Анатолий Недбайло - В гвардейской семье
— В нижней части фюзеляжа розирвався снаряд, — отвечает он. — Отбило шматок хвоста.
«Вот так положение... — Удастся ли на этот раз дотянуть до своих?..» Самолет прыгает вверх-вниз, вверх-вниз... Чтобы сдержать его, начинаю действовать триммерами руля высоты и сектором газа.
Штурмовик стал меньше клевать носом. Но напряжение от такого пилотирования испытываю
предельное. Идем так минут двадцать. А вот и наш «дом». С трудом посадил я подбитый самолет на
краю аэродрома. Руки и ноги словно занемели. Выбрался из кабины, сбросил тяжелый парашют, разогнул
одеревеневшую спину.
Подбегает механик Григорий Мотовилов. За ним семенит Саша Чиркова. На их лицах — тревога, удивление. Спешит ко мне и инженер полка Иван Кондратьевич Клубов.
— Ну и фокусник! — улыбается он. — Как это тебе удалось, Недбайло?
— Что «удалось»? — недоумеваю я.
— Да ты погляди на свою машину сзади!
Посмотрел — и сам диву дался: киль изрешечен, руль поворота — в темно-зеленых клочьях, левая часть
стабилизатора на две трети словно бы срезана, хвостовая часть фюзеляжа разодрана вместе со
шпангоутами.
— Чудо, просто чудо! — продолжает капитан Клубов. — Много повидал я за свою службу, но чтобы
прилететь с таким хвостом — подобного и не слыхивал!
— А там что? — Мотовилов потянулся к масло-водорадиатору, вытащил оттуда окровавленную тряпку.
Это оказался кусок мундира какого-то гитлеровца.
Клубов пристально посмотрел мне в глаза:
— Шел на бреющем?!
— Да!..
— Товарищ капитан! Отремонтируем самолет, — вступил в разговор Мотовилов. — Не беспокойтесь и не
переживайте: завтра будет готов!
Я знал: Мотовилов слов на ветер не бросает: он может работать без сна и отдыха до тех пор, пока не
восстановит машину и не введет ее в строй. [52]
В это время к нам на полном ходу подъезжает «виллис» и резко тормозит. Из него выскакивает командир
полка.
— А где Калитин? — в голосе тревожное волнение. Я молча опускаю голову.
— Что с Калитиньш?
— Погиб, товарищ майор! — отвечаю и чувствую, как горло сдавил нервный ком.
— При каких обстоятельствах?
И я рассказал, как все произошло, как в самолет Калитина угодил зенитный снаряд, как Игорь направил
горящий штурмовик на вражеские танки. Майор Ляховский внимательно слушал меня. Рассказ о подвиге
Калитина очень взволновал его. Командир достал из кармана носовой платок, снял фуражку и, как всегда
в момент большого напряжения, стал вытирать вспотевшую лысину.
— Такой прекрасный летчик, такой боец!.. А вы почему задержались, товарищ Недбайло? Все давно
возвратились...
Я не мог собраться с мыслями, чтобы коротко ответить командиру. Перед глазами был пылающий
штурмовик Игоря, несущийся к земле.
— Мстил врагу за своего друга, товарищ гвардии майор! — выдавил я наконец.
...Несколько дней не находил себе места. Горе давило меня. Чувствовал себя так, словно был виновен сам
в гибели боевого друга. Никак не укладывалось в голове, что Игоря нет больше в живых. Но рядом с
моей стояла его пустующая теперь кровать.
Однажды, возвратившись из боевого вылета, я направился к шалашу, устроенному для летчиков
невдалеке от стоянки: здесь, под камышовой крышей, можно было укрыться от жары, отдохнуть.
Навстречу — Катюша. Мы поздоровались, постояли, вспомнили Игоря. Он был нашим общим
товарищем, и боль утраты мы испытывали в равной степени. Идем рядом, молчим. Но от этого еще
тяжелее на душе. Надо что-то сказать, спросить.
— А вам не трудно работать на командном пункте?
— Нисколько! — мягко улыбнулась она.
Как мне хотелось, чтобы Катя чаще улыбалась, чтобы сияли ее лучистые глаза, чтобы она, вот так всегда
[53] шагала рядом. В девятнадцать лет очень хочется любить и быть любимым. Тем более, когда у твоей
молодости есть опасный враг — война. И мне снова вспомнился Игорь, юный, жизнерадостный, отважный Игорь Калитин, наш полковой Гастелло. Ему ведь был только двадцать один год...
