Елена Подкатик - Точка
Я лежала за шёлковой ширмой с красными японскими веерами и смотрела на парящих под потолком ангелов. В приглушённом свете керосиновой лампы они кружились в прекрасном танце под изумительную музыку небесной свирели.
А навстречу им неслась с земли какофония звуков из прошлого: взрывы снарядов, пулемётные очереди, плач младенцев, вой матерей, последние вздохи убитых людей.
– Как вам удалось выжить в том аду?
– Я и не думала, что останусь жить. Просто вставала утром и шла на обязательные работы, потом возвращалась и проваливалась в спасительный сон. От череды смертей мозг отказывался воспринимать действительность. А смерть не отступала, она смотрела пустыми глазами фашистов, расстреливающих нас на улицах, догоняла девятимиллиметровыми сгустками огня, убивала в машинах-«душегубках».
Мою младшую сестру Алису поймали на улице возле дома. Бросили в такую вот «душегубку» и возили до вечера. Потом выбросили вместе со всеми возле карьера. Нам на следующий день об этом сказала знакомая, которую отправили закапывать трупы.
Мама таяла на глазах. Я как могла ухаживала за ней. Но тяжелее всего было прятать Стеллочку. Маленькая и высохшая, как старушка, она постоянно кричала от боли и просила кушать.
К этому времени рассол из селедочных бочек считался деликатесом, обычной едой были оладьи из картофельной кожуры, сало, которое удавалось соскоблить на кожзаводе со старых шкур.
А в начале января Стелла вдруг замолчала. Ноги её стали распухать, тело покрылось язвами. Фашисты всегда боялись заразы, поэтому отслеживали больных и сразу же отправляли в лазарет за территорией гетто. Там либо убивали, либо пытались лечить. Кому как повезёт. Так Стелла оказалась в больнице. Навещать её запрещалось. Через неделю я всё же решилась подойти к воротам больницы. Медсестра сказала, что девочка умерла.
Маме я не решилась сказать, но думаю, что она поняла. Той же ночью она ушла вслед за Стеллой. Так я потеряла всех. Осталась одна, – Мирра Львовна закашлялась.
Было слышно, как мама наливает в стакан воды.
– Выпейте, станет легче.
– Дорогая Ольга Фёдоровна, легче мне уже не станет. Столько лет живу с этой болью. С ней и умру. Поверьте старухе – умирать не страшно. Просто надо успеть завершить начатое. Почти все свои земные дела я закончила. Но осталось ещё кое-что. В этом мне понадобится ваша помощь.
– Буду рада помочь.
– Сейчас вы всё поймёте. Так вот, утром я хотела похоронить маму, но в 10 часов утра айнзацкоманда начала свою очередную масштабную акцию. Первыми жертвами стали старые, больные и дети – те, кто не успел спрятаться от нелюдей. На территории гетто стали слышаться взрывы и автоматные очереди. Останавливаясь возле подозрительных мест, фашисты кричали, чтобы люди выходили, что им нечего бояться. Никто не выходил, тогда летели гранаты и завершали чёрное дело. Тела убитых сбрасывали в бывший карьер, на месте которого сейчас находится мемориал «Яма».
Из нашего дома уже некого было убивать. Я влезла на чердак, спряталась за обшивку между трубой и стенкой и простояла так до ночи. Фашисты несколько раз обыскивали дом от подвала до чердака. Слава Богу, не бросили гранату.
Глубокой ночью я буквально выпала из укрытия, доползла до чердачного лаза. Убедившись, что в доме тихо, спустилась вниз, надела валенки, телогрейку и потащила маму на кладбище. Кругом слышалась частая автоматная стрельба, потом в районе лазарета раздалось несколько мощных взрывов. Под этот шум я почти спокойно, если можно так сказать, доползла до кладбища.
Времени на страдания не было. Слёз тоже.
Под утро рядом с могилами Иды и Элоизы вырос небольшой холмик из кусков заледеневшей земли.
«Вот и всё. Прощай, мама».
Небо на востоке начинало светлеть.
Я прислонилась к стволу покорёженной снарядами сосны.
Мысли в голове шевелились со скоростью сонной черепахи, которая жила когда-то давно у нас в картонной коробке из-под обуви. Стелла так любила играть с ней. А мама всегда ругала нас, что не хотим убирать за бедным животным. Как давно это было… И больше никогда не будет. Глухие рыдания душили, вырывались наружу, заставляли корчиться от нестерпимой боли. Что делать? Куда идти? Если возвращаться домой, рано или поздно убьют. Если попытаться бежать, тоже убьют. Вариантов нет.
Небо продолжало светлеть. Скоро выглянет солнце. И тогда будет поздно что-либо решать. До следующего утра я могу просто не дожить.
Боль запеклась внутри, кровавым комом легла на сердце, тянула к земле.
