Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
Александр (пораженный, в изумлении). Ты говоришь как человек, у которого был припадок, галлюцинации, как человек, который бредит. То, что ты сказал, невероятно… Если бы ты действительно видел то, о чем говоришь, ты перестал бы быть человеком.
Леонард. Я это видел, видел!.. А Кассандра! Как мы любили дочь Приама, эту «красу добычи»! Ты помнишь, как ты любил ее, — той же любовью, что и Аполлон. Она тебя восхищала, в своей колеснице, глухая и немая, этим своим «видом только что пойманного зверя», этим дельфийским огнем, который таился в ее языке сивиллы. Не одну ночь меня будили ее пророческие крики… Она была там передо мной, она лежала на ложе из золотых листьев, с бесчисленным количеством золотых безделушек на своей одежде, с венцом на челе, с ожерельями на шее, со множеством колец на пальцах, на груди у нее лежали золотые весы, символические весы, на которых взвешиваются судьбы людей, ее окружало бесконечное число золотых крестов, из четырех лавровых листьев, а по бокам ее, как два невинных ягненка, лежали оба ее сына, Теледам и Пелопс, покрытые тем же металлом… Вот какою я видел ее! Я стал звать тебя громким голосом, и она исчезла… А тебя не было там! Ты сам увидишь ее покрывало, коснешься ее опустевшего пояса…
Александр (в нетерпении, взволнованный). Я должен посмотреть, мне нужно бежать…
Леонард (удерживая его рукой, увлекаемый непреодолимой необходимостью продолжать говорить, передать остальным все свое лихорадочное возбуждение). Удивительные сосуды о четырех ручках, украшенные маленькими голубями, похожие на чашу Гомерова Нестора, большие бычьи головы, все из массивного серебра, с золотыми рогами, множество блях в виде цветов, листьев, насекомых, раковин, осьминогов, медуз, морских звезд, сказочные животные из золота, слоновой кости, хрусталя, сфинксы, грифы, химеры, статуэтки богов с голубями на головах, маленькие храмы с башнями и распустившими крылья голубями на их верхушках, мечи и копья с резным изображением охоты на львов и пантер на клинке, гребни из слоновой кости, браслеты, застежки, печати, жезлы, кадуцеи.
В то время как он вспоминает эти сокровища, Анна падает на стул и закрывает лицо руками, опираясь локтями о колени.
Александр (стараясь освободиться). Пусти меня, пусти — я пойду!
Леонард (вставая, в исступлении). И я с тобой! Идем!
Бианка-Мария (обнимает брата и умоляет его остаться, в это время волосы снова распускаются у нее и рассыпаются). Нет, нет, Леонард! Прошу тебя! Побудь здесь немного, отдохни немного, по крайней мере, успокойся! Ты слишком устал, ты измучился!..
Александр. А я иду, я иду!
Уходит в дверь на лестницу.
Бианка-Мария (продолжая держать брата в своих объятиях с нежностью). Ах, бедный мой брат, бедный мой брат, на кого ты похож! Обливаешься потом… Твой пот смешался с пылью… Лицо у тебя совершенно черное… А эти бедные глаза! Эти бедные глаза! Как они воспалены! Веки покраснели у тебя и распухли, словно ты проплакал целый год… Они у тебя не болят? Ах, как должны болеть твои бедные глаза! Я тебе дам воды, которую я знаю, омою, освежу их… Ты отдохнешь теперь, да? Теперь, когда твой завет исполнен… Ты покрыл себя славой, недавно, когда ты вошел, ты сиял, ты сиял сиянием всех этих сокровищ…
Прижавшись к груди брата, она почти закрывает его своими волосами. В бесконечной нежности она вытирает своими волосами ему лоб, глаза, щеки, шею, окутывает его всего своей нежностью. Леонард стоит с отчужденным видом. Необыкновенное выражение страдания и ужаса выступает на его истощенном, смертельно-бледном лице.
Позволь мне утереть тебя! Позволь мне утереть тебя! Я не в силах выразить, как я мучаюсь за тебя… Я не знаю, что я отдала бы тебе, чтобы облегчить твою усталость, успокоить твою кровь, оживить тебя: какой бы бальзам, какой бы напиток… Ах, сколько дней, сколько дней ты провел там, лицом к лицу с землей, в глубине рвов, глотая отравленную пыль, раня руки этими камнями, не зная ни отдыха, ни перерыва! Бедные руки! Исцарапаны, все в крови, с обломанными ногтями, исхудалые, сухие, как у трупа… У тебя не болят руки? Бедные руки! Я тебе дам мазь, которую я знаю, нежную, с запахом фиалок — она вылечит их очень скоро, они сделаются нежными и белыми, как прежде… Я помню, у тебя были такие прекрасные и нежные руки… Как ты дрожишь! Как ты дрожишь!
