Божена Немцова - Дом в предгорье
Богуш дал посмотреть и портрет Катюшки, без утайки поведав, как девушка испугалась.
— Да, болтают такое, — подтвердил хозяин и долго не мог оторвать глаз от рисунка, хотя это был всего лишь набросок. — Фигурой, — произнес он, — фигурой она пошла в мать, а лицом похожа на отца, на бедного моего Юро.
Когда старик возвращал рисунок Богушу, на седых ресницах его блеснула слеза.
— Прежде чем уйду, я сделаю вам такой же портрет, — пообещал Богуш, заметив, что старику это будет приятно.
— Ох, большую радость мне доставите, кто знает, долго ли она еще у нас в доме поживет. Я не собираюсь выдавать ее, как здесь принято — в пятнадцать-шестнадцать лет девушки уже становятся женами, — но если ее придут сватать в зажиточный дом, да жених ей понравится, что я на это скажу? Придется сделать так, как она пожелает. А я бы очень хотел, чтобы она попала в хорошую семью, мы ведь растим ее словно ягодку.
Тронутый этими словами Богуш спрятал рисунок. Близился вечер, пригнали домой скотину, и это прервало разговор о Катюшке. Услышав звон колокольчиков, она вышла из дома и стала подзывать коров по кличкам.
Старик заговорил о своем хозяйстве, сколько доходу оно ему приносит, не преминув после слова «свиньи» добавить: «не при вас будь сказано».
— Так же как у овец, быков, коней, у каждой коровы тоже есть своя кличка, — продолжал он. — Если у нее нрав веселый — она Веселина, если ноги стройные, как у оленя, — Олешка, если пасется у дома — Домашка, и тому подобное.
Спустя некоторое время шум во дворе утих, все угомонилось, и хозяйка позвала ужинать.
— А хворосту уже наготовили? — спросил хозяин у молодежи.
— Эх, и костер будет! — прищелкнул пальцами Зверка. — Как только появятся звезды, пойдем, чтобы разжечь первыми!
Поужинали. Надвигались сумерки. Когда на небе засверкала первая звездочка, собралась молодежь вместе, все принаряженные, и двинулась на Брезову гору. Дочь хозяина, зять, старик и Богуш пошли заодно с молодежью, но только посмотреть. Хозяйка же, тетка и старая Зуза остались не только присматривать за домом, но и чтобы принятыми в таких случаях средствами изгонять злых волшебниц, которые в эту ночь строили разные козни и всячески вредили скоту.
На Брезовой горе, в самом высоком месте среди старых берез и пихт был сложен огромный костер, который до начала праздника стерегли парни.
На юго-восточном склоне горы у ее подножия лежит деревня, от нее через пашни и луга к вершине ведет дорога. С севера гора круто спускается почти к самому берегу Грона,[30] откуда днем и ночью доносится грохот и стук железоделательных мастерских.
С запада — отвесная стена, голые скалы, но вид на долину Грона до самой Лопеи и дальше открывался великолепный. Молодежь знала, что прекраснее места для костра нет. Когда семейство Медведей пришло на Брезову гору, там уже было много парней и девушек из деревни. Не вся молодежь еще собралась, и с каждой минутой народу прибывало.
Хозяин с семьей и Богуш стали в сторонку под березами, Катюшка пошла к девчатам, а Зверка к парням. Костер подожгли, и пламя мгновенно взметнулось, осветив ближние березы красным светом, разом гикнули парни так, что стало слышно по всей округе. Девушки взялись за руки, образовали вокруг костра хоровод и, медленно двигаясь по кругу, запели:
Если бы я знала, когда праздник Яна,
костры б разложила на три стороны.
Один в ту сторонку, где солнышко всходит,
другой в ту сторонку, где оно зайдет,
третий в ту сторонку, откуда пригожий,
парень мой любимый ко мне подойдет.
Ян, Ян, Вайян!
За этой песней следовало много других, по большей части любовных, которые девушки пели, не останавливая хоровод, пока костер, прогорев, не стал рушиться. Тогда к нему подскочили парни, выхватили горящие головни, стали крутить их над головой, кричать и петь так громко, что гора содрогалась. Тем временем костры вспыхнули и на других горах, от гомона и песен, долетавших оттуда, долина гудела. Когда пламя немного спало, девушки стали прыгать через костер, и каждая старалась прыгнуть как можно дальше, но за парнями им было не угнаться. Сколько при этом смеху, шуток! Девушки дразнили парней, те задевали девушек, кто-то принес еще охапку хвороста, бросил на раскаленные угли, и пламя опять взметнулось ввысь. Девушки снова взялись за руки и запели:
Эй, гуси мои, гуси,
эй, белые гуси!
