Елена Подкатик - Точка
Может, позвонить и извиниться?
Надо бы.
Нет. Забыть. И не вспоминать. Вот и весь сказ, как говорит моя мама.
Экскурсия между тем подходила к концу.
– Уважаемые жители и гости столицы! Мы заканчиваем наше путешествие. Ещё несколько минут вашего внимания. Выйдем из автобуса и пройдём немного вдоль улицы. Итак, вы видите, что сохранившаяся дореволюционная застройка Раковской напоминает утраченную минчанами улицу Немигу – одну из самых древних улиц города. К сожалению, уцелевшие во время войны дома в самом начале улицы Раковской тоже не сохранились: при реконструкции Немиги в 1970-е годы они были снесены. А вот Великая Отечественная война, как ни странно, пощадила её застройку: после массовых бомбёжек города здесь уцелели практически все дома.
После создания фашистами Минского гетто в 1941 году в него вошла и часть улицы Островского. В другой её части во время оккупации работал кинотеатр «Беларусь». По воспоминаниям минского старожила Владимира Талейко, здесь шли немецкие взрослые и детские фильмы, снабжённые титрами. Показу этих лент предшествовали пропагандистские ролики с «правдивыми» фронтовыми новостями.
В конце 1960-х – начале 1970-х годов застройка начала улицы Островского была принесена в жертву перестройке (по сути, сносу) старой Немиги. От последней её отрезали два многоэтажных здания (Немига, 6 и 8). Сегодня арка между ними – своеобразные ворота времени, ведущие в XIX – начало XX веков. Архитектура этих столетий хорошо сохранилась на Раковской.
Мы подошли к арке.
Экскурсовод запахнул плотнее куртку.
– Благодарю вас за внимание. Кто хочет, может остаться здесь, кого-то мы можем подвезти на площадь Независимости. Может быть, есть ко мне вопросы?
Молодой мужчина, стоявший рядом со мной, стремительно поднял руку. Совсем как в давнишние пионерские времена.
– У меня есть вопрос! Я родился и вырос в Минске. Потом, так сложились обстоятельства, уехал жить в Германию. Я не был на родине много лет. Некоторые места попросту не узнаю. Многое изменилось. И в Минске, и в моей душе. Хочу повиниться. Цветы положить к памятнику жертвам войны. Знаете, в восьмидесятые где-то здесь с пацанами бегали во дворах и однажды набрели на стройку. Был обед. Шутники рабочие доставали из выкопанной траншеи черепа и расставляли их на заборе. Когда кто-то из прохожих делал замечание, они говорили, что «ну так это ж еврейские». Такой аргумент почему-то всех успокаивал. В те времена была мода – брать эти черепа. Вываривать. Вставлять туда разноцветные лампочки и делать такие стробоскопы под музыку. Играет мелодия, и чьи-то черепа тебе подмигивают…
Арка времени внезапно пошатнулась.
Как тонка грань невозвратного.
* * *19 августа 1942 года. Сибирь, село Верхняя Айдарка
– Пей, голубушка, пей, – тёплая сладкая жидкость проникает внутрь. Я делаю пару глотков и снова проваливаюсь в пропасть.
Проходит мгновение, и я возвращаюсь. Сил нет даже на то, чтобы открыть глаза.
– Не просыпалась?
Женский голос, непонятный язык.
– Целый день спит. С утра как попила молока, так и спит. Боимся мы, чтобы не померла во сне.
Ещё один голос.
– Пусть спит. Кризис миновал. Теперь на поправку пойдёт. Организм молодой. У вас, Клавдия Ивановна, все условия для выздоровления. Один воздух чего стоит. Словом, тайга.
– Воздух, оно конечно, хорошо. А кормить-то дитё чем? Махонькая она, худенькая. Сколь годков-то ей? Звать-то как девчушку?
– Девочка вывезена из оккупированного Минска, про возраст в документах говорится со слов врача – около четырёх лет. Больше ничего не удалось узнать. Ни имени не знаем, ни фамилии. Молчит ребёнок. А у вас спокойно. Может, оттает сердечко со временем.
– Как же деток-то наших искалечило. Как же они расти-то будут дальше? И когда война эта кончится проклятая? Сына моего старшего забрали год назад, до сих пор нет известий. Младший месяц назад ушёл на фронт – изболелось сердце за детей. Кто поможет им, кто? – женщина горько заплакала.
Я испугалась интонации её голоса, показалось, что ей сейчас очень больно. Больнее, чем мне.
И я открыла глаза навстречу чужой боли.
– Смотрите, Нина Ивановна, девчушка глаза открыла! Радость-то какая!
– А ну-ка, посмотрим, – женщина в белом халате медленно подошла к кровати.
Белый халат. Снова белый халат! Сейчас меня будут колоть огромным шприцем и высасывать кровь!
