Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
Немало порадовал полковника приезд мистера Ридли. Дворецкий прибыл засвидетельствовать ему свое почтение из Сассекса, где находились замок и парк лорда Тодмордена.
— Мне вовек не забыть доброты полковника, — говорил растроганный Ридли. — Их милость взяли теперь себе в дворецкие одного юношу, коего он, Ридли, самолично и взыскательно всему обучил, так что может ручаться как за самого себя. Впредь он и будет прислуживать барону. А его самого их милость поставили управляющим и жалованье положили со всегдашней их щедростью. Вот мы с миссис Ридли и надумали, сэр, уж простите нас, относительно сына нашего, мистера Джона Джеймса Ридли (славный и порядочный он юноша, с гордостью можно сказать), что ежели соберется мистер Клайв за границу, оченно бы мы были горды и счастливы, кабы и Джон Джеймс с ним поехал. А деньги, что вы нам так щедро выплатили, полковник, мы ему отдадим, так уж мисс Канн все умно присоветовала. А барон заказал Джону Джеймсу картину за хорошую плату и пригласил сына нашего отобедать с ними за их собственным столом, сэр, за которым я им тридцать пять лет верно и исправно прислуживал… — В этом месте речи, составленной им, очевидно, заранее, голос Ридли сильно дрогнул, и больше он не сказал ни слова, ибо полковник сердечно пожал ему руку, а Клайв, вскочив с места, захлопал в ладоши и объявил, что ехать в путешествие с Джей Джеем по Франции и Италии — его заветная мечта.
— Только мне не хотелось просить об этом моего дорогого отца, — сказал он, — у него ведь и без того было много лишних расходов. К тому же я знаю, Джей Джей слишком независим, чтобы поехать в качестве моего нахлебника.
Койка на пароходе была заказана полковником заблаговременно. На этот раз он часть пути ехал сушей, так что благородное судно "Пиренейско-Восточной компании" должно было доставить его только до Александрии. Багажа у него было не больше, чем у какого-нибудь субалтерна. Когда бы не дружеские настояния Клайва, он, верно, только и повез бы с собой что свой старый потертый мундир, столько лет служивший ему верой и правдой. До Саутгемптона он доехал вдвоем с Клайвом; Ф. Б. и я прибыли туда дилижансом: мы испросили позволения проводить нашего доброго старого друга и сказать ему на прощание: "Храни вас бог!" И вот наступил день отплытия. Мы осмотрели его каюту; вокруг нас, как всегда на борту большого судна в день отплытия, царила невообразимая суета. Но мысли наши, как и у сотни других людей в тот день, поглощены были только одним человеком. На залитой солнцем палубе собираются тесные кучки друзей, грустно обменивающихся последними напутственными словами. Они не замечают окружающей сутолоки — не слышат возгласов офицеров и судовой команды, деловито снующих взад и вперед, топота и пения матросов у кабестана и звука судового колокола, возвещающего миг разлуки матери с сыном, отца с дочерью, жены с мужем, пока еще держащих друг друга за руки. Мы видели, как у штурвала беседуют Клайв с отцом. Потом они спустились вниз; и тут какой-то пассажир попросил меня поддержать его почти бесчувственную супругу и свести ее с корабля. За нами шествовал Бейхем, неся на руках двоих их малюток — отец отвернулся и ушел на корму. В последний раз ударил колокол, и на судне объявили: "Провожающие на берег!" Еще не отзвучали эти слова, как пароход начал вздрагивать, огромные его колеса забили по воде, а из труб вырвались черные предвестники его отбытия. Стоя у края пристани, мы увидели, как на палубу вышел мертвенно-бледный Клайв, и едва он сошел на берег, как за ним убрали трап.
С пристани разнеслось троекратное ура, которому ответили стоявшие на шканцах матросы и пассажиры на палубе, и вот благородный корабль сделал свой первый рывок на предначертанном ему пути в океан.
— Вон он, вон он, благослови его бог!.. — кричит Фред Бейхем, — размахивая шляпой.
Не успел я разглядеть нашего доброго друга, махавшего нам с борта, как леди, которую муж поручил мне свести на берег, упала без чувств ко мне на руки. И к ней судьба была немилостива, к бедняжке. О страдания сердец, отторгнутых друг от друга, о печаль души, жестокая, жестокая разлука — ужель нам терпеть вас до того самого дня, когда слезы не смогут больше увлажнить наших глаз и не будет для нас ни печали, ни горя?
