Эльза Триоле - Анна-Мария
Жозеф жил на окраине в доме с желтой дверью, рядом с сапожником. Анна-Мария шла по улице, где ей был знаком каждый камень под ногами, каждая занавеска на слепых оконцах, и бакалейная лавка коллаборациониста, и мясная, в заднем помещении которой она встречалась со связными от Жако. Справа возвышалась церковь. Анна-Мария вспомнила о тропинках за церковью, где они гуляли с Раулем… Надо было хорошо знать эти тропинки, чтобы не заблудиться.
Дверь, с занавеской от мух из бумажной ткани, была открыта. Просунув руку за занавеску, Анна-Мария постучала в открытую створку и вошла. Жозеф с женой и мальчиком сидели за столом.
— Вот те раз! — все твердил Жозеф. — Вот те раз!
Он не знал, куда ее посадить, неужели она не пообедает с ними? Как обидно! Ну тогда — ломтик колбасы и глоток аперитива. Жозеф, небольшого роста, коренастый, ладно скроенный парень с правильными чертами лица, большими красивыми глазами, прямым носом и гривой черных вьющихся волос, буквально не помнил себя от радости.
— Видишь, — говорил он жене, — видишь — это Барышня… Теперь ты ее знаешь — живую. По рассказам даже малыш и тот тебя знает!
Явное преувеличение; мальчуган сидел на своем высоком стуле, шлепал ложкой по супу так, что брызги летели во все стороны, и заливался громким смехом: волнение взрослых передалось и ему. Жена у Жозефа маленькая-премаленькая, ну просто девочка, сходство у нее с мужем было разительное — как брат и сестра.
Всех настолько переполняли чувства и воспоминания, что они никак не могли разговориться и только улыбались и спрашивали друг друга: «Значит, у тебя все в порядке? Значит, все хорошо?» Раз Анна-Мария не останется обедать, то они увидятся вечером, надо спокойно посидеть и потолковать. Здесь не так уж благополучно — впрочем, как и всюду, всё идет из рук вон плохо… На Жозефе была старая заштопанная рубаха, брюки в заплатах. В доме стояли колченогие стулья, продавленный диван. Жена ходила босиком. Жозеф работал на заводе, но только полдня: заводу не хватало сырья. Жозеф предпочел бы крестьянствовать, как раньше, он больше всего любил копаться в земле, да и жилось бы легче, но ферма его, сожженная немцами, еще не восстановлена, и он ни черта за нее не получил. «Не знаю, что ты думаешь о политике, Барышня, — сказал Жозеф, — а я вступил в компартию, меня это вполне устраивает… Еще стаканчик, только не вздумай отказываться…»
В эту минуту у двери послышался шум; довольно смешное зрелище, когда два жандарма пытаются одновременно протиснуться в узкую дверь. Рослые, жирные, в форме защитного цвета, в крагах, при револьверах, кожаных ремнях, в фуражках, они гремели каблуками, как подковами, точно в дом ломилась лошадь… Жозеф встал… А потом произошло что-то совершенно неожиданное: все вдруг смешалось, шум, свалка, содом; так бывает, когда сцепятся два пса, за секунду до того выжидательно и неподвижно смотревшие друг на друга: один из жандармов набросился на Жозефа! И вот уже жандарм отлетел в другой конец комнаты, а Жозеф, сверкая глазами, стал спиной к стене, готовясь к прыжку. Жена Жозефа кричит, мальчик кричит, второй жандарм выхватывает револьвер! Анна-Мария бьет его по руке, и он от неожиданности выпускает револьвер.
— Не валяй дурака, — сказал, поднимаясь, первый жандарм, — все равно тебя возьмут.
— А за что, собственно? — Жозеф переводил взгляд с одного жандарма на другого, еле сдерживаясь, чтобы не броситься на них.
— Нам приказано арестовать тебя, давай, давай без скандала!
— Арестовать, за что? Что я сделал?
— Это тебе скажут в П.
— Мне не известна причина ареста. Я вас не знаю. Где ордер? — Жозеф весь побелел, брови на мертвенно бледном лбу сошлись в одну черную линию, будто проведенную углем. У жены его зуб на зуб не попадал.
— Послушай, — сказал жандарм, тот, которого он сбил с ног, — ордера у меня нет, но он будет, что пользы откладывать? Разве только если ты собираешься бежать… Коли за тобой нет никакой вины, лучше явись и дай объяснения…
— Какие еще к черту объяснения? — сказал Жозеф.
— Не кипятись, я ничего не знаю… — Жандарм был само благоразумие и доброта. — Какая-то кража одеял, пустяки, объяснишь…
— Я не вор, скотина ты этакая! Принеси ордер, а пока убирайся ко всем чертям…
— Послушай, — сладко увещевал жандарм, — я бросился на тебя только потому, что меня предупредили — парень горячий и никогда с оружием не расстается… Говорю тебе, если ты пойдешь с нами сейчас, скорее отделаешься…
Жозеф кинул на Анну-Марию отчаянный взгляд. Вот и опять драка, и опять они вместе.