Анна вдруг приподнимает голову.
Ты должен чувствовать смертельную усталость… Ты напрягал свою жизнь, как лук, пока она не надломилась! У тебя нет ни одной жилки, которая ни дрожала бы… Все твои нервы дрожат, как ослабевающие струны… Ты страдаешь, ты страдаешь…
Она кажется пораженной воспоминанием сказанных Анной слов. Останавливается с выражением беспокойства. Затем она берет брата за голову, хочет посмотреть ему в глаза.
Ты ничего не имеешь против меня, да? Я ничего не сделала, что могло тебя огорчить? Скажи мне, Леонард, скажи мне! Отвечай!
Леонард (слабым голосом, стараясь улыбнуться). Ох, нет, ничего!
Бианка-Мария. Брат мой, никогда я не любила тебя так, как в этот миг. Моя нежность к тебе никогда не была так глубока. Ты — моя вечная мысль, ты для меня — все. Веди меня, куда хочешь, в самую бесплодную пустыню, к самым унылым развалинам, и если ты будешь доволен, я буду счастлива. Я хочу быть с тобой и в пыли, хочу ранить о камни и свои руки, и я хочу собирать кости мертвецов, ты только должен смеяться, твое чело должно быть ясным… Ты помнишь? Помнишь? В Сиракузах ты пел во время работы — и мне казалось, что в душе твоей таилась красота статуи, которую ты искал. Я собирала самые сладкие апельсины и несла тебе. Ты ел только те, которые я чистила своими пальцами. Помнишь? Устав, ты засыпал, положив голову на мои колени, в тени олив, я берегла твой тихий сон и думала о статуе, которую ты искал. Ах, уже давно я не видала тебя спящим! Тебя должна одолевать бесконечная жажда сна, сна… Ты не в силах поднять свои ресницы. Ступай, ступай в свою комнату! Я хочу тебе помочь. Позволь мне быть для тебя матерью. Тебе нужно спать, тебе нужно уснуть долгим, глубоким сном, ты должен дать своей душе возможность проясниться, как тихой воде. Проснувшись, ты увидишь найденные тобой сокровища в глубине самого себя. А я еще буду у твоего изголовья. Ступай, ступай!
Он пытается освободиться от власти очаровывающей его нежности, словно от муки, перед которой он беззащитен.
Я не хочу больше чувствовать, что ты так дрожишь! Я не хочу более чувствовать это! Ступай!
Леонард. Я должен вернуться туда.
Бианка-Мария. Это невозможно. Уже полдень. Разве ты не видишь? Солнечный свет всюду: палящий свет! Разве ты не оставил там сторожей?
Леонард. Я должен вернуться, я должен вернуться!..
Бианка-Мария. Это невозможно. Ты не можешь туда вернуться в подобном состоянии… Ты свалишься по дороге… Послушайся твоей сестры! Ты, пожалуй, упадешь сейчас в обморок. Позволь мне увести тебя!
Она уводит его, обняв за плечи и нежно закрывая его своими волосами. Он бледен и в отчаянии. Анна молча встает и прислушивается к шагам. Леонард и Бианка-Мария уходят во вторую дверь направо. Комната залита солнечным светом.
Сцена VIАнна одна, делает несколько нерешительных шагов, охваченная мрачной печалью.
Анна (глухим, почти неслышным голосом). Никто не заговорил со мной: я принадлежу другой жизни. А все эти зловещие сокровища… Эта бедная трепещущая душа… Вся эта нежная жизнь, пылающая в дивном существе…
Она наступает на связку цветов, упавших из рук Бианки-Марии.
Ах, дикие цветы, которые он сорвал для нее!
Она нагибается, собирает цветы и, спрятав в них лицо, несколько мгновений остается безмолвной.
Мне хочется плакать.
Делая еще несколько шагов.
Няня, няня!
Кормилица (вбегая через вторую дверь налево). Я здесь, вот я!
Берет слепую за руку и целует ее.
Анна. Который час?
Кормилица. Уже полдень.
Анна. На, возьми эти цветы, поставь в вазу с водой.
Кормилица. Они все уже увяли, они больше не могут жить.
Анна (роняя цветы). Пойдем!..
Двигаясь в сопровождении кормилицы, она останавливается и оглядывается назад, вспомнив что-то.
Ах, посмотри, няня, сюда, поищи на полу!..
