Чарльз Буковски - Возмездие обреченных
— Я с тобой, — сказал Макдафф.
И они пошли вместе, Гарри и старый тощий Макдафф. Старик попыхивал своей трубкой. Он всегда держал ее под парами. Она была его продолжением. Или Макдафф был ее продолжением. Почему бы нет?
Шли они молча. Разговаривать было не о чем. Остановились у светофора. Макдафф выпустил облачко дыма.
Смыслом жизни для Макдаффа было накопление денег. Женат он не был. Жил в двухкомнатной квартирке и ничего себе не позволял. Читал газеты, но без всякого интереса. В церковь не ходил, но не из-за непризнания религии. Просто не позаботился выбрать — к какой именно конфессии примкнуть. Это все равно, что не быть республиканцем, потому что не знать, что это такое. Макдафф не был несчастным, но не был и счастливым. Лишь изредка его охватывало беспокойство, вдруг появлялось нечто такое, что могло взволновать его, и тогда на какой-то момент глаза старика наполнялись страхом.
А потом все улетучивалось… словно муха приземлилась, но тут же полетела дальше в поисках более перспективной территории.
Они добрались до бара. Зашли.
Все знакомые лица.
Макдафф и Гарри прошли к свободным местам.
— Два пива, — нараспев заказал старик.
— Как поживаешь, Гарри? — спросил один из завсегдатаев.
— Рыщу, дрочу и сру, — ответил Гарри.
Ему стало неудобно перед Макдаффом, никто не поздоровался с ним. Словно это был не человек, а салфетка на столе. Старик не привлекал их внимания. Гарри они замечали, потому что он был алкашом, никчемным и ненужным. Это давало им чувство превосходства. То, чего им не хватало. Макдафф же вызывал пресные чувства, а этого у них было вдоволь.
В баре было тихо. Все сидели и посасывали свое пойло. Мало кто мечтал ужраться в жопу.
Рядовой субботний полдень.
Макдафф перешел ко второй кружке, не забыл позаботиться и о Гарри.
Его трубка раскалилась докрасна от непрерывного шестичасового горения. Расправившись со второй кружкой, Макдафф ушел. Гарри остался один на один с остальными посетителями.
Денек выдался неурожайный, время тянулось бесконечно долго, но Гарри знал: если он высидит, то получит свое. Вечером в субботу намного проще, насчет халявной выпивки, естественно. Но идти было некуда. Гарри избегал встреч с домовладелицей, он задолжал ей за девять дней.
Смертельные промежутки — время от кружки до кружки. Завсегдатаи — да им нужно было просто посидеть где-нибудь, с кем-нибудь побыть. Общее одиночество, тихий страх — вызывали у них потребность побыть вместе, поболтать — это их успокаивало. А Гарри требовалось только одного — выпить. Гарри мог пить сколько угодно, и ему все было мало. Успокоения не наступало. А другие… они просто сидели и время от времени болтали о чем попало.
Пиво у Гарри выдохлось. Добить его Гарри не мог, иначе он должен был заказать чего-нибудь еще, а денег у него не было. Оставалось ждать и надеяться. Как профессиональный алкаш, Гарри знал основное правило — никогда не проси первый. Его жажда была темой для насмешек, и любое требование, исходящее от него, убивало в них радость одаривать.
Гарри окинул взглядом бар. Четыре-пять завсегдатаев. Мало и неперспективно. Одним из неперспективных был Монк Гамильтон. Монк претендовал на бессмертие, потому что каждое утро съедал шесть яиц. Он думал, что в этом его преимущество перед остальными. С умишком у него было туго. Огромный, почти квадратный, с тусклыми, неподвижными и безразличными глазами. Шея, словно дуб, и мощные волосатые руки.
Монк разговаривал с барменом. Перед ним стояла пепельница, залитая пивом. Гарри стал наблюдать за мухой, которая приземлилась прямо в пепельницу. Она прошлась между окурками, наткнулась на сигарету, разбухшую от пива, сердито зажужжала, взмыла вверх, затем сдала чуть назад, потом приняла влево и наконец улетела.
Монк был мойщиком окон. Его льстивые глаза наткнулись на Гарри. Толстые губы скривились в надменной улыбке. Он подхватил свою бутылку, подошел и сел рядом с Гарри.
— Че сидишь, Гарри?
— Жду, когда дождь пойдет.
— Как насчет пивка?
— Жду пивной дождь, Монк. Спасибо.
Монк заказал два пива. Заказ прибыл.
Гарри любил пить прямо из бутылки. Монк нацеживал по частям в стакан.
— Тебе нужна работа, Гарри?
— Как-то не задумывался об этом.
— Нам требуется человек, чтобы держать лестницу. Конечно, за это платят не так хорошо, как тем, кто работает на лестнице, но все же хоть что-то. Ну, как?