Глава XXVII
Юность и сияние солнца
Хотя нужда в деньгах заставила Томаса Ньюкома вернуться в Индию, — в родных краях он, как выяснилось, не мог прожить на свои доходы, — тем не менее он был человеком вполне состоятельным и к моменту вторичного отъезда из Европы имел в Индии двести тысяч рупий в различных ценных бумагах. "Тысяча в год, — размышляя он, — да еще проценты с моих двухсот тысяч рупий позволят нам безбедно жить на родине. Когда Клайв женится, я смогу дать ему десять тысяч фунтов да еще выделять пятьсот фунтов в год из моего содержания. Если жена ему попадется с деньгами, то они будут жить припеваючи, а что до его картин, то пусть себе рисует для удовольствия, сколько вздумает". Ньюком, как видно, не брал серьезно в расчет, что сын его может зарабатывать продажей картин, и Клайв казался ему юным принцем, избравшим себе забавой живопись. Муза изящных искусств пока что не пользуется в нашем обществе полным признанием. Светскому джентльмену позволительно поразвлечься с ней, но чтобы взять ее на горе и радость, отказаться от лучших партий и прилепиться к ней душой! Припять ее имя!.. Иных респектабельных господ это так же шокировало бы, как если бы их сын женился на танцовщице.
Ньюком оставил в Англии ренту на сто фунтов в год, основная часть которой должна была перейти его мальчику после совершеннолетия. Кроме того, он поручил своим лондонским банкирам выплачивать Клайву приличное годовое содержание.
— А если этого не достанет, — заботливо добавил он, — выпиши чек господам Фрэнксу и Мерривезеру, моим калькуттским агентам; для них твоя подпись будет все равно что моя.
Перед отъездом он привел Клайва в контору господ Джолли и Бейнза (на Фог-Корт, пройти с Леденхолла), лондонских представителей господ Фрэнкса и Мерривезера. Мистер Джолли — лицо почти мифическое для всей конторы — с недавнего времени женат на леди Джулии Джолли, владеет поместьем в Кенте, евангелист и деятельный участник молитвенных собраний в Эксетер-Холле, знал бабушку Клайва, — как же, как же, миссис Ньюком, замечательная была женщина. Бейнз имеет дом близ Риджентс-парка, но мечтает при случае перебраться в Бел-грэйвию; у него музицирующие дочки, за столом, что ни день, бывают герр Мошелес, Бенедикт, Элла, Осборн; а мисс Юфимии Бейнз посвящена си-бемольная соната (опус девятьсот тридцать шестой), специально для нее написанная ее покорным и преданным слугой Фердинандо Блитцем. Бейнз надеется, что его юный друг станет частым гостем на Йорк-Террас, где девочки будут просто счастливы его видеть. Дома он рассказывает о странной причуде полковника Ньюкома, который дает сыну тысячу двести или даже полторы тысячи в год и хочет сделать из него художника. Флора и Юфимия обожают художников, а посему полны интереса к юноше.
— Пока мы с его отцом толковали о делах в приемной, он сидел и рисовал карикатуры, — говорит мистер Бейнз и показывает рисунок, изображающий торговку апельсинами, которую Клайв приметил возле банка и запечатлел у них в конторе на промокательном листе. — Зарабатывать ему не нужно, — добродушно прибавляет мистер Бейнз. — К тому же он своими картинами, по-моему, много не заработает.
— А любит он музыку, папочка? — спрашивает одна из дочек. — Как жаль, что его не было на нашем последнем вечере. А нынче сезон уже кончился!..
— Да и молодой мистер Ньюком уезжает. Он приходил ко мне сегодня за аккредитивом; рассказывал, что едет через Швейцарию в Италию. Его адрес — Шарлотт-стрит, Фицрой-сквер. Престранное местожительство, не правда ли? Занесите мистера Ньюкома в адресную книжечку и пригласите в следующий сезон к обеду.
Готовясь к отъезду, Клайв запасся целым арсеналом мольбертов, складных стульчиков, зонтов и альбомов, самых добротных и красивых, какие только могли предложить господа Соуп и Айзик. У Джей Джея прямо глаза заблестели при виде этих восхитительных принадлежностей искусства — листов гладкого картона, полированных этюдников и блестящих, уложенных рядами в коробку тюбиков с красками, которые, казалось, так и звали — "выдави меня!". Когда бы краски делали художника, а этюдник открывал секрет писания этюдов, я бы тут же кинулся к господам Соупу и Айзику, но — увы! — эти милые игрушки не больше способны создать живописца, чем клобук инока.
В доказательство того, что он всерьез считает искусство своей профессией и даже намерен зарабатывать им на жизнь, Клайв отнес продавцу эстампов на Хэймаркет четыре рисунка на спортивные темы и продал их по семь шиллингов шесть пенсов за штуку. Когда он получил от мистера Джонса полтора соверена, восторгу его не было границ.
