Эльза Триоле - Анна-Мария
— Жозефа арестовали, — вдруг сказала Анна-Мария, обращаясь к хозяйке, подметавшей пол.
Хозяйка перестала мести.
— Жозефа арестовали? — переспросила она.
— Да, пришли жандармы и увели его в наручниках.
— Что он сделал?
— Его обвиняют в краже одеял.
— В краже одеял? Чьих?
— Не знаю.
— Жозеф ни у кого ничего не крал.
Хозяйка снова принялась подметать; ее серое, как пепел, лицо не дрогнуло. Надоедливые мухи летали вокруг стола, назойливо садились на винные пятна, на крошки. Хозяйка подмела зал и вышла. Анна-Мария осталась наедине с мухами. Здесь, в горах, жарко, но все же прохладнее, чем в гарриге, у Селестена. Анна-Мария закрыла глаза: сквозь опущенные веки ломаными лучиками проникало солнце. Бедняга Жозеф, если все здесь таковы, как эта хозяйка, то ему, пожалуй, повезло, что Анна-Мария оказалась тут…
— Я принесла вам кофе, Барышня…
Анна-Мария открыла глаза, хозяйка поставила перед ней кофейник.
— Спасибо, я задремала, жарко…
— Ох, эти мухи! Будет гроза, оттого их столько и налетело. Вы займетесь Жозефом?
— Для этого я и еду в П.
— Выпейте кофе, он уже отстоялся. Кофе настоящий. В П. вам надо повидать мосье Клавеля из «Народной помощи»…[51] Это вы устроили побег патриотов в П.? Я слышала об этом по радио.
— Да, в П. Жозеф помогал нам, нас было трое — Рауль, Жозеф и я. Жозеф-то и отобрал ключи у сторожа, как раз у того, который не спал! Жозефу эти места знакомы.
— Бедный мосье Рауль!
— Да… тогда, в тюрьме, он рисковал головой, а вышел без единой царапины…
— Значит, не судьба ему была в тот раз… Автобус пришел. Мой покойный муж всегда говорил: «Барышня — вот это человек…»
Анна-Мария покраснела, так ее тронула похвала.
— Значит, опять в обратный путь, — сказал водитель автобуса.
XXVТюрьма города П. помещается в укрепленном замке XV века; с тех пор он, вероятно, не раз перестраивался, переделывался. Решетка, перед которой стояла небольшая группа людей, была недавней постройки, а стены растеряли все свои зубцы. Анна-Мария подошла, к двери и позвонила. Звонок был такой же, как в любом доме, куда можно войти и откуда можно выйти. На другой стороне мощеного двора, серого и голого, под стать стенам, показался сторож. Он был в форме защитного цвета, со связкой ключей в руках; настоящий тюремный надзиратель.
— Что там еще стряслось? — сердито крикнул он. — Затем, разглядев Анну-Марию, воскликнул: — Мадам! Это вы! Пришли нас проведать?
Сколько свет стоит, никто еще не видывал более гостеприимного тюремщика. Воспоминания… этот же надзиратель был здесь и в 1943 году. Анна-Мария хорошо его знала, так как бывала у него дома под видом инспектора социального обеспечения; впрочем, положение инспектора не давало ей право ни посещать надзирателя, ни передавать через него — за определенную мзду, конечно, — письма и посылки заключенным. Знал он или не знал, что именно она подсыпала снотворное остальным сторожам — он в тот день не дежурил — и что именно Жозеф стукнул по голове того из них, который никак не хотел засыпать? Надзирателя очень растрогала встреча с «дамочкой», он обрадовался ей, как живому Свидетелю своего потворства заключенным — участникам Сопротивления. Не то чтобы это было ему особенно необходимо сейчас, дело его давным-давно улажено: его ведь оставили на том же месте… Анна-Мария опять прошла за эту решетку… Она была сильно взволнована. Женщины, ожидавшие, когда их впустят — был день свидания, — недружелюбно смотрели на нее. У них там сидели мужья, а она, видно, находится по другую сторону баррикады…
— Ну как, мосье Камилл, — спросила Анна-Мария, проходя за решетку, — какие перемены в доме? Как вам нравятся ваши новые клиенты?
Несмотря на форму и связку ключей, мосье Камилл улыбался, как самый обыкновенный человек, и это казалось не менее странным, чем звонок у решетки. Анна-Мария никак не могла привыкнуть к мысли, что тюремщик — такой же человек, как все, хотя видела его жену, его буфет, его сад. Все-таки он оставался для нее лишь цепным псом, выдрессированным для того, чтобы в случае надобности бросаться на тех, кого он сторожит. Тем не менее она пожала руку надзирателю, как делала это и прежде: теперь, так же как тогда, он мог ей пригодиться.
