Божена Немцова - Дом в предгорье
— А пану это будет приятно? — спросила она с ласковой улыбкой, обернувшись к Богушу.
— Кому же не приятно получить букет от красивой девушки? — ответил Богуш.
Катюшка ничего не сказала, но, быстро сорвав несколько васильков, выбежала на межу, от которой исходил пряный аромат чабреца и разных лекарственных трав, а с межи, порхая как мотылек с места на место, сбежала на пестрый луг — цветок среди цветков! Собирая букет, она пела:
— Ты зачем ходила на лужок зеленый?
— Букет собирала из розочек красных.
Луг возле Линтавы в цветах утопает,
а меня сердечко туда завлекает.
Зверка тоже не выдержал:
— Чья же это девушка песни распевает?
— Это моя милая букет собирает.
— Недаром говорится — где словачка, там и песня. Здесь и в самом деле целый день поют, за любой работой, — сказал Богуш, — удивительно, откуда столько песен берется?
— Катюшка на это тут же вам бы спела, что «не с неба песни падают и не в лесу растут, а девушки с парнями поищут и найдут».
— Вот у кого голосок целый день звенит, — подтвердила тетка, — и в поле, и дома, и за прялкой, и за ткацким станком.
— А разве она и ткать умеет? — спросил удивленный Богуш.
— Да ведь у нас это каждая женщина умеет, и не только из льна и пеньки, но и из шерсти, парням — на куртки, а нам — на юбки. А Катюшка прекрасно умеет и ткать, и прясть, и кружева плести, да и вышивает замечательно, вот уж поистине рукодельная девица.
— А кто же всему этому ее научил? — спросил Богуш, разглядывая красивое кружево на теткином чепце и вышивку на рубахе и на сумке Зверки, о которых тетка сказала, что это работа Катюшки.
— Они друг у друга учатся, та, что посмышленее, всегда что-нибудь придумает. Эх, да если бы мы, женщины, и мужья наши не умели бы все это делать сами, а покупали бы в лавках, то ходили бы в лохмотьях, как цыгане, — сказала тетка.
За разговорами подошли к Катюшке, которая связывала букеты, молодые люди подали ей свои шляпы. Отцепив увядшие цветы со шляпы Богуша, она приколола свежий красивый букетик.
— Какие прекрасные цветы, а листочки красивые, как перья, — сказал Богуш.
— Это лисохвост,[24] а эти красные — гвоздики, вот этот цветок называют «любовник». Если мать, купая дочку, бросит в воду эти цветы, потом девушка всем парням будет нравиться, — сказала тетка, показывая на цветок с лепестками желтыми, как у «живого огня».
— А вас в такой воде не купали, Катюшка? — улыбнулся Богуш, глядя в ее прекрасные глаза.
— Ах, нет, я ведь родилась в январе, а в это время он не цветет, — засмеялась она, подавая ему шляпу, украшенную букетиком. Будь Катюшка городской девушкой, Богуш позволил бы себе признательно поцеловать ей руку, зная, что этим ее не обидит. Но смутить девушку непривычной для нее городской галантностью не посмел. С несказанным наслаждением слушал он ее певучий голос, а простая речь и мысли трогали Богуша больше, чем заученная гладкая болтовня городских барышень. И хотя в их обществе он за словом в карман не лез и со многими был галантен, у него не хватало смелости сказать Катюшке, как она ему нравится. Богуш с наслаждением любовался ее расцветающей красотой, она казалась ему бутоном розы, которого он боялся коснуться, чтобы не стряхнуть пыльцу с нежных лепестков.
Когда Катюшка подала Зверке шляпу, украшенную букетиком, он погрозил ей пальцем, показывая на шляпу Богуша: цветы, мол, на ней покрасивее. Катюшка лишь пожала плечами и, вынув из фартука маленькую веточку с мелкими цветами, подала ее Богушу и спросила:
— Знаете, как называется?
Богуш сказал, что не знает.
— Ну так вот, называется это туранка, пастухи носят ее в горах, чтобы не заблудиться.
— И когда привидение в доме, туранку втыкают во все четыре угла у потолка, потом где главная дверь, под порог и на порог, тогда у привидения нет силы в доме, — добавила Зузула, показывая, что и она кое-что знает.
— А если привидение преследует кого-нибудь в безлюдных горах, лучше всего, как говорил мне наш пастух, вывернуться наизнанку, — поддержал разговор Зверка.
— Как это? — спросил с улыбкой Богуш. Зверка пояснил ему, что тот, кого преследует привидение, должен быстро вывернуть куртку или шубу наизнанку, чтобы привидение решило, будто это кто-то другой, и отстало.
