Иван Леонтьев - Тяжело ковалась Победа
Антонина после школы в Ленинград сразу улетела. Долго еще на нас сердилась, почему не остались в городе после войны: квартиру бы, мол, получили.
Институт окончила, устроилась на завод. Сначала в общежитии прописали, через несколько лет, как молодому специалисту, комнату дали, а теперь уже вот своя квартира – как в аэропорт ехать, направо большой квартал. Сын у нее с компьютерами мозгует, по ученой части направился. В каком-то АО служит – платят, говорит, хорошо. Мне иногда гостинцы пересылает, если оказия случается. Приятно… Сама Антонина болеет – из квартиры не выходит, пиявками лечится от давления. Но кто уж они мне теперь? Мою жизнь с ихней никак не свяжешь. Годы меня по-своему изогнули, а у них другие замашки… Ездили, говорят, молодые прошлым летом отдыхать в Сочи – что-то больно много уж за квартиру в сутки с них брали. Я как услыхал, подумал, ослышался. Это ж надо: почти мою месячную пенсию платить, только чтобы одну ночь в отдельной квартире переночевать! Днем ведь на море…
8В пятницу вечером за Юрием Павловичем и внуком приехали зять с дочкой.
Встреча, разговоры…
В воскресенье чуть свет надо было уезжать.
– Может, не пойдешь на рыбалку? – мама погладила перед сном Алешу по голове. – Мы с тобой погуляем…
– Нет, – наотрез отказался мальчик. – Дедушка Михалыч обещал волшебную удочку.
– Какую? – с удивлением взглянула дочь на Юрия Павловича.
– Надо, дочка. Мы обещали.
– Ну, раз обещали… Посмотрю, что за волшебная удочка.
Утро выдалось теплым, тихим. Юрий Павлович проснулся раньше обычного, побрился и все не решался будить Алешку. Хотелось сделать Алексею Михайловичу приятное – развести костер до его прихода, но… пожалел внука…
Еще издали увидели высокий столб дыма над ивой.
Мальчик поспешал впереди, желая первым встретиться с Михалычем. Он катил тележку с десантниками, чтобы еще раз услышать похвалу старого рыбака.
– За мной папка на машине приехал, – похвалился Алеша, как только подошли к старику. – Я домой завтра еду. В школу пойду.
– Рано еще в училище, – засомневался Алексей Михайлович.
– Готовиться надо.
– Комиссии там, справки всякие… – добавил Юрий Павлович.
– Ну-ну, – ссутулился Алексей Михайлович. – Надо, так надо.
Алеша с фырканьем хлебал уху.
– Раньше дедушки успел, – пошутил Юрий Павлович, почувствовав аппетитный запах ухи с дымком. – Как спалось, Алексей Михайлович? – спросил он непринужденно.
– Спал забудуще. Спать – оно ведь не молотить: спина не болит, Палыч. Глаза на своем веку насмотрелись – так, как закрою, все что-нибудь и вижу: не мать, так брата, не фронт, так послевоенное житье. Вчера мы тут опять все ворошили, а в ночи-то они мне и привиделись. Вот ведь как: кого ни коснись, без слез не вспомнишь.
Сердце Юрия Павловича сжалось. Он понимал: старик одинок, неожиданный их отъезд огорчил его. Чтобы настроить беседу на бодрый лад, сказал:
– Алексей Михайлович, мне кажется, это все свыше идет. Не все от людей зависит.
– И я это же говорю. Кого ни коснусь, вижу, что многое заранее человеку предсказано. Но за свою жизнь крепко все же стоять надо, чтобы судьбу-то к лучшему склонить.
– Да, потрясла нас судьба.
– Трясла не трясла, а все-таки выдержали – победили! В войну все на Союз смотрели, как на спасителя! Это сейчас распелись, победителями себя выдают, а тогда на нас вся надежда была. Сколько полегло, до сих пор сосчитать не могут. Сердце кровью обливается, как услышу, что опять где-то косточки откопали. Наших жертв теперь на много веков вперед должно хватить… Столько народу погубили, а какой жизни добились?.. И опять, кажется, не туда идем…
Помолчали, как в траурную минуту.
