Иван Леонтьев - Тяжело ковалась Победа
Расчувствовался Николай Иванович, сердце отошло, хотел было обнять Зину, приласкать, как раньше, глядя на милое лицо. Но как только Зина вытирала слезы, она сразу делалась серьезной и строгой, и у Николая Ивановича вспыхивала обида. Так они просидели чуть не всю ночь. Души их то сближались в тумане прошлых воспоминаний, то вновь разлетались от соприкосновения с действительностью.
Утром Зина приготовила чай. Николай Иванович сухой паек из вещмешка достал, позавтракали, и Зина, словно и не было вчерашней теплой встречи, с каким-то отчуждением сказала:
– Не будем судьбу неволить. Если бы ты вернулся калекой, другое дело… Это я такое слово себе давала. У тебя руки, ноги на месте – не пропадешь. А алименты, – немного грустно улыбнулась она, – давай по совести…
Поцеловал Николай Иванович Машеньку, простился с Зиной и уехал. Снял у соседки Клавы, фронтовички, угол и поступил шофером на автобазу.
Раньше Клава здесь не жила, бывала только наездами у родственников. В войну все погибли, вот она и поселилась в их уцелевшем домишке. На фронте она была медсестрой, а теперь работала в больнице.
Оба ходили в военной форме, только без погон, словно службу свою продолжали. Дом у нее был в одну комнату, с верандой. Николай Иванович сделал небольшую перегородку из плащ-палатки, и зажили как брат с сестрой. Вначале питались врозь. Николай Иванович после работы на скорую руку перекусывал и шел строить свое жилье. Потом Клава суп к его приходу стала готовить: не в окопе, мол, сидим, поешь горяченького. Николай Иванович и карточки свои стал отдавать, чтобы не иждивенцем быть, и часть зарплаты.
Клава была бойкая, расторопная, успевала и на работе все сделать, и дома управиться, и хлеба коммерческого достать, чтобы Николай Иванович ел – не оглядывался. А когда он уходил строить свой дом, она шла за ним. Он любил песни фронтовые петь, она подпевала ему и помогала играючи: где кирпич подаст, где горбыль поднесет, поддержит – дело-то и спорилось.
Оба были молодыми, кровь кипела, после войны в радость был каждый день. Две судьбы сплелись в одну прядь, обвивая друг друга. Наработаются – и свет им ни к чему.
Соседи уже считали их мужем и женой. Николай Иванович наметил: как только дом отремонтируют, так и перейдут, а этот продадут. И Клава вела себя настоящей хозяйкой, всем довольна была.
В начале мая ждали конца войны. Настроение у всех было приподнятое. И грянул День Победы! Из репродуктора, включенного на полную громкость в комнате Клавы, раздавались боевые песни и торжественные марши. Душа Николая Ивановича ликовала. Ему хотелось сделать что-то необычное – отметить этот радостный весенний день. Он взял лопату, пошел на край поселка, выкопал там небольшой крепкий кленок и принес его к порогу. Потом вырыл яму перед окном своего дома, и вместе с Клавой посадили его на счастье.
К обеду стали сгущаться тучи. Николай Иванович решил закончить карниз крыши и попросил Клаву поработать час-полтора. Она держала лестницу, а он укреплял доску, чтобы прибить рубероид.
Неожиданно у калитки остановилась военная машина. Увидев полковника, Клава вылетела со двора, бросив лестницу и забыв обо всем на свете. Выскочила из калитки и кинулась гостю на шею. Николай Иванович только-только успел ухватиться за доски и повис на руках. Так он и висел, пока полковник не подставил ему лестницу. Покурили они вместе, кто где воевал, вспомнили, но теплоты не возникло. Не умел Николай Иванович с начальниками дружбу водить. Полковник по-приятельски предложил ему поехать на встречу однополчан. Не принял Николай Иванович такое предложение – что-то не по душе ему стало. Залез с чердака на крышу – и давай рубероид прибивать, а сам все думал, как Клава поступит. Гвозди один за другим гнулись, как назло, и мысли такие ревнивые, едкие в голову лезли, что даже плохо соображал, что делал…
Вскоре Клава выскочила переодетая и закричала:
– Слезай, Коля! Поехали!
Но Николай Иванович заупрямился, махнул рукой, отвернулся. Обидно показалось, что не успели ее поманить, как она готова бросить все и лететь со двора. Даже лестницу бросила, не подумав, что он упадет. Но все-таки еще ждал, что Клава подойдет, объяснит, какая это нужда такая, чтобы вот так ехать, когда крышу еще не закончили. Да черт бы с ней, с крышей, – хоть бы позвала-то сразу, пока сама еще не переодевалась, а то нарядилась и кричит – скорее для порядка, а сама и не ждет. Так только, для оправдания: чтобы считалось, что звала, но он сам отказался. Обида у Николая Ивановича к горлу подступала, молоток вертелся в руках, гвозди гнулись…Чувствовал, что они на него смотрят, ждут для порядка, но не поворачивался. А как услышал рык машины, так и замер, пока гул не смолк в конце улицы, посмотрел на пыльную дорогу – и слезы на глаза набежали.
