Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
Теодата. Спит. Взглянув на нее во сне, ни за что не скажешь, что ее постигло такое несчастие. Мне всегда тогда кажется, что я вновь вижу на подушке ее непорочное девичье лицо. На челе ее лежит все еще та величественная печаль, которая делала ее такой красивой, когда она жила в доме матери, ожидая своей судьбы.
Доктор. Правда. Кажется, что ее девственная душа всплывает над ней, когда она спит, как всплывает над заснувшей рекой цветок без корней.
Теодата. Мне временами кажется, что ее глаза смотрят на меня сквозь веки своим девичьим взглядом. Ах, если бы она могла, проснувшись от сна, стать прежней! А ведь могла бы? Могла бы, доктор?
Доктор. Могла бы. Может быть, в ней ничего не повреждено и ничего не уничтожено. Вам не кажется, что в некоторые минуты ее озаряет свет перерождения?
Теодата. Ах, чудо, чудо! Если бы Вирджинио увидел ее и поговорил с ней…
Доктор. Он ее увидит.
Теодата. Когда?
Доктор. Скоро. Может быть, даже сегодня утром.
Теодата. Она его узнает? Что она ему скажет? Что он ей будет говорить? Какие у него мечты?
Доктор. Конечно, волшебные.
Теодата. После того осеннего утра, когда он пришел за трупом своего брата, жизнь его должна была стать каким-то необычайным видением…
Доктор (вздрагивая). Он сам пришел за трупом?
Теодата. Сам и с ним еще двое. Сейчас же, как рассвело, как только ему стало известно об этом. Ему передали труп, завернутый в простыню. Я выглянула в окно. Он открыл лицо брата, долго и пристально глядел на него, а потом поцеловал долгим, долгим поцелуем; казалось, что его губы примерзли к ледяным губам брата. Труп понесли к матери, а он шел следом за ним через парк среди утреннего тумана. Ах, если бы он слышал душу раздирающий крик безумной, которая всю ночь держала убитого в своих объятиях и плавала в его крови! Если бы он видел ее, залитую этой кровью!
Молчание.
Какие у него мечты могут быть после этого?
Доктор. Волшебные мечты, Теодата, рожденные из неисчерпаемых восторгов мира, божественные, где жизнь и смерть слились в нечто единое, неизмеримо прекрасное… Ах, я понимаю, понимаю!.. Вы понимаете… Вы помните… В один из весенних дней, когда сердца наши переполняла радость, мы почувствовали, что силы покидают нас, расплываются во все стороны, мы словно умирали; а потом они вдруг опять бежали к нам со всех сторон словно ураганы, полные новой энергии, пламенные и мощные как весна, сияя и громыхая в небе, и, вбирая в себя эти силы, наши души делались такими обширными, что переходили все грани человеческие; каждая наша мысль претворялась в красоту, каждая наша греза казалась легко исполнимым чудом… Я понимаю… Это так, так… И, когда он предстал передо мной, мне показалось, что он в урагане этой силы через леса и реки примчался затем, чтобы совершить чудо… Какое чудо? Чего ему хочется, чего ему нужно? Он сам, вероятно, не знает. Она ведь для него недоступная: их разделяет завеса из крови… Но он, кажется, не может жить без того, чтобы не увидеть ее хотя бы на одно мгновение. И он увидит ее. И ничего не свершится. Вся его гигантская бурная сила расплывется как капля.
Теодата (горько). Ничего не свершится! А надежда? А народившаяся надежда?
Доктор. Надо подождать… Это великая и решительная минута, Теодата. Он предстанет перед ней со своей тайной любовью из слез, молчания и страсти. Он увидит, что ее освятила братская кровь, что она погружена в тайну, которая горше, чем тайна смерти. И тогда он сложит к ее ногам свою любовь и свои мечты с благоговением, как высший дар… И она скажет ему несколько слов, нежных, детских… И он, может быть, слушая то, что она ему будет говорить, почувствует, что совершает уже проступок.
Теодата. (в тревоге). А если вдруг безумие оставит ее? Если совершится чудо? Тогда?
Доктор. Тогда? Она, пожалуй, больше уже не будет жить…
Теодата (выпрямляется и прислушивается). Его лошадь заржала в лесу.
Голос Панфило (напевает в глубине сада).
Позабуду все мученья,
Все несчастия и горе
За одно ее словечко,
За крошечный веночек!
Доктор. Может быть, она проснулась.
Теодата (подходя к двери, тихим голосом). Она наверху лестницы. Сходит вниз.
Пение Панфило замирает в глубине сада.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕВ дверях появляется Безумная. Она в светлом зеленом платье двигается осторожно, словно крадется, с тонкой улыбкой на лице.
Безумная. За крошечный веночек…
Она медленно идет к доктору, продолжая улыбаться, с протянутыми руками. Теодата отходит в сторону и затем совсем уходит.
Вы слышали, доктор, песенку Панфило?
Позабуду все мученья,
Все несчастия и горе
За одно ее словечко,
За крошечный веночек.
Слышали? Трогательная песенка, доктор, но…
Доктор (беря ее за руки). Вы только что спали? Когда я пришел, вы спали у окна спокойным, тихим сном.