Монк шутил. Мойщик окон был уверен, что Гарри слишком низко опустился, чтобы понимать это.
— Дай мне время, Монк, нужно подумать.
Монк посмотрел на остальных посетителей, на его лице снова проявилась надменная улыбочка, он подмигнул дружкам и перевел взгляд на Гарри.
— Слышь, тебе только придется крепко держать лестницу. Я буду чистить окна, а ты — меня подстраховывать. Это же не слишком тяжело, так ведь?
— Да, есть вещи и потяжелее, Монк.
— Ну так что, возьмешься?
— Не думаю.
— Давай! Чего б тебе не попробовать?
— У меня не получится, Монк.
И все были довольны. Гарри свой парень. Непревзойденный кретин.
Гарри смотрел на батарею бутылок, выставленную за стойкой. Все они дожидались лучших времен, тая в себе и смех, и безумие… скотч, виски, вина, водка и все остальное. Они все стояли и стояли, невостребованные. Они были похожи на жизнь, которая стремится быть прожитой, но ведь никто этого не хочет.
— Слышь, — заговорил Монк, — мне надо подстричься.
Гарри ощущал, как медленно крутятся жернова в голове мойщика окон. Как он примеряется к нему, словно ключик к замку.
— Не хочешь пройтись со мной?
Гарри молчал.
Монк придвинулся ближе.
— По дороге заглянем в бар и на обратном пути пропустим еще по одной.
— Идем… — Гарри влил остатки пива в горнило своей жажды, поставил бутылку и двинулся вслед за Монком.
Они вышли на улицу. Гарри чувствовал себя псом, сопровождающим хозяина. А Монк был спокоен и самоуверен: он при деле, все идет как надо. Это была суббота, его выходной, и он намеревался подстричься.
По пути зашли в бар. Местечко было намного уютней и чище, чем та дыра, в которой обычно шакалил Гарри. Монк заказал пива.
С каким видом он сидел! Человечище. Мужчина. Само спокойствие. Достаток. Он никогда не задумывался о смерти, по крайней мере, о своей.
Так они сидели бок о бок. Гарри осознавал, что совершил ошибку, вывалившись из жизни: любая работа с восьми до пяти менее мучительна.
На правой щеке Монка темнело родимое пятно, такое мягкое, еле заметное. Гарри наблюдал, как Монк прикладывается к своей бутылке. Ему было все равно — что глотнуть пива, что в носу поковыряться. Его не мучила жажда. Он просто сидел со своей бутылкой, за которую заплатил сам, и время текло, как говно вниз по течению.
Они прикончили свое пиво, Монк перекинулся парой слов с барменом и направился к выходу. Гарри последовал за ним. На улице они пошли рядом.
В парикмахерской посетителей не было. Цирюльник знал Монка, когда тот забирался в кресло, они обменялись приветствиями.
Цирюльник накинул простынь на плечи Монка и подоткнул вокруг шеи. Голова словно отделилась от туловища, родимое пятно на правой щеке приобрело четкие контуры.
— Вокруг ушей коротко, сверху — не очень, — сказала голова.
Гарри, изнывая от жажды пива, подхватил какой-то журнал, открыл на первой попавшейся странице и сделал вид, что читает. Тут он услышал, как Монк обратился к цирюльнику:
— Кстати, Пауль, это Гарри. Гарри, это Пауль.
Пауль и Гарри и Монк.
Монк и Гарри и Пауль.
Гарри, Монк, Пауль.
— Слышь, Монк, — не выдержал Гарри, — может, я пойду пропущу пивка, пока ты стрижешься?
Монк оторвал взгляд от своего отражения и уставился на Гарри.
— Нет, выпьем после того, как я закончу, — отрезал он и снова перевел взгляд на зеркало. — Не так коротко над ушами, Пауль.
Сколько мир вертится, Пауль стрижет.
— Ты хочешь сказать, что это коротко, Монк?
— Абсолютно.
— Я не согласен.
— Я бы на твоем месте согласился, Пауль.
— Рад бы, да не могу.
— Почему это?
— Потому что длиннее-то я тебе их уже не сделаю.
— Ох, блядь, ты и жук, Пауль! — восклицает Монк и начинает смеяться.
Монк смеялся долго. Его смех походил на скрежет линолеума, который режут тупым ножом. А еще он смахивал на предсмертный крик. Отсмеявшись, Монк заметил:
— Сверху — не слишком коротко.
Гарри опустил журнал и уставился в пол. Линолеумный смех трансформировался в линолеумный пол. Сине-зеленый с багровыми ромбиками. Старый пол. Местами линолеум потрескался и задрался, обнажив грязно-коричневые доски. Грязно-коричневый цвет пришелся Гарри по душе. Он оторвал взгляд от пола и начал считать: три кресла для стрижки, три для ожидающих, 13–14 журналов. Один цирюльник. Один посетитель. Один… что?
