Божена Немцова - Дом в предгорье
Когда переступили порог, почувствовали едкий запах чернобыльника,[32] которым женщины окурили весь дом, отгоняя злых волшебниц. Пожелав друг другу спокойной ночи, все отправились спать. А Богуш открыл окно и еще долго наслаждался прекрасной светлой ночью, любовался вершинами гор и зелеными долинами, где над ивами у ручья клубились белесые облачка тумана, мерцая в лунном свете как серебряные ризы. Там, как гласит молва, при свете месяца танцуют лесные феи и сладостным пением заманивают к себе молодых парней. Горе тому, кто позволяет увлечь себя в их хоровод! «Залюбят» они его до смерти, «затанцуют» так, что ноги отвалятся по колено, а тело разметают по воздуху, чтобы и память о бедняге исчезла. По утрам, когда девушки ходили за травой и им попадались места, где не было росы, они говорили: «Тут ночью танцевали лесные феи, роса стерта!»
«Сколько дивной поэзии я здесь нашел! — подумал Богуш, закрывая окошко. — Но самая дивная поэзия во всей природе — она!» — прибавил он, бросаясь в постель.
Утром, еще до восхода солнца, девушки выбегали в ржаное поле умываться росой и при этом пели:
Ты лицо мое, лицо, яркой розой расцветай,
умывать тебя я буду в поле утренней росой,
той росой, что собрала со ржи я утром рано,
пока солнце не взошло в день святого Яна.
Катюшки не было среди них. Она сидела в своей каморке, подперев рукой головку, и печально напевала:
Слезы сердце мое оросили обильно,
как усыпал корону венгерскую жемчуг.
Она и сама не знала, почему ей в голову приходят такие печальные песни, почему ей хочется плакать, куда подевалось ее радостное настроение.
Кто знает, как долго она бы так сидела, если бы не пришла бабушка. Катюшка стала быстро одеваться, чтобы бабушка ничего не заметила в ее настроении и не стала спрашивать, в чем дело.
Когда Богуш спустился к завтраку, уже не в Зверкиной одежде, а в своем костюме, вся семья и работники были уже в сборе.
Сперва всем показалось, что пришел не он, а кто-то другой. В своем привычном платье Богуш чувствовал себя намного свободнее, и хозяин это сразу заметил. В одежде Зверки он казался им почти своим, но когда его увидели в господском костюме, рассмотрели с головы до ног, то даже сам хозяин подумал: «Он, должно быть, из хорошей семьи». Катюшка единственная на него не смотрела, но при его появлении в комнате покраснела, потом побледнела. Катюшка обрадовалась, когда дедушка велел Блажо, как самому высокому из парней, достать из-за потолочной балки «белых кроликов», цветы ромашки, чтобы посмотреть, чей цветок завял, а чей нет.
Богуш не знал, что это за «кролики», но, взглянув вверх, увидел уложенные в ряд белые цветы. Их засунули туда вечером, по одному на каждого, от самого старшего до самого младшего в доме. Чей цветок до утра засохнет, не пройдет и года, как тот умрет. Блажо вытаскивал и каждому подавал его цветок. Многие из них завяли, но Катюшкин оказался самым свежим, видимо, оттого, что ее цветок положили едва распустившимся. У одной лишь Зузулы ромашка совсем завяла.
— На все воля божья, коль суждено умереть, значит, умру, да и то, старая ведь я уже, — сказала она, заплакав.
— Эх ты, дуреха старая, поверила! Это же обычай наших предков. Мы его соблюдаем, чтобы не забывать о них, а верить во все это нельзя, — сказал хозяин, хотя втайне сам во многие приметы верил. Зузула немного успокоилась, коль хозяин сказал, но увядший цветок не выходил у нее из головы.
После завтрака Богуш отдал хозяину рисунок хижины с пастухом и портрет Катюшки, но не тот, где она сидит под кустом калины в венчике. Он рисовал рано утром, желая доставить старику радость, и это ему удалось. Потом Богуш поблагодарил за радушие и гостеприимство и сказал, что собрался в путь, хотя уходить ему очень не хочется. Все стали уговаривать его остаться, одна Катюшка молчала, но весть эта поразила ее в самое сердце. Она вышла из комнаты вроде бы по делу и направилась в чулан, а придя туда, не могла понять, что ее туда привело. Вышла во двор, оттуда в сад, в самый дальний его угол, к яблоне. Там упала на колени и, заломив руки, воскликнула:
— Что же со мной будет, господи!
А в это время в комнате хозяин говорил:
— Ну, коль уж иначе нельзя, идите с богом, и если опять окажетесь в наших краях, то теперь вы знаете, где, мы живем. А валашку эту возьмите на память, я сам ее делал. Но до обеда мы вас не отпустим, раз вы прямо домой. В Брезно приедете еще засветло, Зверка домчит вас туда как в сказке. А ты вот что, Зверка, подари-ка пану этот костюм, пусть он его покажет у себя дома и почаще о нас вспоминает. Эх, мне даже тоскливо стало, — добавил старик взволнованным голосом, а старуха сказала, что полюбила Богуша, как сына.