Глава четвертая
1.
Процесс становления летчика — сложный и многогранный. А если это не просто летчик, а воздушный
боец?
Получилось так, что процесс моего становления протекал непосредственно в сражениях, и практику я
проходил в самых что ни есть натуральных условиях. Это было во времена больших, важных событий —
освобождения Донбасса от гитлеровских оккупантов, стремительного наступления наших войск на
Харьков. Затем была одна из важнейших битв Великой Отечественной войны — на Курской дуге...
Эти события воздействовали на процесс нашего возмужания, хоть мы принимали участие не во всех боях
того периода. Наш полк был частью дивизии, входившей в состав Южного фронта, который с конца зимы
и до начала лета 1943 года, ведя бои «местного значения» и отвлекая на себя значительные силы
противника, облегчал тем самым положение на других фронтах. Мы пристально следили за общей
обстановкой. У входа на КП висела большая карта, на которой почти ежедневно появлялись новые
красные флажки, обозначающие освобожденные советскими войсками населенные пункты.
Легко представить мое состояние, когда я видел, как линии флажков все приближались к милому, благозвучному географическому названию «Изюм».
Самыми популярными людьми в полку были сейчас политработники. Даже агитаторов мы тепло
называли комиссарами.
— Ну, давай, комиссар, рассказывай, — попросили летчики агитатора, — что новенького!.. [54]
А вести пошли одна другой лучше. Партийные и комсомольские собрания нацеливали личный состав на
славные дела, на героические подвиги. И мы — не ради славы, а ради победы — старались каждый
боевой вылет сделать как можно эффективней, намести противнику как можно больший урон.
Изучая карту боевых действий, я представил себе наш Южный фронт плечом, подставленным другим
франтам — Юго-Западному, Степному, Воронежскому, Центральному. Перед нами был, как называли его
гитлеровцы, Миус-фронт. Здесь противник превратил свои позиции в сильнейший оборонительный
рубеж. Особенно много укреплений было возведено весной и летом 1943 года: с высоты полетов мне
видны темные линии траншей, ходов сообщения. Разведка доносила, что гитлеровцы сооружают доты, дзоты, блиндажи, роют противотанковые рвы, устанавливают всякого рода препятствия. Вражеское
командование отдало своей 6-й армии приказ удерживать рубеж на Миусе, считая, что судьба Донбасса
будет решаться именно здесь.
В ночь с 17 на 18 июля наш Южный фронт перешел в наступление, стремясь нанести поражение частям
6-й армии противника. Тогда же наши соседи — войска Юго-Западного франта — развернули
наступательные бои на Изюм-Барвенковском направлении, имея задачу разбить армейскую группу
«Кампф», 1-ю танковую армию и 6-ю армию противника.
Мы летали много. Одно боевое задание сменялось другим, и я на практике овладеваю всеми видами
боевого применения. Сводки Совинформбюро, сжатые до нескольких фраз, передавались друг другу, из
уст в уста.
— Слышал, Анатолий? Бои идут в районе Изюма и Луганска! Наши форсировали Северскый Донец...
Это еще издали кричит мне Бикбулатов. Улыбается: ему приятно порадовать меня доброй вестью.
Вечером, хоть я устал и хочется скорее прилечь, чтобы чуть свет встать и снова мчаться на аэродром, —
ищу газеты. Точно: бои в районе Изюма! На следующий день читаю: «Советская авиация крупными
силами произвела ночные налеты на железнодорожные узлы Орел, Лозовая, Краматорская, станции
Карачев, Харцызск и аэродромы противника». А еще через несколько дней. [55]
«Войска Юго-Западного фронта вели ожесточенные бои на захваченных плацдармах в районе Изюма».
Эти строки словно бы звали меня на новые ратные дела. И я опешил, стремился туда, где кипела битва,
— нес врагу возмездие и за себя, и за своих близких, и за поруганный родной город, и за весь наш народ, за всю Отчизну.
Две недели длилась наступательная операция войск Южного фронта на реке Миус, в ходе которой было
нанесено поражение противнику. Эта операция притянула к себе крупные силы фашистов с
Белгородского направления, что содействовало успеху наших войск в битве под Курском.
В тех событиях мои «крылья» крепли, с каждым днем я мужал, разил врага увереннее.
Бои продолжались...
2.
Иду как-то ранним утром на стоянку и еще издали вижу — там уже жизнь кипит: хлопочут у
штурмовиков авиаспециалисты, от самолета к самолету переезжают бензо- и маслозаправщики. Кое-кто
