Николай Кожевников - Гибель дракона
Скрипнув, отварилась дверь, вошел Гончаренко.
— Здорово живешь, земляк, — он снял потрепанную казачью фуражку, но, заметив Ли Чана, остановился в нерешительности.
— Садись, Иван Матвеевич, — пригласил хозяин, — в ногах правды нет.
Гончаренко присел на лавку и, ладонью заслонив от света глаза, вгляделся в китайца.
— Никак, Ли Чан? — заговорил он, сразу оживившись. — Ты, паря, зачастил в наш конец. Смотри — худа бы какого не случилось.
— Зачем худо? — отозвался Ли Чан. — Худо япон сделал. Какой такой еще худо будет? Был сын — пропал. Внуки есть — пропадут без хлеба. Какое худо будет?
Гончаренко помолчал, обдумывая слова китайца, потом солидно кашлянул.
— Да, ты прав, брат, — и, достав трубочку и табак, предложил. — Закурим, годки?
Федор Григорьевич смотрел на Гончаренко и удивлялся, что бы ему, Ивану, скрывать от Ли-Чана? Непонятный старик, себе на уме. Служил у Семенова, теперь ведра чинит, кастрюли. Звали его в полицию работать — не пошел, сколько ни вызывали, ни уговаривали, ни грозили.
Раскурив трубочку, Иван Матвеевич грустно улыбнулся и глянул исподлобья на Федора Григорьевича.
— Поди, думаешь, земляк, кой черт к тебе Гончаренку носит? Уж не затеял ли старый какого подвоха?.. Н-да... Довел нас японец: друг друга боимся. Чуть горло не грызем. А — смех. Сами с собой воюем, альбо с китайцами... — и вдруг спросил. — Ты чего теперь делать-то думаешь?
Федор Григорьевич развел руками:
— Искать буду... Лизавету...
— Так. У консула-то был?
— Был. Да что он может сделать? У японца — сила.
— Оно так, — согласился Гончаренко. — Однако и против силы есть... хитрость, к примеру. Альбо, обратно, сила.
— Хитрый — трус, — вмешался Ли Чан, снимая уголек с лучины. — Сила — вот хорошо.
— Может, и так, — опять согласился Гончаренко, мельком взглянув на Лм Чана, и снова обернулся к Коврову. — Ты, годок, только духом не падай. Может, найдем средство — поправишься.
— Это как же? — насторожился Федор Григорьевич. Гончаренко неторопливо выбил трубку. Спрятал ее в карман. Посмотрел в окно.
— Человек-то верный? — кивнул он на Ли Чана.
— Верный! — вырвалось у Федора Григорьевича. — Что с ним, что со мной — не скрывайся.
— Тебе видней. Да дело-то такое, что голову могут зараз снять.
— Ты, дядя, не хитри, — Ли Чан встал. — Ван Ю нет — что есть? Зачем моя голова?
— Ну, коли так, слушайте, — Гончаренко наклонился над столом, его тяжелая, почти квадратная, голова с ежиком усов под шишкастым носом совсем заслонила свет. — Дело, можно так сказать, особое. Я давно к вам присматриваюсь. Раньше бы пришел, да тут этот поскребыш зотовский вертелся... не с руки. Чужой он нам.
— Ошибся ты, дядя, — возразил Ли Чан, — и на одном кусту орехи разные. Одного червяк грызет, другой совсем чистый.
Гончаренко кашлянул. Подумал, наморщив лоб.
— Ну, то дело прошедшее. Только я тебе прямо скажу, годок: не будь его, Лизавета цела бы осталась.
— Эх, господи! — Федор Григорьевич махнул рукой. — Ну, что я теперь сделаю? Нешто я враг дочери? Иль я хотел ее погибели?
— Не про тебя речь, — Гончаренко опять посмотрел в окно. — Ладно, об этом на досуге погуторим... А дело у меня такое: нужно скорейше сработать десяток ящиков — два с половиной аршина на аршин и в вышину соответственно.
— Об чем речь! — Федор Григорьевич, ожидавший чего-то необыкновенного, был разочарован. — Лес бы был, а за мной дело не станет.
— Об лесе разговора нет. Только вот ящики-то особенные, — Гончаренко понизил голос. — Надо эдак приспособиться, чтобы дно у них было... двойное. И незаметно чтоб.
— С секретом, значит?
— Ага... с секретом. И незаметно чтоб, — настойчиво повторил Иван Матвеевич.
Федор Григорьевич кивнул, с трудом скрывая небывалое волнение.
— Это дело ясное, — сказал он и взял Ивана Матвеевича за руку. — Ты, однако, скажи, зачем они надобны?
— Для дела, годок, для дела, — улыбнулся Гончаренко да так и ушел, не ответив прямо на вопрос, только предупредил на прощание:
— Только вы уж того... чтоб никто ни гу-гу! Не дай бог япошата пронюхают — пропадет голова ни за грош...
Через неделю были отправлены первые пять ящиков. Гончаренко передал, что заказчики работой довольны, просят еще и поскорей. У Федора Григорьевича появилась в жизни цель.
40Вечером в буфете станции Пинфань сидел высокий сухопарый человек, одетый в легкий белый костюм, и, медленно потягивая прохладное пиво, изредка поглядывал в маленький пристанционный садик. Там, небрежно развалившись на скамейке, дремал японец в сером поношенном пиджаке и белых измятых брюках. Вот уже несколько дней, как Гонмо не мог избавиться от беспокойства. В каждом случайном спутнике ему виделся враг, соглядатай. От отчаяния спасала лишь долгая и упорная тренировка в прошлом.
