Питер Бигл - Тихий уголок
Обзор книги Питер Бигл - Тихий уголок
Питер С. Бигл
ТИХИЙ УГОЛОК
Могила – тихий уголок,
Там нет любви и нет тревог.
Эндрю Марвелл. «Его застенчивой возлюбленной»Перевод с английского: Татьяна Усова
Стихотворные переводы: Галина Усова
Посвящается моим родителям
Саймону и Ребекке,
моему брату Дэниэлу
и, как полагалось бы,
Эдварду Петерсону
ГЛАВА 1
Тяжесть болонской колбаски потянула Ворона вниз, и владелец лавочки чуть не поймал его, когда тот юркнул через дверь на улицу. Ворон неистово забил крыльями, чтобы набрать высоту. Он походил в этот момент на маленький чёрный электрический вентилятор. Восходящий поток воздуха подхватил птицу и забросил в небо. Дважды описав круг, чтобы обрести равновесие, Ворон полетел на север.
А внизу, уперев руки в бока, стоял лавочник и глядел, как исчезает в небе тёмное пятно. Но вдруг он пожал плечами и вернулся в свою деликатесную лавку. Он не был лишен тяги к философии, этот торговец, и знал, что если Ворон является в деликатесную лавку и уносит целую болонскую колбаску, это свершается либо по Воле Божией, либо нет, но и в том и в другом случае здесь ничего нельзя поделать.
Ворон лениво летел над Нью-Йорком, и утреннее солнышко пригревало его перья. Поливальная машина, трясущаяся по Джером-авеню и оставлявшая дорогу позади себя тёмной и блестящей, колесящие по Фордхэму немногочисленные такси, подобные хорошо нажравшимся акулам. Две парочки вынырнули из метро и медленно брели себе, причём девушки приникли к парням. Ворон полетел дальше.
Ночь выдалась жаркая, и Ворон видел людей, пробуждающихся на городских крышах. Серые крысы, которые выбежали из подвалов как раз перед рассветом, запрятались теперь в свои норы, потому что кошки вышли на улицы и вышагивали вдоль обочин. Как только явились кошки, голуби рассеялись по крышам и подоконникам, и Ворону подумалось: «Ах, какая жалость». Он бы распугал куда меньше голубей.
Обычный утренний туман висел над Йоркчестером, и Ворон нырнул в него. Йоркчестер застраивала, в основном, страховая компания, и выглядел он как одно-единственное розовое кирпичное здание, отражённое в сотне зеркал. Все дома в Йоркчестере были в 14 этажей, и у каждого над парадным входом виднелось оштукатуренное изображение моряка, играющего на аккордеоне. Над чёрными входами красовались моряки, играющие на мандолинах. Все моряки были левшами, и у всех шапочки увенчивались оштукатуренными помпонами. Здесь имелся торговый центр, три кинотеатра, и наконец – небольшой парк.
А ещё здесь было кладбище, и как раз над ним Ворон начал снижаться. Довольно большое кладбище, с половину Центрального парка, густо заросшее деревьями. Оно было аккуратно разбито на участки извивавшимися дорожками, называвшимися Фэарвью-авеню, Сентрал-авеню, Оукленд-авеню, Ларч-стрит, Честнат-стрит и Элм-стрит. Одна дорожка вела к итальянской секции кладбища, другая – к немецкой, третья – к польской, и так далее, так как Йоркчестерское кладбище не принадлежало какой-то одной конфессии, здесь кого только не было.
Ворон приблизился к нему с задней стороны, и теперь летел вдоль Сентрал-авеню, держа в когтях болонскую колбаску. Ряды более или менее простых надгробий постепенно уступили место Массивным Старым Крестам. Кресты, в свою очередь, уступили место Ангелам, Ангелы – Плачущим Ангелам, а те наконец – Мавзолеям. Они возносились над семейными участками, будто оцепеневшие сторожевые псы, и твердили друг дружке: «Взгляни! Кто-то очень важный покинул сей мир!». Они были агрессивно-греческими, с белыми мраморными колоннами и куполами. Греку они, пожалуй, греческими не показались бы, но выглядели вполне греческими для йоркчестерца.
Один мавзолей отделяла от остальных маленькая тропинка. То было старое здание, не такое огромное, как некоторые другие, и не такое белое. Колонны его растрескались и раскололись у основания, а в одном из зарешеченных окошечек над дверью не хватало стекла. Но два льва держали в пасти по тяжелому кольцу, и если бы вы заглянули в окошечко, то разглядели бы у задней стены цветной витраж, изображающий ангела.
Сейчас дверь была отперта, и на ступеньках сидел маленький человечек в тапочках. Он помахал рукой Ворону, когда тот пошёл на снижение, и сказал: «Доброе утро, доброе утро», едва птица приземлилась перед ним. Ворон уронил болонскую колбаску, а человечек нетерпеливо потянулся вперед и подхватил угощение.
– Целая болонская колбаска! – сказал он. – Огромное тебе спасибо!