— Я не знаю законов, — сказала Анна-Мария, — но думаю, что никакой ордер не может узаконить вооруженного нападения, которому я, кстати говоря, была свидетельницей. Потребуй-ка у этих господ удостоверения личности, чтобы убедиться, действительно ли они жандармы; после чего, полагаю, ты можешь пойти с ними. А я тем временем предупрежу рабочих завода, свяжусь с адвокатом, с прессой.
Жена Жозефа горько плакала. Жандармы пялили глаза на Анну-Марию.
— Это еще что, — начал тот, который вынимал револьвер, — вы-то чего вмешиваетесь?
— Не забывайте, что я видела все, — заметила Анна-Мария.
Жозеф натянул на себя измазанную куртку с обтрепанными рукавами.
— Пошли, — сказал он. — Барышня права. Лучше сразу выяснить, в чем дело.
— Значит, можно подойти? Не станешь опять на меня кидаться? Ну и силища у тебя! Никогда б не подумал!
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Жозеф. — Ничего, не бойся.
Жандарм подошел и с проворством обезьяны надел на него наручники.
— А ты и впрямь гад, — очень спокойно произнес Жозеф.
— Не выражаться…
Жандарм потянул за цепочку. Они вышли.
Анна-Мария и жена Жозефа, стоя на пороге, смотрели, как он удаляется между двумя жандармами. Был обеденный час, на дороге — ни души, ни тени. Солнце пекло… Жена Жозефа заливалась слезами. Анна-Мария, легонько подталкивая ее, вернулась с ней в дом, откуда доносился истошный крик ребенка.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Мирейль…
Голоса ее почти не было слышно.
— Если ты будешь плакать, Мирейль, я тоже разревусь и ничего не сумею сделать для Жозефа. Не плачь, умоляю тебя! — Она обняла Мирейль. — Не плачь… — Из глаз Анны-Марии брызнули крупные слезы. — Сейчас же еду, постараюсь узнать, в чем дело…
Праздничный обед у Луизетты был испорчен. Анна-Мария с тем же автобусом уезжала обратно в П., она хотела на месте выяснить, что можно и должно предпринять. Красиво накрытый стол, вышитые салфетки, цветы, жареная баранина, сладкий пирог, гости в полном сборе… По расписанию автобус отходил в три, но мог с таким же успехом уйти на полчаса раньше и на четверть часа позже. Чтобы не пропустить его, надо было прийти на постоялый двор заблаговременно, рискуя потерять целый час. Ели впопыхах и без толку. Отец Луизетты и его подручный — две белые неподвижные фигуры — уже снова стояли на своих местах, когда Анна-Мария торопливо прошла за их спинами. Сколько раз, бывало, она пробегала через парикмахерскую, оставив Рауля и Луизетту в заднем помещении, возле плиты, на которой грелась вода для шампуня и кипятились в тазу полотенца. Когда словно из прошлого донеслась жалоба колокольчика, Анна-Мария почувствовала, что вот-вот расплачется. Она шла по улице, и воспоминания следовали за ней по пятам. Даже не понять, где — «тогда», где «теперь». Одни воспоминания приходится воскрешать, другие сами собой приходят на смену «теперь». Ее воспоминания — это скорее какое-то общее состояние души. Там, где были холмы, теперь зияет провал, там, где ступала нога, теперь нет и следа от нее, там, где был человек, теперь — могила.
Хозяйка постоялого двора поклонилась Анне-Марии без улыбки, будто не узнала ее. Автобус еще не пришел. Хозяйка вытирала клеенки на столах в свежепобеленном зале, где в этот час было пусто. Анна-Мария попросила стакан виши и стала ждать. Жозеф в тюрьме за кражу! Она не собиралась выяснять подробности, он ничего не крал, смешно даже думать! Жозеф в тюрьме! В той самой тюрьме, откуда они вместе устраивали побег смертникам, в той самой тюрьме… Чудовищно, парадоксально… Не обобщая, не делая выводов, надо признать, что здесь «не так уж благополучно», как говорил Жозеф. Надо признать, что если война была тотальной, то победа не стала таковой. Это всего лишь одна из тех удачных, блестяще проведенных операций, после которой больной умирает; но сейчас задача не в том, чтобы обобщать или делать выводы, а в том, чтобы вытащить Жозефа из этой грязной истории. Его вытащат, конечно, и без нее, найдутся люди, которые займутся его судьбой; в местечке, где каждый знает человеку цену, никто не поверит, что Жозеф мог украсть.
— Жозефа арестовали, — вдруг сказала Анна-Мария, обращаясь к хозяйке, подметавшей пол.
Хозяйка перестала мести.