Эй, летите вы высоко,
видите далеко.
Гуси, вы не видели
милого моего?
Эй, по табору он ходит,
эй, четырех коней водит,
как увидите его,
вы ему скажите:
не дождаться мне его,
должна я выйти замуж.
Мелодия песни была прекрасна. Пели много других песен хором и поодиночке. Вот девушка, которой что-то нашептывал молодой парень, отвечает песней:
Зачем тебе, шугай,[31] жена молодая,
коль зимою нету тепла в твоем доме?
А он ей в ответ:
Терна нарублю я четыре воза,
и тепло нам будет зимою дома.
Пели и радовались повсюду, у всех лица сияли от удовольствия. Кое-кто из парней позволял себе и поцеловать девушку, и обнять, но при этом никакого озорства не было. Самые задорные парни показывали свою силу и ловкость, крутили топорики над головой, перепрыгивали костер друг через друга, пока у одного полштанины не сгорело. Всякий раз когда костер начинал угасать, в него снова подбрасывали хворосту, а девушки при этом повторяли припев:
Ян, Ян, Вайян!
Было уже поздно, когда хозяин сказал, что пора бы и домой. Парни разгребли костер, засыпали его землей, и все двинулись по домам. На других горах костры тоже погасли, но в небе появился месяц и озарил бледным светом долину Грона. На обратном пути, словно сговорившись, все дружно затянули:
Виноград, виноград, виноград зеленый,
ты, шугай, не уходи, оставайся на ночь.
Я останусь ночевать, сизая голубка,
если рано на заре ты меня разбудишь.
Занимается заря, на дворе светает,
пора просыпаться, шугай мой любимый.
Быть мне битой с утра матушкой сердитой,
ведь зеленой травы я не накосила.
Буду битым и я батюшкой суровым,
я еще не поил коня вороного.
Хоть и встала заря, а ты спи, Зузана,
ни тебя, ни меня не даст бог в обиду.
«Спокойной ночи! Спокойной ночи!» — слышалось отовсюду, так как дороги расходились, одна вела к деревне, другая — к дому Медведей. Богуш был всего лишь зрителем, но общее веселье так его захватило, что он даже пел вместе со всеми. Во время праздника ничто не ускользало от его внимания, и, хотя среди девчат было несколько красивых, высоких и стройных, в сравнение с Катюшкой они не шли. Каждое движение ее было исполнено природной грации. Парни из деревни вели себя с ней совсем иначе, чем с остальными девушками, за весь вечер ни один из них не отважился обнять ее за талию, ущипнуть за плечо или неожиданно поцеловать, как это делали с другими.
Зверка все время вертелся возле красивой молоденькой девушки и трижды удачно прыгнул вслед за нею через костер. Когда Богуш спросил его, чья это девушка, тот вспыхнул и сказал:
— Это моя ровесница, Фружа, дочка старосты.
Богуш ни о чем его больше не спрашивал, но в душе пожелал славному парнишке счастья, чтоб мечты его, как и мечты Богуша, сбылись.
Когда уже подходили к дому, Богуш оказался рядом с Катюшкой. Она спросила, видел ли он раньше, как жгут костры на празднике Яна Крестителя.
— У нас, — ответил он, — раньше тоже жгли святоянские костры, но, я думаю, теперь уже это повсюду забыли либо запретили. Увидел я такое впервые здесь и очень этому рад. Только зачем вы прыгаете через огонь, ведь это опасно?
— Иначе никак нельзя. Прыгают для того, чтобы сбылось желание. Если удачно перепрыгнешь, желание сбудется, а если упадешь или обгоришь, тогда нет.
— А что задумали вы, Катюшка? — спросил Богуш.
— В прошлом году я прыгала ради того, чтобы лен подлиннее уродился, — улыбнулась она, — и желание мое сбылось.
— А сегодня?
Не сразу, но все же она ответила:
— Сегодня... сегодня я сказала себе так: «Кто что любит, пусть то и получит» и один раз за то, чтобы в семье все были здоровы.
— И прыгали вы удачно, я видел!
— Да, удачно. Но мы ведь празднуем по обычаю, потому что наши предки праздновали, говорит дедушка, а верить в это не обязательно. — И по тону, каким она сказала, Богуш понял, что верить ей хотелось больше, чем не верить. Он с удовольствием спросил бы, кого она имела в виду, но вопрос застрял у него на губах.