Уехала…
К вечеру Николай Иванович управился с крышей, спустился вниз, вошел в Клавин дом, откинув плащ-палатку, увидел на столе вещмешок с офицерским пайком, и горькая обида взяла, что чуть от тоски не завыл. Было такое чувство, что его словно обокрали. Приехали и обокрали. Не предали, нет, потому что никаких обязательств они друг другу не давали и она ничего ему не обещала. Да и он ни о чем не спрашивал. Просто жили и строили для себя дом. И хоть они и не сговаривались ни о чем, а он уже своей ее считал…
Из репродуктора музыка, песни, народное веселье выплескивается, а у Николая Ивановича тоска сердце сжимает, боль одна. На фоне всеобщего торжества он воспринял отъезд Клавы очень тяжело. Вместо того чтобы благодарить Бога и радоваться, что остался жив в такой мясорубке и вернулся в родной дом, он был омрачен и расстроен.
Допоздна Николай Иванович ждал Клаву: суп сварил, пол-литра еще сходил купил, чтобы по душам поговорить. И если бы Клава сейчас приехала, то он тут же бы сделал ей предложение, чтобы жить по-семейному, как положено.
Но Клава не вернулась ни завтра, ни послезавтра.
Он заделал кое-как окна в своем доме, вставив одно стеклышко, навесил дверь, перетащил свои вещички, оставив нетронутым офицерский паек, закрыл ее дом на замок и каждое утро поглядывал: не вернулась ли?
Пока Клавы не было, Николай Иванович каждый вечер ходил вокруг своего дома с топором или молотком и все не мог взяться ни за какое дело. Беспокойство и думы не давали сосредоточиться. То вдруг покажется стук в ее доме, и он идет в огород, чтобы посмотреть на ее крыльцо, нет ли там кого, а убедившись, что замок на месте, вновь дает слово не думать больше о ней.
Наконец Клава приехала.
Вернулась она поздно вечером и сразу пришла к Николаю Ивановичу. Он протянул ей ключ и не стал ни о чем спрашивать, ожидая, что она сама все расскажет.
Клава объяснила, что этому полковнику она спасла жизнь.
– Ты не подумай чего, – тихо сказала Клава. – Это встреча фронтовиков.
Николай Иванович не поверил ее россказням. Он знал немало медсестер на фронте и не хотел бы сейчас быть мужем одной из них. Вначале ему показалось, что Клава не такая, но эта недельная поездка в Москву что-то в его сознании сдвинула. Умом он понимал, что, по-видимому, неправ, – полковник сам предложил вместе поехать – но не мог загасить обиду. Больше всего его задело, что Клава не очень-то и хотела, чтобы он поехал с ней. И звала его, скорее всего, только ради приличия, для отвода глаз.
Клава оскорбилась его подозрительностью. Она не считала себя виноватой и не собиралась ничего доказывать. Схватив ключи, она хлопнула дверью.
За несколько дней Николай Иванович успокоился, ревность угасла, и он начал здороваться с Клавой, заговаривать при встречах, давая понять, что размолвка – пустяк, но Клава обиделась не на шутку.
– Я тебе не жена, чтобы оправдываться, – бросила на ходу Клава, когда он вновь завел разговор о ее поездке.
При каждой встрече Николай Иванович вновь и вновь пытался наладить отношения, но все было напрасно.
– Полковника ждешь? – как-то зло сорвалось с языка у Николая Ивановича.
– Не с шофером же коротать жизнь, – съязвила Клава.
Оскорбился Николай Иванович и решил поухаживать за девчонкой, чтобы подзадорить Клаву.
Обстоятельства раскрутились неожиданно быстро и совсем не так, как предполагал Николай Иванович.
С Натальей он познакомился на восстановлении Кировского завода, куда возил материалы. Разнорабочих присылали на разгрузку штучного груза: кирпича, шифера, рубероида…
Бойкие девчата сами лезли на глаза, приставали к нему с разговорами, а Наталья всегда сидела или стояла в сторонке и украдкой поглядывала на него. Была она из вербованных, как и все остальные.
Николай Иванович углядел в ее поведении скромность, можно сказать, стеснительность. Хоть и была она не очень симпатичной, но скромность он ценил больше всего. Сходив с ней раз-другой на обед, поговорив по душам, понял, что она еще и бережлива. А когда пригласил ее в кино и хотел купить фруктовое мороженое, она по-хозяйски отвела его руку от кошелька и, чуть окая, проговорила: «Деньги надо беречь, дочери помогать. А на винцо да на лакомство никакого кармана не хватит». Сказала это так серьезно и деловито, что Николай Иванович даже улыбнулся. Ему по душе это пришлось, что девушка не только экономна, но еще и о его дочери думает. Это настолько его подкупило, что он взглянул на нее совсем иначе, чем на других, – более серьезно.