В восемь часов Гонмо расплатился и вышел на улицу. Японец спал улегшись на скамеечке, и мухи копошились у него на лице. За зданием вокзала стояла машина. Гонмо сел за руль и медленно поехал мимо серых фанз с плоскими крышами к темнеющей невдалеке роще. Дорога вилась меж пологих сопок. Гонмо внимательно считал повороты. Шесть! Еще два и... На девятом повороте было пусто. Темнел кустарник. Серый городской воробей насмешливо чирикал, сидя на высоком придорожном камне. Машина пошла еще медленнее. Гонмо пристально вглядывался в кусты.
— Не окажете ли вы мне благодеяние, — послышалось сзади, и Гонмо резко остановил машину, — не подвезете ли по пути...
Невысокий полный японец торопливо открыл дверцу и сел рядом с Гонмо.
— Покорно вас прошу, — пугливо улыбаясь, заметил он, — ускорить нашу прогулку.
Машина пошла быстрее. Незаметно для спутника повернув рычажок звукозаписывающего аппарата, Гонмо приветливо сказал:
— Счастлив вас видеть, дорогой господин Кавасима! — И подумал: «Видимо, придется много заплатить. Действительно — дорогой».
— Я весь внимание, уважаемый господин представитель, — легко произнес по-английски Кавасима, — мне не хотелось бы продолжительное время утомлять вас своим присутствием.
— У меня к вам небольшое поручение.
— Я весь внимание, — японец пристально смотрел на дорогу.
— Нам необходимы некоторые сведения о вашей работе под руководством господина Исии.
— Осмелюсь ли я спросить вас, кому это — «нам», если будет ваше расположение.
— Стране, за которой будущее, — Америке.
Ничто не изменилось в лице Кавасимы. Он только слегка наклонил голову, показывая, что слушает внимательно.
— Ваши коллеги, господин доктор, там, за океаном, просили передать вам искреннее и горячее пожелание счастья, — Гонмо скосил глаза на японца, тот оставался неподвижен. — Не беспокойтесь, наша беседа строго конфиденциальна. Я гарантирую полное сохранение тайны.
— С глубоким прискорбием вынужден просить вас выключить звукозаписывающий аппарат, который, вы, видимо, по рассеянности, так распространенной среди европейцев, нечаянно включили, когда соблаговолили начать нашу беседу.
Гонмо рассмеялся и, повернув рычажок, одновременно нажал вторую кнопку включения ногой:
— С удовольствием выполню ваше пожелание.
Японец молчал.
— Теперь о главном. Мы знаем, что в отряде семьсот тридцать один разрабатывается бактериологическое оружие. Нас интересуют ваши методы и результаты. Можете ничего не писать. Только говорите. Я запомню все дословно.
Японец молчал.
— Нам известно: эти сведения вы передали Германии. В лаборатории доктора Рихтера тоже работают ваши коллеги. И, если документы, которыми мы располагаем, случайно! — посмеялся Гонмо, — попадут в ваш генеральный штаб...
Кавасима приподнялся.
— Без шалостей! — строго сказал Гонмо, резко затормозил машину и левой рукой выхватил из кармана пистолет.
— Какие документы? — прохрипел Кавасима, хватаясь за дверку. — Какие?
— Вот, неугодно ли! — любезно протянул Гонмо несколько копий. — Ваше письмо к Рихтеру, подпись на расписке. К моему глубокому сожалению, я не могу показать подлинников многоуважаемому господину доктору, ибо они... Назад! — сердито крикнул он, заметив судорожное движение Кавасимы. — Ибо они, говорю я, находятся не при мне, а в надежном месте.
Лицо Кавасимы по-прежнему ничего не выражало, только взгляд стал острым и злым. «Глупое, черт возьми, положение! — лихорадочно соображал он. — Чем он, по существу, рискует, если даже сообщит. Знал же, что не на прогулку зовет „швейцарский подданный“ Гонмо письмом Семенова. Но если уж продавать, то так, чтобы обеспечить себя от всяких неприятностей в будущем».
— Япония будет разбита — это же совершенно очевидно, — заговорил Гонмо, тщательно следя за соседом уголком глаза. «Приходится, черт побери, обосновывать чужое „грехопадение“ идеологическими факторами! — думал он со злой усмешкой. — Убеждать негра, что он черен. Если уж ты пришел ко мне по первому зову, нечего ломаться! Запрашивай цену и выкладывай начистоту. Если женщина едет в полночь пить вино с мужчиной в глухой лес, то...» И продолжая вслух: — Даже слепой, не глядя на карту, скажет: вы проиграли войну. У вас много фанатизма, но плохое оружие. И его мало. Вы заказываете и строите хорошие корабли, но их вооружение известно нам, — не первый раз Гонмо «обрабатывал нужный материал», привык к любым «позам» колеблющихся «патриотов». Каждому непременно хочется оправдать свои поступки «несчастным стечением обстоятельств». — Ваш последний серьезный резерв — Квантунская армия. Но в ноябре вам нужно наступать, если немцы — помоги им бог! — возьмут Сталинград. Ваше новое оружие вряд ли поможет вам: вы просто не успеете его разработать. Я предлагаю научное сотрудничество. Мне кажется, чек на пятьдесят тысяч иен через банк Мицубиси гораздо лучше, чем пуля в затылок по приговору суда.