Ворон пытался немного отдышаться и глядел на него с некоторой горечью.
– Кукурузные хлопья недостаточно хороши? – хрипло сказал он. – Бернард Барух ест кукурузные хлопья, а тебе болонскую колбаску подавай.
– С тобой что-то случилось по дороге? – спросил маленький человечек, которого звали Джонатан Ребек.
– Черт возьми! – рявкнул Ворон. – Да я чуть не надорвался!
– Птицы не надрываются, – неуверенно заметил мистер Ребек.
– Можно представить, что за орнитолог из тебя вышел бы.
Мистер Ребек принялся есть колбаску.
– Изысканно, – сказал он вдруг. – Прелестно. Ты не хочешь немного?
– Не против, – отозвался Ворон и принял из рук мистера Ребека кусочек колбаски.
– Ну как там, славный денёк? – спросил мистер Ребек мгновение спустя.
– Славный, – подтвердил Ворон. – Небо голубое, солнышко светит. Мир провонял летом.
Мистер Ребек слегка улыбнулся.
– Ты не любишь лета?
Ворон чуть приподнял крылья.
– Да с чего бы мне? Всё нормально.
– А я люблю лето, – сказал мистер Ребек. Он откусил от своей колбаски и продолжал с набитым ртом. – Это – единственное время года, когда можно почувствовать вкус своего дыхания.
– О Господи, – сказал Ворон. – Но не с самого же утра. Кстати, избавился бы ты ото всех этих бумажных пакетов, я их и отсюда вижу.
– Я их кину в мусорную корзину в мужской уборной, – сказал мистер Ребек.
– Нет, не надо. Я их унесу. Люди, знаешь ли, станут удивляться. Когда они увидят на кладбище бумажные пакеты, они не подумают, что это гёрлскауты устроили пикник. Кроме того, ты вообще слишком часто там околачиваешься. Люди тебя вот-вот узнавать начнут.
– Мне там нравится, – сказал мистер Ребек. – Мне по душе здешний туалет. Я там и стираю себе, – он обхватил колени руками. – А знаешь, люди говорят, будто миром правят материалисты и машины. Однако это не так. Во всяком случае, не в Нью-Йорке. Город, где на кладбище находится мужская уборная – это город поэтов, – ему понравились последние слова. – Город поэтов, – повторил он.
– Это для детей, – заметил Ворон. – Мамаши приводят детишек, чтобы показать им могилы двоюродных дедушек, мамаши рыдают и сажают на могилах цветы, а ребятишки чувствуют, что им надо кое-куда сходить. Рано или поздно. Вот для них и установили эту здоровенную будку. Ну а что ещё они могли бы сделать?
Мистер Ребек рассмеялся.
– Ты не меняешься, – сказал он Ворону.
– А как я могу перемениться? Хотя ты – не прежний. Девятнадцать лет назад ты сентиментально благодарил меня за солёный бисквит, а теперь хочешь, чтобы я для тебя бифштексы таскал. Дай-ка ещё ломтик.
Мистер Ребек подчинился.
– Я всё-таки думаю, что ты бы справился. Маленький бифштексик не так уж и много весит.
– Он много весит, – сказал Ворон. – На каждом его конце висит по полицейскому. Сегодня я едва не рухнул наземь по пути сюда. Кроме того, все мясники на здешнем форпосте цивилизации теперь меня знают. Довольно скоро мне придётся начать налёты на Вашингтон-Хейтс. А ещё двадцать лет, если доживем, – и я вынужден буду транспортировать бифштексы из Джерси.
– А ты, знаешь ли, не обязан носить мне еду, – сказал мистер Ребек. Он почувствовал себя несколько задетым и почему-то виноватым. Ворон был, в конце концов, совсем невелик. – Я бы и сам справился.
– Чушь, – сказал Ворон. – Тебя охватит паника, как только ты выйдешь за ворота. И город сильно переменился за девятнадцать лет.
– Очень сильно?
– Да. Дьявольски переменился.
– Да, – сказал мистер Ребек. Он отложил в сторону недоеденную болонскую колбаску, тщательно её завернув. – А ты не против того, – спросил он не без колебаний, – чтобы меня кормить? То есть, это удобно? – Он почувствовал, что это глупый вопрос, но ему хотелось знать.
Ворон уставился на него глазами, похожими на замёрзшее золото.
– Раз в год, – прохрипел он. – Раз в год тебя одолевает беспокойство. Ты начинаешь задаваться вопросом, как получается, что по воздуху тебе что-то приносят. Ты задаешься вопросом, а что он с этого имеет. И ты говоришь: «Ничего за ничего. Никто никому милостей не оказывает».
– Это не так, – возразил мистер Ребек. – Это вовсе не так.
– Ха, – сказал Ворон. – Всё в порядке. Твоя совесть начинает тебя беспокоить. Старые раны ноют, – он взглянул в упор на мистера Ребека. – Конечно, это хлопотно, конечно, это неудобно. Ты прав, чёрт возьми, это против моих правил. Теперь тебе легче? Ещё вопросы есть?