– Алексей Михайлович, а что, у вас речки поближе нет?
– Как сказать?.. Для меня милее этого места не сыскать, – отозвался старик. – Когда-то здесь богатая деревня была. Плотина перекрывала переход, мельница стояла, омута темнели, вода воронками кружилась. Пока старики были живы, дома берегли: думали, дети вернутся – жить будут. А как они поумерли, сразу все распустошили, растащили. Я ведь сюда давно езжу. Душевная-то тоска убивает нашего брата быстрее голода, иссушает пуще зноя…
Служил я в молодости в этих краях – верстах в пяти отсюда, где нынче полустанок. Приглянулась мне тут одна девица. В увольнение все к ней бегал. Глаза у нее были голубые-голубые, коса толстая, русая, и говорок такой грудной, окающий. Глаз от нее не мог оторвать. Сядем в лодку – и катаемся по озеру до темноты, а потом я лечу, пока дух не захватит: в части ко времени надо быть. Тут вода высокая стояла, берега каждую весну подмывало.
Я всегда на веслах, а она заливалась. И до того мне ее голос в душу запал, что и теперь его слышу. Ровно она песню на память здесь, над озером мне оставила. Особливо когда один сижу – будто наяву ее голос слышу… И чем больше времени проходит, тем сильнее меня сюда тянет. Ничего поделать с собой не могу – как приворожила.
– А она где?! – взглянул на часы Юрий Павлович.
– Как сейчас помню: туман в то утро стоял. Даже петухи вроде не пели. Опоздал я на поверку. Посадили меня под арест. Через две недели прибежал – а от их дома одни головешки. Случайно сгорел или спалили – кто знает. Родителей ее раскулачили, и всю семью куда-то в Сибирь сослали. Пришел я тогда на озеро, сел тут где-то – и услышал ее песню, голос будто из воды подымался. Как чудо какое… Так сердце защемило – хотел в воду кинуться…
Перед женитьбой я приезжал сюда (говорил, кажись) – думал, она вернулась. А уж как овдовел – каждое лето здесь. Сижу и явственно слышу: будто она где-то за поворотом заливается. И такая боль душевная захватывает!.. Хотел перебраться и жить здесь, в доме подруги моей любушки, но ее дочке чем-то не приглянулся. Только на лето разрешила. А сама вот уже который год глаз не показывает.
Раньше я рыбачил здесь по ночам. Керосиновый фонарь на плотике спущу – и ловлю себе. Вечером ушицу сварю, утром свеженькую похлебаю. Сижу и голос ее слушаю – как наваждение какое…
Каждую весну спешу сюда. Все кажется, что она должна объявиться…
– Пора уже вам. Держи, тезка, – протянул Алексей Михайлович мальчику небольшое удилище с леской и фигурным поплавком.
– Я ее заговорил. Слово у меня заветное есть. Только червячка насади – и поймаешь. Но никому не давай, а то заговор пропадет, – он обнял Алешку и что-то прошептал. Потом повернулся к Юрию Павловичу: – Бог даст здоровья, свидимся! Может, свою историю поведаете… Тоже ведь, поди, судьба-то не щадила.
– Да уж… Вряд ли краше будет! – ответил Юрий Павлович, взглянул на внука и, уходя, добавил: – Если все благополучно, обязательно приедем. Интересно, о чем вот он будет рассказывать лет через семьдесят? Если приведется… У него, может, веселее получится?
– Кто знает… Дай-то Бог! – Алексей Михайлович помахал им рукой, катая туда-сюда тележку с десантниками, и смотрел с грустью на прихрамывающего Юрия Павловича, на мальчонку, который гордо вышагивал, неся рыбу на кукане, пока они не свернули за угловой дом, где начиналась деревенская улица…