Когда уже поговорили обо всем, Богуш попросил хозяина побеседовать наедине. О чем они толковали, никто не ведал и даже не догадался бы, но «поклялась земля когда-то раю, что нет под солнцем тайн». Может, и эта станет явью. Оба, однако, были взволнованны.
— Катюшка... Катюшка... где ты?.. Отзовись! — звала бабушка. Она искала внучку по всему дому, искала, как закатившееся яичко, но Катюшки нигде не было.
— Может, она с девчатами пошла бросать венки в ручей? — предположила дочь.
— Нет, нет, она бы сказала, — покачала головой бабушка.
— А может, пошла к лесничихе, у той девчушка хворает, вы же знаете, Катюшка любит ее, — сказала тетка.
— Поищите, где-нибудь да найдется, — велел хозяин и пошел со Зверкой осмотреть повозку, на которой должен был уехать гость.
Богуш тоже не мог понять, куда Катюшка подевалась. Он беспокоился за нее: после того как она неожиданно вышла из-за стола, он ее не видел, а ему очень хотелось еще полюбоваться ею. Ведь через несколько часов они расстанутся надолго, а может быть, и навсегда.
Собираясь поискать Катюшку, он забежал в свою комнату за шляпой, но, взглянув в окно, заметил в зелени сада что-то белое. «Это она», — подумал Богуш и помчался вниз, потом в сад, где в самом дальнем углу под яблоней застал совершенно поникшую Катюшку.
— Ради бога, Катюшка, что с вами? Вас ищут, что случилось? — спросил он в сильном волнении, увидев ее бледное, залитое слезами лицо.
Опустив сложенные руки, она посмотрела на него так, словно в душу проникла, и с улыбкой на устах и слезами в глазах сказала:
— Кажется, меня околдовали.
Под этим взглядом, от этих слов Богуш забыл, что он хотел всего лишь полюбоваться ею. В эту минуту для него на свете не существовало ничего, кроме нее. Целуя ей руки, он воскликнул:
— Меня, меня, дорогая Катюшка, твои глаза околдовали! Я так долго смотрел в них, что сердце мое не выдержало. О сладкая, дорогая, единственная моя... ты любишь меня? — тихо спросил он, обняв ее тонкий стан.
Катюшка затрепетала, как листок осины, слезы навернулись ей на глаза, и, прижав руки к сердцу, она прошептала:
— Когда я услышала, что вы уезжаете, думала, умру... а сейчас... ах, я даже не знаю, как сказать о том, что я чувствую!
— Милая моя! — воскликнул Богуш, совершенно счастливый от ее признания. Он еще крепче прижал любимую к сердцу, целуя ее глаза и белый лоб.
Долго стояли они так, объятые тихой лаской и увлеченные друг другом. Очнувшись, Богуш взял Катюшку за руку, и то, что он ей сказал, подействовало на ее сердце, как теплый дождик на увядающий луг. Когда они выходили из сада, Катюшка уже не напоминала шаловливое дитя, она стала нареченной Богуша, а он шел рядом с нею, словно в ней для него заключался весь мир.
В тот же день к вечеру Богуш простился с обитателями дома в предгорье. Все были взволнованны, в том числе и хозяйка. Только хозяин попрощался спокойно. Он что-то знал, но помалкивал. У Катюшки дрожала рука, когда она подавала ее своему единственному, а слезы затуманили ей глаза. Но едва он, нежно взглянув на нее, прижал к губам золотое обручальное кольцо на своей правой руке и показал на ее палец, она вытерла слезы. Повозка скрылась из виду, и Катюшка тихо вошла в дом.
А вечером, когда девушки на лужайке под окном запели:
Мы любили друг друга, как два голубка,
а расстались с тобою, как ласточки.
Ты оставил меня одну горевать,
улетел от меня за зеленую гору,
за гору зеленую, за тучу черную.
Милый мой, сердце мое, возвращайся скорей! —
она заплакала.
.....Прошел год с той поры, как умер старый пан Сокол из Соколова, и полтора года, как сын его, ставший за это время доктором прав и богатым наследником, забрел в дом у подножия гор.
В салоне фрау Зауэршюль — так именовала себя пани Завржилова, у которой собиралось только избранное общество, чему она придавала большое значение, — бывал и молодой пан Сокол из Соколова (она называла его бароном). Он всегда был желанным гостем по многим причинам: во-первых, он был «фон»,[33] во-вторых — богат, в-третьих — доктор и, в-четвертых, потому, что барышня Амелия, ее красавица дочь, была на выданье. Около нее, как мотыльки вокруг яркого цветка, порхали молодые люди, называя ее королевой всех балов. К тому же она пела, словно соловей, виртуозно играла на фортепьяно, говорила по-французски и по-английски, «Декамерон»[34] перед сном читала в оригинале и учила испанский. Она прочла все романы, могла судить как о театре, так и о модах.
