Чарльз Буковски - Возмездие обреченных
— Ну что ж, — послышался спокойный голос отца, — раз ты так этого хочешь, видит Бог, ты это получишь.
Я лежал и ждал, ждал и вслушивался в доносившиеся до меня звуки. Я распознавал голоса птиц, гул проезжающих машин, я даже различал удары собственного сердца и движение крови по венам. Еще я слышал дыхание отца и, подвинувшись глубже под кровать, я ждал, ждал — что же будет дальше.
Жизнь алкаша
Гарри очнулся в своей кровати с похмелья. Тяжелое похмелье.
— Ох, бля, — простонал он.
В его комнатке имелась маленькая раковина.
Гарри поднялся, доплелся до раковины, пустил воду и сунул голову под струю. Освежившись, он напился, еще поплескал на лицо и утерся майкой.
Шел 1943 год.
Гарри собрал разбросанную по полу одежду и стал медленно одеваться. В комнате было темно, лишь редкие лучи света пробивались сквозь дыры опущенных штор. Комната с двумя окнами. Классное местечко.
Гарри вышел в коридор и направился к туалету. Усевшись на толчок, он поразился тому, что из него еще что-то вываливалось. Гарри не ел вот уже четыре дня.
«Боже, — думал он, — чего только нет у людей: кишки, рты, легкие, уши, пупки, половые органы… чего там еще… волосы, поры, язык, у многих зубы, да много чего… ногти, ресницы, пальцы, колени, животы… Все это так скучно. Почему никого это не угнетает?».
Гарри подтерся грубой туалетной бумагой — одна из достопримечательностей меблирашек. Без сомнения, домовладелицы подтираются чем-нибудь получше. Знаем мы этих религиозных дам, с их давным-давно почившими мужьями.
Гарри подтянул штаны, спустил воду и вышел, миновал лестницу и оказался на улице.
Было часов одиннадцать. Он пошел на юг. Похмелье было зверское, но Гарри не унывал. Это означало, что вчера он оказался в нужном месте в нужное время. Порывшись в карманах, Гарри отыскал окурок. Он остановился, осмотрел смятый и почерневший бычок, достал спички и попытался зажечь. Он чиркал, но пламя не вспыхивало. Гарри не отступался. Только с четвертой спички, которая обожгла пальцы, он прикурил. Затянувшись, Гарри закашлялся и почувствовал спазмы в животе.
Мимо прошелестел автомобиль. В нем было четверо парней.
— ЭЙ, СТАРЫЙ ПЕРДУП! СДОХНИ! — прокричал один, остальные рассмеялись.
Автомобиль скрылся. Сигарета все еще дымилась. Гарри снова попробовал затянуться. Выпустил колечко голубого дыма. Колечко ему понравилось, и он побрел дальше.
Так он шел под теплыми солнечными лучами и думал: «Вот иду и курю сигарету».
Гарри добрался до парка напротив библиотеки. Сигарета стала обжигать пальцы, и он с сожалением бросил ее. Зайдя в парк, он отыскал укромное местечко возле статуи. Это был памятник Бетховену. Композитор шел, опустив голову, заложив руки за спину, глубоко погруженный в свои мысли.
Гарри растянулся на траве. Подкошенная, она была неуютным ложем. Травинки стали жесткими и острыми, но от них исходил свежий дух. Дух умиротворения.
Налетела мошкара и закружила над лицом. У каждой мошки была своя траектория. Траектории пересекались, но насекомые никогда не сталкивались.
Они были такие крохотные, но и эти крохи что-то искали. Гарри смотрел сквозь рой на небо. Оно было голубое и бездонное, черт бы его побрал. Гарри смотрел в эту голубую бездну и пытался что-нибудь постичь. Но у него ничего не получалось. Ни ощущения вечности, ни Бога, ни даже Дьявола. Чтобы найти Дьявола, нужно сначала отыскать Бога. Они ведь идут в такой последовательности, кажется.
Гарри не любил тяжеловесных мыслей. Тяжеловесные мысли могут привести к тяжелым ошибкам.
Гарри принялся было размышлять над самоубийством, но потом как-то отвлекся на мысли о том, как бы купить новую пару ботинок.
Главная проблема самоубийства — это мысль о том, что там может оказаться хуже. В конце концов Гарри пришел к заключению: единственное, что ему сейчас нужно — это бутылка холодного, ледяного пива с очаровательными водяными бусинками на стекле и влажной этикеткой.
Представляя себе желанную бутылку пива, Гарри задремал. Его разбудили голоса. Голоса юных школьниц. Они хихикали и шептались:
— Ооооо, смотри!
— Он спит!
— Может, нам разбудить его?
Гарри наблюдал за ними сквозь прищуренные глаза. Он не мог разобрать, сколько их точно, видел только разноцветные платья: желтые, красные, голубые, зеленые пятна.
— Знаете, а он красивый!
Девчонки прыснули, рассмеялись и убежали.
Гарри снова закрыл глаза.
Что это было?
