона ранней осени.
34Сидя на крылечке, Михаил ждал Федора Григорьевича. Солнце жгло непокрытую голову, обвязанную тряпкой с темно-ржавым пятном крови. Прохожие сторонились его. «Никто не поможет, — тяжело ворочались мысли. — Камни, камни вокруг, а не люди. Только Лиза... Лиза!..»
Михаил вошел в дом, чтобы не видеть прохожих.
Вскоре за дверью кто-то остановился и тяжело вздохнул. Михаил вздрогнул. В комнату вошел Ли Чан. Прислонившись к притолоке, он поздоровался и спокойно спросил про Федора Григорьевича. Михаил рассказал об аресте Лизы. Старик, присев на корточки, бесстрастно курил длинную трубку, попыхивая сизыми клубами дыма.
— ...Теперь Федор Григорьевич скорее всего у советского консула, — закончил Михаил и почувствовал облегчение, словно какую-то часть своей непосильной ноши переложил на плечи собеседника.
— Вона... — протянул Ли Чан, пряча трубку. — Эх, Федя, Федя... Большое горе!..
— А я уйти хочу... — Михаил замялся. Он хотел сказать: «в горы» — но промолчал. — Может, вы его дождетесь, а?
— Дождусь.
Михаилу показалось, будто Ли Чан посмотрел на него с осуждением.
— Я не убегаю! Нет! — заговорил он горячо, чувствуя, что краснеет. — Не могу больше сидеть сложа руки! Не могу!
Китаец согласно кивнул:
— Ходи, парень. Ходи.
Уже из сеней Михаил крикнул:
— Я приду к нему. Когда — не знаю. Но приду!
Ли Чан опустил голову, вслушиваясь в торопливо удалявшиеся шаги. Все смолкло. Только половицы, отдыхая, тихонько поскрипывали, словно жалуясь на старость. Не спеша Ли Чан выкурил еще одну трубочку и выбил пепел о порог. Ох-хо! Почти восемьдесят зим ходит по земле Ли Чан. Он много видел. Много пережил. Спина его согнулась, зубы выпали, щеки ввалились. У внуков его — в далеком Китае — растут дети. А он все живет. Ван не живет: японцы не выпустили с жертвенных работ. Молодая добрая девушка, — дочь Феди, — не живет: японцы не выпустят. А он... Дверь со стуком распахнулась. На пороге остановился русский. Розовый жирный подбородок тонул в белом крахмальном воротничке. Выпуклые серые глаза его неторопливо осматривали комнату, рот кривился в брезгливой улыбке. Не заметив Ли Чана, он направился к двери светелки.
— Кого ищешь? — спросил Ли Чан.
Человек круто обернулся и уставился на китайца. Глубокие темные морщины бороздили его лицо. Присмотревшись, Ли Чан уловил в облике русского знакомые черты, словно он где-то видел его, только молодого — не такого жирного и без морщин.
— Где Ковров?
— Ходит. Правду ищет, — Ли Чан отвернулся, напряженно вспоминая, где он видел этого русского.
— М-да, — протянул жирный, усаживаясь на лавке против окна. — Правду! Мы все правду ищем. Всю жизнь. Так-то. И богатые и бедные. А правда... нет ее.
— Нету, — согласился Ли Чан.
Неловкое молчание повисло в комнате. Незнакомец старательно тер лицо носовым платком, будто хотел разгладить морщины.
