Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
На заре жизни мы особенно любим писать письма. Юноша в расцвете сил и здоровья, чья кровь бурлит в молодых жилах, кому жизнь улыбается, а природа и люди выказывают свою благосклонность, ищет человека, с которым мог бы поделиться этой радостью жизни, поскольку иначе она остается неполной. Я оказался в этом отношении самым подходящим для Клайва лицом. Он возвел меня в сан друга и назначил наперсником; наделил означенного наперсника бесчисленными добродетелями и достоинствами, существующими, главным образом, в его собственном воображении; сетовал, что нет у наперсника сестры, на которой бы он, Клайв, не задумываясь, женился; и на тысячу ладов изъявлял мне свою искреннюю любовь и восхищение, о чем я упоминаю здесь лишь для того, чтобы познакомить вас с характером юноши, а вовсе не в подтверждение своих добродетелей. Книги, подаренные автору этой хроники "…преданным его другом Клайвом Ньюкомом", и по сей день хранят на титульном листе следы его юношеских чувств и детского почерка. Свой экземпляр "Уолтера Лорэна" он богато переплел и заказал ему золотой обрез, заставив автора краснеть за свой труд, который давно уже стал продаваться по цене, доступной самому тощему кошельку. Повстречав однажды в "Пристанище" газетчика, посмевшего своей статьей возвесть хулу на это произведение, Клайв так распалился, что затеял с ним драку. И хотя потом пора восторгов, как и положено всему на свете, миновала, чувства двух старых друзей, утратив былую романтичность, надеюсь, ничуть не ослабли, когда кончилось время веленевой бумаги и золотых обрезов. Груда писем, написанных восторженным юношей в тот период, послужит материалом для следующей части его биографии. Людям опытным, если им случится перелистать эти страницы, наверно, припомнится кое-что из их прошлого, а молодым, когда прочтут они эту летопись, придут на ум их собственные увлечения, провинности, оплошности и проступки.
Поскольку здесь не было старой графини, а также и Барнса, между Клайвом и его родственниками словно бы убрали какую-то преграду. Детишкам, любившим его, не возбранялось видеться с ним, когда бы он ни пришел. Они едут в Баден-Баден; может быть, и он с ними поедет? Ведь Баден-Баден как раз на пути в Швейцарию, и он побывал бы в Страсбурге, Базеле и других городах. Клайву весьма улыбалось отправиться со своими кузенами и попутешествовать в обществе такой прелестной девушки, как Этель Ньюком, а Джей Джей всегда играл при Клайве вторую скрипку. И вот они вместе отправились по проторенному пути — Кобленц, Майнц и Франкфурт, рисуя дорогой горы и замки, которые все мы рисовали. Пассажиры пароходов с восторгом оглядывались на красавицу Этель, и Клайв был горд тем, что состоит в свите столь очаровательной особы. А по суше семейство путешествовало в двух колымагах, из тех, что еще лет десять назад громыхали по дорогам Европы, у ворот гостиниц вдруг высаживая из своего чрева, с козел и с запяток человек по десять англичан сразу.
Небо всю дорогу было безоблачное, и путешествие доставляло им много радостей и новых впечатлений. Аккредитив, выписанный Клайву Ньюкому, эсквайру, мистером Бейнзом из Фог-Корта, позволял нашему юному джентльмену путешествовать с полным комфортом и без всяких забот. Он пока еще не отважился нанять себе камердинера, поскольку у них с Джей Джеем было решено, что странствующим художникам не к лицу такое аристократическое баловство; однако во Франкфурте приобрел хорошенькую бричку (вкус у мальчика весьма изысканный, он уже тонкий знаток вин и в каждой гостинице без колебаний заказывает наилучшее); и вот они едут: либо в кильватере рыдвана леди Анны — чуть на расстоянии, чтобы избежать пыли, либо, чаще, впереди этого огромного фургона с прицепом, в котором путешествовали маленькие Ньюкомы с гувернанткой под охраной их лондонского лакея, меланхоличного верзилы, взиравшего одинаково угрюмо и равнодушно на Рейн и Неккар, горы и долы, села и развалины. Малютки Элфред и Эгберт рады всякому случаю ускользнуть от мисс Куигли и проехать перегон-другой не в прицепе с детьми, а в бричке Клайва. Порой и младшим девочкам удается вымолить себе это удовольствие. Думаю, что и Этель охотно покинула бы рыдван, где она сидит, зажатая между мамиными собачками, книгами, саквояжами, сундуками и ларчиками — этого непременного снаряжения иных знатных английских путешественниц; но мисс Этель уже взрослая, она выезжает в свет и представлена ко двору, а столь важной особе приличествует чинно сидеть в углу кареты и нигде больше. Я же со своей стороны охотно думаю об этом красивом и любезном юноше, от души наслаждающемся своими вакациями, ибо нет, кажется, ничего приятнее, чем видеть бодрого и веселого молодого англичанина, — как он щедр и великодушен, приветлив и мил, оживлен и любознателен, как сияет довольством и дружелюбием его открытое лицо, как он всегда признателен за любую услугу и вольготно пользуется благородным правом юности — быть счастливым и радоваться жизни. Так пой, веселая