Зачем я осталась? Господи, зачем?! Возьми меня к себе! Я не смогу жить одна! Где Ты, Господи? Помоги…
Вдруг какая-то сила буквально оторвала от земли. Я увидела себя со стороны – худую, страшную, в облезлой телогрейке, рваных валенках. Увидела и не поверила своим глазам.
Словно во сне, я бежала в сторону забора гетто. Бежала, падала и снова поднималась с решимостью человека, определившего свою цель.
Если суждено погибнуть, пускай это случится сегодня.
Поверите, не помню, как в кровь рвала руки, перелезая через колючую проволоку. Потом бежала, спотыкаясь, по обледеневшему снегу куда-то, сама не зная куда.
И вдруг, примерно в километре от лазарета возле полуразрушенного дома я увидела девочку лет пяти. Стелла? Неужели она? Исхудавшая, с заострёнными скулами и впавшими глазами, девочка лежала почти раздетая, раскинув на грязном мартовском снегу безжизненные плети рук. Глаза широко открыты. Вот шевельнулась. Слава Богу, жива.
– Милая моя, кто ты? Что ты здесь делаешь? Так можно замёрзнуть, – я сняла телогрейку, завернула в неё девочку.
Нужно бежать. Пока в лазарете стреляют, все патрульные отозваны туда.
У нас было примерно десять минут, чтобы спрятаться. Оглядевшись, я увидела на пригорке одиноко стоящий дом. До войны здесь, кажется, жила семья мельника. Мы с Алисой ходили туда за свежеиспечённой сдобой – румяными французскими булками с хрустящей золотистой корочкой.
Живот подвело. Спазм оказался такой силы, что согнул меня пополам. Рот наполнился слюной. Почти двое суток я ничего не ела.
Небольшое окошко в подвале было разбито. Я влезла первая, потом втянула девочку. Она крепко держалась за меня, не обращая внимания на мороз и болезненное состояние, и пыталась гладить ручками мои волосы.
– Tante, du warst immer bei mir! Ich habe auf dich gewartet! Wo ist deine Tochter in einem rosa Kleid?[32]
Девочка, оказывается, говорит на немецком. Как же это они, даже своих детей истязают?
Мирра Львовна закашлялась.
– Почему девочка спрашивала о дочке в розовом платье? Вы были знакомы? – видно, как по потолку заметались неровные тени – мама поправила фитиль в керосиновой лампе.
Мирра Львовна снова закашлялась.
– Не знаю. Скорее всего, из-за лихорадки. Наверное, я была похожа на её родственницу. В тот момент было не до раздумий. Нам нужно было выжить. Во что бы то ни стало.
Оттащив девочку в самый дальний угол подвала, я обложила её кусками брезента, предварительно обернув каждую ногу старой полуистлевшей ветошью. Так будет теплее. Она не шевелилась. Тяжело дышала и смотрела на меня запавшими глазами. Обескровленная мумия когда-то здорового ребёнка.
По всей видимости, во время взрывов, под шум автоматной стрельбы она сбежала из лазарета. Что делать? Сейчас идти нельзя: сразу же заметят и расстреляют. Остаться здесь – погибнем от голода.
Живот снова свело сильнейшим спазмом. Надо найти хоть какую еду. Иначе долго мы здесь не протянем.
Я огляделась. Возле забитого окна у противоположной стены стояла деревянная бочка. Доски её местами разошлись так, что раздвинуть их не составило особого труда. Засунув руку, на самом дне я нащупала остатки зерна вперемешку с крысиным помётом. Найденное богатство выложила на подоконник, выбрала несколько зёрен, перемешала со снегом и стала жевать. Малейшие усилия давались с трудом – сводило скулы, зубы шатались, кровоточили дёсны. Кашицу из зёрен я затолкала в рот девочке, остальную часть съела сама. Не знаю, сколько времени сидела под окном и почти в беспамятстве наслаждалась забытым вкусом, но вдруг очнулась от криков немецких солдат. Облава. Найти нас в этом подвале – дело ближайших минут.
Что же делать?
Чуть в стороне валялись два ржавых поддона для духового шкафа. До войны в таких пекли хлеб. Я подтащила поддоны к углу, где лежала девочка, укрыла её ими, наверх набросала побольше ветоши. Сама спряталась возле двери.
Почти сразу же остатки рамы окна, в которое мы пролезли, разлетелись от мощного удара приклада автомата.
– Sven, wollen Sie den Keller überprüfen?[33]
– Es würde nicht schaden[34].
– Partisanen sind weit weg. Sie werden nicht zurücklehnen und warten, wenn wir schießen sie[35].
– Dennoch werde ich überprüfen[36].
– Werfen Sie eine Granate und gehen[37].
– Granate kommen in handliches später. Gehen Sie. Ich wird aufholen[38].
По противоположной стене прошлась бешеная автоматная очередь.