— Я заехала к вам по дороге, — сказала Анна-Мария. — Воспоминания, сами понимаете…
— Пожалуйста, мадам, сколько угодно! Это против правил, но для вас закон никогда не был писан, а? Входите, будьте так любезны…
Сводчатый широкий коридор, по которому вел ее мосье Камилл, был выложен каменными плитками, но в помещении, куда они вошли, почти ничего не осталось от феодального замка; оно смахивало, особенно своим пыльным архивом, не то на полицейское управление, не то на нотариальную контору. Посреди комнаты, в синей блузе, стоял с узлом под мышкой рабочий; рядом с ним — жандарм. Рабочему было жарко, светлые волосы его слиплись от пота, глаза влажно блестели от волнения. Надзиратель попросил Анну-Марию подождать немножко, он сейчас вернется. Анна-Мария присела на единственный стул.
— Мадам, — внезапно обратился к ней рабочий, и жандарм немедленно шагнул к нему, — скажите, слыханное ли дело — сажать человека за кражу велосипеда, совершенную в тысяча девятьсот сорок третьем году.
— Молчать! — рявкнул жандарм.
— Пусть говорит, — сухо приказала Анна-Мария, и жандарм, насупившись, замолчал, видимо не зная, как быть: кто она такая? Имеет она право приказывать ему или нет?
Рабочий подошел к Анне-Марии поближе:
— В сорок третьем году меня, видите ли, судили в Гренобле за кражу велосипеда… А что худого в том, что я взял у боша французский велосипед?.. Я очень торопился, и он был мне нужен, поверьте, не для прогулки! И влип… счастье еще, что при мне не оказалось ничего предосудительного! Они посадили меня в гренобльскую тюрьму. Но через неделю дал тягу… А теперь, оказывается, я должен отбыть срок! Восемнадцать месяцев! Разыскали и взяли меня — у меня же дома!
— Кто подал жалобы? — спросила Анна-Мария.
— Никто. Дело возобновилось само собой…
Вернулся надзиратель.
— Пойдем? — спросил он.
Рабочий бросил на Анну-Марию отчаянный взгляд, словно видел в ней последний якорь спасения. Она спросила, как его имя: Жак Дерье.
— До свиданья, Жак, — сказала Анна-Мария, — не думаю, чтобы вам пришлось просидеть здесь восемнадцать месяцев.
— Как вас называть теперь? — осведомился надзиратель, открывая перед ней дверь. — Мадам Белланже? У нас тут все покрасили, почистили, мадам Белланже, не узнать!
Анна-Мария следовала за надзирателем. В длинном коридоре бывшего замка заключенные красили стены. Если бы не бритые головы, их можно было бы принять за самых обыкновенных маляров. Камилл открыл дверь слева; по стенной росписи религиозного содержания — отвратительная мазня одного из заключенных — можно было догадаться, что здесь будет часовня. Тем не менее уборные были на прежнем месте, совсем рядом, как и раньше, когда здесь помещалась столовая для тюремной охраны. Вот в этих-то уборных и прятался Рауль, пока Анна-Мария отпирала камеры ключом, отобранным Жозефом у надзирателя. У Рауля было оружие, но к нему не пришлось прибегнуть, все сошло гладко. Они вышли через двери покойницкой, которые выломал Пьер снаружи.
— Я всегда был уверен, — сказал Камилл, — что парни, устроившие побег двадцати, были подучены вами, мадам Белланже.
— Ну что вы! — сказала Анна-Мария, оглядывая помещение. — Все было бы хорошо, но в вашей часовне воняет…
Они снова вышли в коридор феодального замка. Двери пустых камер были настежь открыты, заключенные находились на прогулке. Камеры большие и маленькие. Кое-где на дверях нечто вроде вывески: парикмахерская, пошивочная, столярная… словно лавки в крытых торговых рядах. В конце коридора — душевые. Стоя цепочкой, заключенные в коротких брюках, с полотенцами вокруг шеи ждали своей очереди. Они исподтишка смотрели на Анну-Марию — боязливо, нагло и похотливо. От жары даже стены покрылись испариной. Лестница, следующий этаж. И опять коридоры, и опять камеры. Анна-Мария приоткрыла одну дверь, другую… Пустые камеры отдавали потом и плесенью. В больших камерах-дортуарах на полу рядами лежали тюфяки, у каждого изголовья — ящик, коробка или кусок материи, заменявшие ночной столик, здесь хранилось все добро заключенных — карандаши, тетради, книги, фотографии. Здесь не было преступников, были лишь жалкие, вызывавшие сострадание люди… В сопровождении надзирателя Анна-Мария снова спустилась вниз.
Коридор с застекленной крышей, по которому шагает взад-вперед здоровенный сторож, а по обе стороны коридора — закрытые двери во внутренние дворики.
— Посмотрите, мадам Белланже, на этих пареньков, подумать страшно, им нет еще и восемнадцати, а они уже осуждены за вооруженное нападение.