Не задерживаясь дольше, они снова двинулись небольшой долиной вдоль ручейка, который, однако, вскоре пропал в горе, уйдя под землю. В этом месте они свернули с дороги и стали подниматься по лесным тропкам. Зверка счел, что так будет ближе, и пошел впереди, потому что хорошо знал дорогу. Богуш никогда бы не поверил, что таким путем, как они двигаются, можно дойти до места. Никаких примет дороги не было, хотя иногда казалось, что деревья образуют коридор, и под ними по мягкой, буйной траве легко шагалось. Но тут же путники оказывались снова в густом лесу среди высоких пихт и елей невероятной толщины. Им приходилось лезть по скалам, они падали в ямы, оставшиеся после корчевки, погружаясь в вязкий перегной, продирались сквозь густые заросли ежевики, путаясь в них, не раз перелезали через огромные, истлевшие стволы, карабкаясь на них и снова спускаясь на землю. И все же это была дорога, правда, знакомая только местным жителям. Зверка шел по ней уверенно, как у себя дома, но вела его не она, а деревья. Он осматривал их по обеим сторонам, отыскивая зарубки. Разбираться в них научил его отец, а отца, наверно, дед. И сам Зверка делал топориком засечки, там, где знак был неясным или помеченного ранее дерева почему-то не было. Преодолев крутой склон с буреломом, вышли на поляну, поросшую буйной зеленой травой, среди которой торчали замшелые пни.
— Здесь мы немного отдохнем и перекусим, ведь до пастбища еще час ходьбы, — предложила тетка, стряхивая с себя капли влаги, падавшие на нее с деревьев. Зузула тотчас сняла со спины корзину, а Зверка сразу зажег трут и, вырвав клок сухой травы, обернул ею трут, зажал между пальцами и стал размахивать рукой как маятником, пока трава не вспыхнула. Потом он быстро положил сверху сухого хвороста, которого было полно вокруг, и вскоре под деревьями пылал костер. Нужды в нем не было, но словаку веселей, когда рядом горит огонек. Тетка выложила на пень пироги, холодное мясо, вынула флягу с вином. Когда немного подкрепились, Катюшка стала напевать «Течет ручей к реке чащобой дикой, а мы с тобой пойдем за земляникой» и действительно собралась идти, пригласив Богуша. Повторять приглашение не понадобилось. Они брели в высокой траве среди цветов, пока не вышли на полянку, где все было красно от земляники. Принялись собирать, но пока Богуш успевал сорвать две ягоды, Катюшка — десять, целую горсть. Налакомившись, Катюшка присела на сухой пень, сняла с головы платок, оторвала отросток плюща, который вился вокруг пня, и обернула им голову.
— А правда, он мне идет больше, чем платок? — спросила она Богуша.
— Вам, Катюшка, все идет, но цветы девушке больше всего к лицу.
— Так ведь у нас все девушки в сенокос или когда на лугу соберутся любят плести венки на голову. А у вас разве не так?
— В деревне, наверно, так, а в Праге девушки носят шляпки и чепцы. — И, вынув из рукава тетрадь для зарисовок, быстро набросал барышню в шляпке, которая очень Катюшку насмешила. Она взяла блокнот, долго удивлялась шляпке и, вдоволь посмеявшись над нею, стала переворачивать листы и рассматривать разные пейзажи, замки и костюмы.
— А вы что, художник? — спросила она у Богуша.
— Нет, я рисую для собственного удовольствия и на память, когда путешествую. Если вы, Катюшка, позволите, то я попрошу вас немножко вот так посидеть, а я попробую вас нарисовать.
— А разве я достойна этого? — скромно спросила она, недоверчиво взглянув на Богуша.
— Если не вы, Катюшка, значит, никто, — ответил Богуш.
— Ну, тогда рисуйте, — зардевшись, сказала она и, сложив руки на коленях, где у нее лежали букетик земляники и обрывок плюща, замолчала и не двигалась.
Над ее головой белели цветы калины, куст которой одиноко рос возле старого пня. У Богуша дрожала рука, и он не раз прерывал работу. Тем не менее ему посчастливилось сделать хороший портрет очаровательной девушки.
— Ах, да ведь это же не я! — воскликнула она и зарделась пуще прежнего. А когда Богуш дал ей маленькое зеркало, чтобы она взглянула на себя и сравнила, Катюшка умолкла. И вдруг словно ее что-то осенило, она спросила в страхе:
— А разве вы хотите этот портрет носить с собой?
— Конечно же, я буду беречь его, как сокровище! — ответил Богуш. Катюшка, прижав рисунок к груди, чуть не плача, прошептала дрожащим голосом, что пусть он его лучше порвет, но не берет с собой.
— А почему, Катюшка, почему, скажите мне? — воскликнул Богуш, напуганный ее словами.