Безумная. Вы ее видели, в самом деле? Вы видели, как она порхала над моим лбом, вокруг меня? Я чувствовала сквозь сон, как эта белая бабочка кружилась надо мной. Когда я открыла глаза, она сидела на подоконнике. Ах, если бы у меня была тогда сетка в руках, я бы поймала ее! Она улетела, исчезла в ярких лучах солнца! (В задумчивости проводит пальцами по лбу.) Она отсюда улетела. Ее нет больше здесь, нет… видите! Ах, какая мука! Я так хорошо спала, когда она порхала надо мной. Вы ее видели, доктор, не правда ли? И мой сон был такой тихий, такой спокойный, как вы говорите… Мне снилось: я была цветком на воде…
Доктор. Она вернется, как только вы снова закроете глаза.
Безумная. Ах, как трудно закрыть глаза, доктор! Иногда мне кажется, что у меня нет век. Вы слышали, как у одной принцессы от беспрерывных слез отпали веки как два отмерших лепестка, и глаза ее днем и ночью оставались открытыми. Сегодня ночью мне… (Яркая молния ужаса сверкнула по ее лицу.)
Доктор (снова берет ее за руки и выводит в полосу света под арки). Пойдемте, пойдемте на солнце. Дайте поглядеть на вас. Вы сегодня утром такая сияющая, такая свежая и непорочная… как во сне, как цветок на воде… И ваше платье — цвета маленьких свежих листьев!.. Богиня весны!
Безумная (просветленная, оглядывает себя радостным взглядом). Вам нравится мое платье? Я говорила Беатриче: «Сделай мне зеленое платье, чтобы, когда я пойду в лес, маленькие, свеженькие листочки не боялись бы меня». И Беатриче сделала мне его, и сегодня утром я в первый раз надела его. Нравится вам оно? Теперь я могу опять прилечь под деревьями: они не заметят меня. Я буду для них скромной травой у их ног, я буду молчать и обману их. Им будет казаться, что они одни, и я, может быть, подслушаю их тайну, подслушаю какое-нибудь словечко. Смеется отрывистым детским смехом. Потом я сказала Беатриче: «В награду за это я подарю тебе волшебный сон». И сегодня утром я надела это платье и села у окна, чтобы увидеть волшебный сон. Действительно, первый сон был для Беатриче, мне снилось, что жених, которого она ждет, наконец приехал… Она этого еще не знает… Она плакала сегодня ночью… Ах, как она плакала! Потому что она еще не знает…
За крошечный веночек!
Смотрит на решетку, видит в глубине лес и улыбается.
Вы видели ее? Вы говорили с ней? Она рассказывала вам про наваждение луны?
Доктор. Про какое наваждение?
Безумная. Луна, видя, что я поддаюсь ее чарам, любит поиграть моей фантазией… Но я не обижаюсь на нее, нет: она так прекрасна, когда заливает меня своим серебряным сиянием… Как нежная мать, играющая со своим ребенком… Останавливается и кладет к губам палец в знак молчания. Вы слышите этот серебряный звон? Наклоняется вперед, словно настраивая какой-то инструмент, и прислушивается. Такой нежный! Слышите?
Доктор. Это пчелы жужжат.
Безумная. О, нет, нет!.. Вы не слышите.
Доктор. Я уже стар. Слух мой притупился.
Безумная. У вас, доктор, седые волосы… У меня… не седые… (Снова молния ужаса озаряет ее лицо.) А чего я только не делала, чтобы мои волосы побелели… Еще вчера я долго держала их в воде и мочила как лен, а сегодня ночью Симонетта трепала их своими руками при свете луны… Вы видели, доктор, каким белым делается лен, когда он в августовские ночи, выйдя из трепалки, лежит на грядах? Издали он кажется белым как снег! И я спросила Симонетту: «Сделались ли, наконец, белыми мои волосы, как пучки льна на полях Лаудомии?» Но она мне ответила совсем другое… Она всегда отвечает другое… Она не слушает меня, она думает о чем-то другом… Затем я спросила ее: «Видишь ты на перилах белого павлина?» Ах, да, я хотела вам рассказать про наваждение луны… Я видела на перилах красивого белого павлина… Вы знаете историю мадонны Дианоры в Армиранде? Я вам никогда не показывала ее изображения работы Дезидерио, — этого маленького бюста, маленького, позолоченного, такого нежного, что он кажется окаменелым медом? Он стоял в моей комнате, но Теодата отняла его теперь у меня, потому что, когда я на него глядела, я всегда плакала… Я брала его к себе на колени, он вовсе не так тяжел! — и замечала, что с каждым днем его лицо и шея делались под моими пальцами все мягче и мягче… Ах, это лицо! Если бы вы только могли его видеть! Оно похоже на миндаль, шелуха которого полураскрылась и из глубины ее виден нежный плод. До самого подбородка оно, как гладкими волосами, окутано шелухой, а волосы покрыты сеткой… Глядя на него, я не могла удержаться от слез! Теодата боялась, что я испорчу его своими пальцами и своими слезами, и отняла его у меня!
