Хосе Васконселос - Моё дерево Апельсина-лима
Рождество заявляло о себе в лавках и галантерейных магазинах. На стеклах дверей был нарисован Папа Ноэль[8]. Некоторые люди уже покупали открытки, чтобы, когда они понадобятся, не выстаивать в переполненных торговых заведениях. У меня была некоторая надежда, что на этот раз родится Мальчик Бог. Но родится он для меня. Возможно, когда он достигнет возраста разума, может быть он станет немного лучше.
— Это здесь.
Мы все были восхищены. Дом был немного мал. Мама с помощью Тотоки, распутала проволоку запиравшую дверь, и весь народ бросился вперед. Глория отпустила мою руку и забыв, что она уже почти сеньорита бросилась бегом и обхватила дерево манго.
— Это мое. Я первая его тронула.
Антонио сделал то же самое с тамариндом. Для меня ничего не осталось. Чуть не плача я посмотрел на Глорию.
— А я, Глория?
— Беги дальше, там должны быть еще деревья, глупый.
Я побежал, но нашел всего лишь растущий бурьян и множество старых, усеянных колючками апельсинов. Рядом с изгородью росло маленькое деревце апельсина-лима.
Я был расстроен. Все были заняты осмотром комнат и выбором, в какой кому жить. Дернул за подол Глорию.
— Там больше ничего нет.
— Ты не умеешь хорошо искать. Подожди здесь, я поищу тебе дерево.
Чуть позже мы пошли вместе. Она осмотрела апельсины.
— Тебе не нравится вон то? Красивый апельсин.
Ни один из них мне не нравился. Тем более этот. Ни тот другой, никакой. На всех было много колючек.
— Чем брать этих уродов, лучше выберу дерево апельсина-лима.
— Которое?
Мы пошли туда, где оно находилось.
— Однако, какое красивое деревце апельсина-лима! Смотри, на нем нет даже колючек. И имеет столько особенностей, что уже издалека видно, что это дерево апельсина-лима. Если бы я была твоего роста, то ничего другого бы не захотела.
— Но я хотел большое дерево.
— Подумай хорошо, Зезе. Оно пока еще очень маленькое. Со временем станет большим апельсином. Таким образом, вы будете расти вместе. Вы будете понимать друг друга как братья. Ты видел эту ветку? Да, оно единственное на нем, но похоже на лошадку, на которую ты можешь сесть!
Я чувствовал себя самым несчастным на свете. Вспомнил случай с бутылкой от напитка в которой находились фигурки шотландских ангелов. Лалá сказала, что вот это ее. Глория выбрала себе другую. Еще одну фигурку выбрал себе Тотока. А я? В итоге мне досталась та фигура, которая была позади и почти без крыльев. Четвертый шотландский ангел, который даже не был целым ангелом…. Мне всегда доставалось последнему. Вот когда я вырасту, они увидят. Куплю амазонскую сельву и все деревья, упирающиеся в небо, будут моими. Куплю целый склад бутылок с ангелами и никому не дам даже кусочка крыла.
Я рассердился. Сидя на земле, я перенес свою досаду на мое дерево апельсина-лима. Глория удалилась смеясь.
— Эта неприятность не продлится долго, Зезе. В конце концов, ты поймешь, что я прав.
Я воткнул в землю палочку и перестал всхлипывать. Говорил голос, который шел непонятно откуда, близко к моему сердцу.
— Думаю, что твоя сестра права.
— Все люди всегда правы, единственный, кто никогда не прав это я.
— Это не так. Если ты хорошенько меня разглядишь, то поймешь.
Я поднялся, испуганно и посмотрел на деревце. Было странно, конечно я всегда разговаривал с любой вещью, но полагал, что разговор со мною вела моя внутренняя птичка.
— Ты вправду говоришь?
— Разве ты меня не слышишь?
И тихо засмеялся. Но получилось громко, на всю усадьбу. Меня съедало любопытство.
— А откуда ты говоришь?
— Деревья говорят всеми своими частями: листьями, ветками, корнями. Хочешь посмотреть? Прислони свое ухо к моему стволу и услышишь, как бьется мое сердце.
Я остановился в нерешительности, однако видя его размер, осмелел. Прислонил ухо, и откуда-то издалека что-то издавало тик…так…тик…так…
Видел?
— Скажи мне, все люди знают, что ты разговариваешь?
— Нет. Только ты.
— Правда?
— Могу поклясться. Одна фея сказала мне, что когда один мальчик похожий на тебя, станет твоим другом, то я смогу говорить и стану очень счастливым.
— Ты подождешь?
— О чем ты?
— Пока я не перееду. Осталась еще одна неделя. До этого, ты не забудешь, как разговаривать?
— Никогда. То есть, только для тебя. Ты хочешь посмотреть какой я мягкий?
— Какой ты?..