– А-а-а-а-а!!!! – я забилась в угол кровати, схватила подушку и бросила её в ненавистный белый халат.
– Милая, ты что? Не бойся нас. Это же наша докторша – Нина Ивановна. Она проведать тебя пришла. Она хорошая. Добрая. Не бойся, – пожилая женщина осторожно дотронулась до моего плеча. – Всё будет хорошо. Очень хорошо.
Нина Ивановна сняла белый халат.
А Клавдия Ивановна снова укрыла одеялом, всё гладила и гладила мою спину своей шероховатой рукой.
Я согрелась и провалилась в пропасть.
Очнулась снова от прикосновения тёплых рук.
Открыла глаза и увидела Клавдию Ивановну. Она держала в руках дымящуюся железную чашку, из которой пахло так вкусно, что я невольно подавилась внезапно подступившей слюной.
– Девонька моя, надо покушать. Вторые сутки спишь. Вот, куру зарубала, бульона тебе наварила. Покушай, пока горячее, – она поправила подушку на кровати, положила на одеяло вышитое красными петухами полотенце и стала меня кормить. – Как же звать-то тебя, моя хорошая? Всё молчишь. Как быть-то? Негоже человеку без имени. Не положено. А давай я буду называть тебя Светланой. Света. Светочка. А? Нравится? Ты светленькая, синеглазая. Вот и будешь у меня Светой называться. А там посмотрим.
Глава 12
22 октября 2009 года. Минск
08.00
– Светлана Ивановна Айдаркина? – голос на том конце провода удивительно напоминал голос моей соседки, уехавшей три года назад к дочке в Швейцарию.
– Да, это я. Чем могу быть полезна?
– Светлана Ивановна, я бы хотела с вами поговорить. Если не возражаете, давайте встретимся через час в сквере возле вашего дома.
– Простите, во-первых, вы не представились. А во-вторых, я не поняла, какого рода предстоит разговор? И вообще, откуда вы знаете, где я живу?
– Извините. Меня зовут Ольга Фёдоровна Стаханова. В прошлом – директор одного из детских домов Минска. Мне бы хотелось встретиться с вами. Это возможно?
– О чём вы хотите поговорить?
– Сейчас вы всё поймёте. Только вы, пожалуйста, не волнуйтесь.
– Да я и не волнуюсь.
– Речь пойдёт о вашем детстве. О том, где вы росли. Ведь вы выросли в детском доме города Изголь Новосибирской области?
– Да, это правда. Только я не возьму в толк, зачем вам, Ольга Фёдоровна, знать о моём детстве.
– Понимаете, вас разыскивает один человек. Женщина. Скажите, вы помните Мирру Львовну Андрееву?
– Мирра Львовна Андреева? Нет, не помню. Помню Изголь, детский дом, нашу группу, голодное послевоенное время. Извините, такую женщину не помню. Откуда она меня знает?
– Светлана Ивановна, давайте встретимся, я постараюсь всё объяснить.
– Хорошо, я приду. Давайте через час у станции метро «Площадь Якуба Коласа».
– Как я вас узнаю?
– Я буду сидеть на скамейке. И в руках у меня будет книга. «Сымон-музыка». Узнаете?
– Конечно!
10.00
– Сынок! Здравствуй, дорогой!
– Здравствуй, мама! Как дела? Почему такой взволнованный голос? Что-то случилось? С тобой всё в порядке? Может, Василий Николаевич приболел?
– Нет-нет! С нами всё хорошо! Не волнуйся! Мы здоровы! Просто час назад я познакомилась с удивительной женщиной – Ольгой Фёдоровной. Представляешь, она рассказала мне ту давнюю историю из моего детства!
– О том, как тебя спасла женщина с обложки журнала?
– Да, именно эта история! Оказывается, эта женщина жива и ищет меня! Она живёт в Минске! Сынок, прошу, завези меня к ней. Ольга Фёдоровна оставила адрес. Это недалеко.
– Хорошо, мама. Я заеду за тобой в обед. Ладно? Раньше не могу. Извини, сейчас нахожусь в ста километрах от города.
– Это слишком долго.
– Если хочешь, возьми такси, а я вернусь и заеду за тобой. Диктуй адрес.
– Договорились! Так и сделаем. Будь осторожен на дороге.
13.00
В уютном дворике возле старого дома на четыре квартиры почернели поздние цветы. Сникли в ожидании неизбежного холода.
Тихо. И что интересно, возле дома звуки большого города теряются, растворяясь в пространстве. А вместо звуков – тишина, больше похожая на вату.
Дом напрягает свои старые стены, дышит сквозь эту ватную тишину и кричит.
Я слышу, как звуки растекаются по трещинам, уходят в землю и возвращаются, не найдя слушателей, – вверх, в небо.
Там слышат всех.
Смотрю-вглядываюсь в знакомые окна. В сумерках кажется, что кошки на подоконнике превратились в маленьких плачущих сфинксов.