душа, покуда весна; расцветайте милые цветы юности, пока греет солнце! Ты не станешь завтра хуже оттого, что сегодня был счастлив, если только де совершил в этот день ничего постыдного. У Джей Джея тоже были свои радости; от его ясного взора не ускользала ни одна из возникавших перед ним прелестных картин; он, по обыкновению, молча упивался этим счастьем и, поднимаясь с восходом, не уставал трудиться, коль не руками, то глазами и сердцем. Да им и самим стоило полюбоваться, — такое* это было прекрасное, нежное и тонкое существо, с девичьи чистой и мягкой душой; благочестивый, скромный, застенчивый, он готов был, однако, на смерть стоять за правду и справедливость, был исполнен благодарности богу и людям и наделен терпением, верностью и постоянством. Клайв по-прежнему оставался для него героем и покровителем, прекрасным молодым принцем или сказочным рыцарем. Есть ли кто храбрее, красивее, великодушнее и остроумнее Клайва? Слушать его пение, когда они вместе сидели за работой или катили на лошадях во время этого счастливого путешествия по залитым солнцем живописным местам, было для Джей Джея величайшим удовольствием. Ум его был несколько медлителен, но глаза зажигались от каждой шутки Клайва; потом, поразмыслив и поняв ее, он разражался хохотом, чем, в свою очередь, смешил наших веселых путешественников, и крошка Элфред готов был без конца смеяться над тем, как смеется Джей Джей. Так они развлекались безобидными шутками, природа улыбалась им своими вечно новыми, но всегда пленительными улыбками, а тем временем их счастливое странствие подходило к концу.
И вот давно проторенным путем они прибыли в прелестнейший из всех городов, где только раскидывало свои шатры Веселье и куда весельчаки и меланхолики, бездельники и дельцы, распутники и отцы семейств съезжаются в поисках забавы, отдыха или наживы; где лондонские красавицы, протанцевав и профлиртовав дома весь сезон, могут еще немного потанцевать и пофлиртовать; где собираются расфуфыренные прощелыги со всего света, а суровые лондонские стряпчие, как я видел собственными глазами, позабыв и Темпл, и свои парики, пытают счастья вопреки Фортуне и мосье Беназе; где алчные прожектеры вынашивают свои планы, метят карты, обдумывают беспроигрышный ход, а сделав его, проигрывают и занимают сто франков, чтобы вернуться на родину; где даже добродетельные британские леди рискуют по маленькой и загребают выигрыши трясущимися руками, сидя бок о бок с другими дамами, совсем не добродетельными и отнюдь не притязающими на это; где порой какой-нибудь юный повеса сорвет банк и уйдет с добычей из мест, откуда сам Геркулес, пожалуй, ушел бы ни с чем; где вы встретите диковинных графинь и принцесс, чьи мужья почти всегда не здесь, а в своих обширных поместьях — в Италии, Испании, Пьемонте и бог знает в каких еще землях, — меж тем как вокруг этих странствующих Пенелоп, их достойных супруг, толпой увиваются поклонники; где всегда полно русских бояр, испанских грандов, кавалеров ордена Золотого Руна, французских графов, польских и — несть им числа — итальянских князей, что дымят в раззолоченных залах и на всех языках проклинают красное и черное. И, уж конечно, в этом Вавилоне то и дело раздается известное английское словцо, — где только его не услышишь?! — посредством коего предметы, люди, их неудачи и самые их глаза передаются во власть преисподней.
— Вот, чертова незадача! — произносит лорд Кью, когда крупье сгребает стопки его золотых.
— Эх, чертово невезенье! — вздыхает комиссионер Браун, который тоже ставил по пяти франков вслед за его сиятельством.
— О, кости Бахуса! — сокрушается граф Фелис, коего мы еще помним посольским курьером.
— Ах, sacre cop! [94] — восклицает виконт де Флорак, простившись с последним своим луидором. Так всякий клянется на своем языке. О, этот сладостный хор!
Что лорд Кью оказался в Баден-Бадене, нисколько не удивительно. Его можно встретить где угодно: на празднике по случаю завершения лисьей охоты, на балу в Букингемском дворце, в дворцовой кордегардии, у Третьего водопада или на скачках в Ньюмаркете. Он бывает везде, делает все от души и знает всех и каждого. Только на прошлой неделе он выиграл в рулетку несколько тысяч луидоров (вот бы когда Брауну повторять ставки его сиятельства!). Он с одинаковым спокойствием съедает свой ужин и после славной победы, и после отчаянного поражения, а быть стойким при выигрыше, как известно, куда труднее, чем при проигрыше. И сна он тоже не теряет ни в том, ни в другом случае; по утрам с упоением играет в кегли, до полудня возится с детворой (он дружит с половиной здешних детишек) и легко покидает зеленые столы с их треволненьем и азартом, чтобы сыграть роббер в вист из шести пенсов с генералом Старчером или потанцевать на балу с каждой из шести его дочек. Со всеми, начиная от его высочества, принца такого-то… — главного гостя Баден-Бадена, — до комиссионера Брауна, отнюдь не считающего себя здесь последним, лорд Кью держится дружелюбно и просто и к себе встречает то же отношение.