— Влезь на мою ветку. Я подчинился.
— А сейчас раскачивайся понемножку и закрой глаза.
Я сделал то, он велел.
— Ну как? Хоть раз в жизни ты имел лошадку лучше?
— Никогда. Это так удивительно. Я отдам своему младшему братишке лошадку «Луч Луны». Ты знаешь, тебе очень понравится мой брат.
Я спустился, уже обожая мое дерево апельсина-лима.
— Слушай, я сделаю следующее. По возможности, пока мы не переедем, я буду приходить, и разговаривать немного с тобой…. А сейчас мне надо идти, уже все уходят.
— Но ведь друзья не прощаются так.
— Тсс! Она идет сюда.
Глория подошла в тот момент, когда я его обнимал.
— Прощай, друг! Ты самое красивое, что есть на свете!
— Я же говорила тебе?
— Да, ты сказала. А сейчас, если бы вы предложили мне поменять манго и тамаринд на мое дерево, я бы не захотел.
Она нежно провела своей рукой по моей голове.
— Головка… головка!.. Мы вышли, взявшись за руки.
— Годойя, тебе не кажется, что твое манго немножко кривое.
— Пока это не видно, но кажется, что немного, да.
— А тамаринд Тотоки?
— Он не очень изящный, почему?
— Не знаю, могу ли я тебе об этом говорить. Но однажды я расскажу тебе о чуде, Годойя.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Тощие пальцы бедности
Когда я рассказал о своей проблеме дяде Эдмундо, то он воспринял ее со всей серьезностью.
— Так это тебя беспокоит?
— Да, это. Боюсь, что переезжая в дом, Лусиано не пойдет с нами.
— Считаешь, что летучая мышь тебя очень любит…
— Да, она любит меня…
— От всего сердца?
— Без сомнения.
— Тогда будь уверен, что она пойдет. Возможно, что она задержится с появлением там, но однажды она найдет место и появится!
— Я сообщил уже ей номер дома и улицу, на которой мы будем жить.
— В таком случае еще лучше. Если она не сможет пойти, по каким либо обстоятельствам, то сможет послать своего брата, племянника или любого другого родственника, ты даже не заметишь этого.
Однако я еще сомневался. Чего я добился от того, что дал Лусиано номер и улицу, если он не умел читать? Возможно, он сможет спросить птичек, богомолов или бабочек.
— Не бойся, Зезé, летучие мыши имеют чувство ориентации.
— Что они имеют, дядя?
Он объяснил мне, что такое чувство ориентации, и я еще больше восхищался его образованностью. Решив свою проблему, я отправился на улицу рассказать всем, что нас ожидал — переезд. Большинство взрослых людей говорили мне радостно, жестикулируя:
— Так вы переезжаете, Зезе? Как хорошо!.. Как прекрасно!.. Какое облегчение!..
Только один не очень удивился, это был Бирикиньо.
— Да это всего лишь на другую улицу. Она не далеко отсюда. А то, что я тебе говорил…
— Когда это будет?
— Завтра в восемь, у входа в Клуб Бангу. Люди говорят, что хозяин фабрики велел купить целый грузовик игрушек. Придешь?
— Конечно приду. И приведу с собой Луиса. Может, и я что-нибудь получу?
— Конечно. Игрушку, вот такую. Или ты думаешь, что уже стал взрослым.
Он сел около меня, я почувствовал, какой он еще маленький. Меньше чем я думал.
— Ладно, что-нибудь да получу…. Но сейчас у меня есть дело. Завтра мы будем там.
Я вернулся в дом и начал вертеться вокруг Глории.
— Что с тобой парень?
— Хорошо, если бы ты могла отвести меня. Из города приехал грузовик полный игрушек.
— Послушай, Зезé. У меня куча дел. Надо погладить, помочь Жандире утрясти с переездом. Сторожить кастрюли на огне…
— Так еще приедет куча кадетов из Реаленго.[9]
Кроме портретов Родольфо Валентино,[10] которого она называла «Руди», и которые вклеивала в тетрадь, она сходила с ума по кадетам.
— Где ты видел кадетов в восемь утра? Ты что из меня дуру делаешь, мальчишка? Иди, играйся, Зезé.
Но я не ушел.
— Ты знаешь, Годойя? Это не для меня. Пойми, я обещал Луису отвести его туда. Он такой маленький. А ребенок его возраста думает только о Рождестве.
— Зезé, я сказала уже, что не пойду. И все это вранье, просто ты сам хочешь идти туда. У тебя вся жизнь впереди и не раз еще встретишь Рождество.
— А если я умру? Умру не получив в подарок что-нибудь на это Рождество…
— Ты не умрешь так рано, мой друг. Ты проживешь в два раза больше чем дядя Эдмундо или дон Бенедикто. А теперь довольно. Иди, играйся.