Ничего подобного с ним раньше не случалось. Они назвали его «красивым». Это бодрило и очаровывало. Какая доброта!
Но ведь они не вернутся.
Гарри поднялся и пошел туда, где парк выходил на проспект. Он отыскал свободную скамейку и уселся. На соседней скамье расположился какой-то бродяга. Он был намного старше Гарри. От него веяло чем-то дремучим и безжалостным, что напомнило Гарри отца.
«Нет, — подумал Гарри, — я не буду таким».
Бродяга уставился на Гарри. Глаза у него были крохотные и совершенно невыразительные.
Гарри чуть улыбнулся в ответ. Бродяга отвернулся.
На проспекте загудели моторы. Показалась военная автоколонна. Длинная вереница грузовиков, набитых солдатами. В каждый грузовик напихали солдат, как сельдей в бочки. Они перевешивались через борта. Мир был в состоянии войны.
Колонна двигалась медленно. Солдаты увидели сидящего на скамье Гарри. И тут началось. Это была смесь свиста, топота и ругани. Они орали ему:
— ЭЙ, СУЧИЙ ПОТРОХ!
— САЧОК!
Когда один грузовик удалялся, солдаты из следующего подхватывали:
— ОТОРВИ СВОЮ ЖОПУ ОТ СКАМЕЙКИ!
— ТРУС!
— ПИДОР ДРАНЫЙ!
— ССЫКУН!
Это была очень длинная и медленная колонна.
— ДАВАЙ С НАМИ!
— МЫ СДЕЛАЕМ ИЗ ТЕБЯ МУЖИКА, УРОД!
Белые, красные, черные лица — букет ненависти.
Старик с соседней скамейки поднялся и закричал солдатам:
— РЕБЯТА, Я ПРОУЧУ ЕГО ЗА ВАС! Я ВОЕВАЛ В ПЕРВУЮ МИРОВУЮ!
Солдаты заржали и стали махать ему руками.
— ПОКАЖИ ЕМУ, ОТЕЦ!
— УСТРОЙ ТЕМНУЮ!
Наконец колонна прошла. Остался лишь всякий хлам, которым солдаты кидались в Гарри: пустые пивные банки, коробки из-под сока, апельсины, бананы.
Гарри встал, поднял ближайший банан, очистил и съел. Отличный банан. Он прошелся и подобрал апельсин, очистил и стал долька за долькой поедать фрукт, сначала высасывая сок, потом прожевывая мякоть. По ходу отыскал еще один апельсин, очистил и съел следом. Потом Гарри наткнулся на зажигалку, кто-то пытался достать его зажигалкой, а может, просто обронил. Гарри опробовал зажигалку, она работала. Он подошел к старику и показал ему свою находку:
— Эй, приятель, есть покурить?
Крохотные глазки бродяги уперлись в Гарри. Они были какие-то плоские, будто из них удалили зрачки.
— Тебе нравится Гитлер, да? — спросил он очень тихо.
— Послушай, друг, — ответил Гарри, — почему бы нам не прогуляться вместе? Может, мы наскребем на выпивку, а?
Старик закатил глаза. Гарри увидел налитые кровью белки. Затем старик снова посмотрел на Гарри:
— Не с тобой! — прошипел он.
— Ладно, тогда прощай…
Глаза старика снова закатились, и он повторил свой ответ, но уже громче:
— ТОЛЬКО НЕ С ТОБОЙ!
Гарри не спеша покинул парк и направился в свой любимый бар. Он был совсем рядом. Гарри постоянно чалился в этом баре. Он был его единственной гаванью. Строгой и безжалостной.
По пути Гарри проходил мимо пустыря. Компания мужиков средних лет играла в софтбол. Большинство игроков были пузатые, низкорослые, с титьками почти как у женщин — 4–Г — освобожденные от военной службы.
Гарри приостановился, чтобы посмотреть игру. Очень много аутов, скверные подачи, ужасная защита, но они все равно продолжали играть. Почти как ритуал, обязанность. Никудышные игроки злились. Единственное, на что они были способны — это злиться. Злоба доминировала над всем остальным.
Гарри стоял и смотрел. Все казалось ему таким ненужным. Даже софтбол навевал грустные чувства. Никчемное занятие.
— Привет, Гарри, ты чего не в баре?
Это был старик Макдафф, попыхивающий своей трубкой. Макдаффу шел 62 год, казалось, он всегда смотрит куда-то вперед, мимо вас, но, тем не менее, он все видел — все ваши действия — из-под своего пенсне. Одевался Макдафф в один и тот же черный костюм и синий галстук. Старик приходил в бар каждый день около полудня, выпивал пару пива и уходил. И его нельзя было ни ненавидеть, ни любить. Он был — как календарь на стене или колпачок для ручки.
— Иду, — ответил Гарри.
— Я с тобой, — сказал Макдафф.
И они пошли вместе, Гарри и старый тощий Макдафф. Старик попыхивал своей трубкой. Он всегда держал ее под парами. Она была его продолжением. Или Макдафф был ее продолжением. Почему бы нет?
