Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
Мать, в самом деле, казалась успокоенной.
Анна сидела на кровати и кормила ребенка, сосавшего с жадностью. У Анны лицо было наклоненное, глаза ее были пристально уставлены в паркет с неподвижностью бронзы. Мигающий огонек лампады бросал отсвет и тени на ее красную юбку.
— Не слишком ли здесь жарко? — сказал я, чувствуя, что задыхаюсь!
Действительно, в комнате было очень жарко. В углу на печке нагревались пеленки и простыни; слышно было также клокотанье кипящей воды. Время от времени звенели стекла под ударами свистящего и порывистого ветра.
— Слышишь, как разбушевался ветер? — пробормотала мать. Я не обращал больше внимания на другие звуки. Я прислушивался к ветру с пугливым вниманием. Мороз пробежал по коже, точно на меня пахнуло струей этого холода. Я подошел к окну. Открывая внутреннюю ставню, пальцы мои дрожали. Я прислонился головой к ледяному стеклу и смотрел; но запотевшее от моего дыхания стекло мешало мне разглядеть что-нибудь извне. Я поднял глаза и увидел в верхнее стекло мерцание звездного неба.
— Погода ясная, — сказал я, отходя от окна.
Я мысленно представлял себе алмазную и преступную ночь, в то время как глаза мои невольно возвращались на продолжавшего есть Раймондо.
— Джулианна ела сегодня вечером? — заботливо спросила мать.
— Да, — ответил я сухо. И подумал: «В течение всего вечера ты не нашла минуты, чтобы прийти навестить ее! Это не первый раз. Ты отдала свое сердце Раймондо».
XLIVНа другое утро доктор Джемма, осмотрев ребенка, нашел его совершенно здоровым. Он не придал никакого значения кашлю, на который указывала мать. Но, улыбаясь нашим излишним заботам и страхам, он все-таки рекомендовал быть осторожными в эти особенно холодные дни; он посоветовал особенно принимать предосторожности во время мытья и ванны.
Я был при этом, когда он говорил эти вещи в присутствии Джулианны, два или три раза наши взгляды бегло встретились.
Итак, значит, Провидение не приходило мне на помощь. Нужно было действовать, нужно было пользоваться удобной минутой и ускорить событие. Я решился. Я ждал вечера, чтобы совершить преступление.
Я собрал остаток своей энергии, призвал на помощь всю сообразительность, я следил за всеми своими словами, за всеми своими поступками. Я ничего не сказал, я ничего не сделал такого, что могло бы возбудить подозрение или удивление. Моя сообразительность ни на минуту не ослабевала. Сентиментальной слабости у меня не было ни на одно мгновенье. Моя внутренняя чувствительность была подавлена, задушена. Мой разум сосредоточил все свои силы на приготовлениях к разрешению определенной задачи. Нужно, чтобы в течение вечера меня оставили на несколько минут наедине с пришельцем, при некоторых безопасных условиях.
В течения дня я несколько раз входил в комнату кормилицы. Анна всегда была на своем посту, как бесстрастный страж.
Если я обращался к ней с каким-нибудь вопросом, она отвечала мне однозвучными словами. У нее был суровый голос со странным тембром. Ее молчание, ее инертность раздражали меня.
Обыкновенно она уходила только в часы своей еды; тогда ее заменяли или мать, или мисс Эдит, или Кристина, или кто-нибудь из женской прислуги. В последнем случае я легко мог бы освободиться от свидетельницы, дав ей какое-нибудь поручение.
Конечно, оставалась возможность, что кто-нибудь мог войти и в это время. И потом я всегда был во власти случая, потому что не от меня зависел выбор заместительницы. Сегодня вечером, как и в другие вечера, вероятно, останется мать. Впрочем, мне казалось немыслимым тянуть до бесконечности мое шпионство, мои страхи, мои засады, жить постоянно в ожидании рокового часа.
Я обдумывал это, когда вошла мисс Эдит с Мари и Натали, — две маленькие Грации, оживленные беготней на свежем воздухе, закутанные в собольи шубки, с поднятыми капюшонами, в перчатках, с раскрасневшимися от холода щеками; увидя меня, они бросились ко мне веселые, легкие. И на некоторое время комната наполнилась их щебетанием.
— Ты знаешь, горцы пришли, — объявила мне Мари. — Сегодня вечером начнется Рождественское молебствие в капелле. Если б ты видел, какие ели сделал Пьетро! Ты знаешь, бабушка обещала нам елку! Неправда ли, мисс Эдит? Нужно поставить ее в комнату мамы… Мама выздоровеет к Рождеству; неправда ли? О, сделай так, чтобы она выздоровела!
Натали стояла и смотрела на Раймондо; она смеялась, когда он болтал ногами, точно желая высвободить их из пеленок. На нее нашел каприз.
— Я хочу подержать его на руках! — И она стала шумно настаивать на своем желании. Она собрала все свои силы, чтоб удержать тяжесть; лицо ее стало серьезным, как тогда, когда она играла в маму со своими куклами.
— Теперь и я! — кричала Мари.
И братишка перешел с рук на руки без плача. Но один момент, когда Мари играла с ним под наблюдением мисс Эдит, он потерял равновесие и чуть было не выскользнул из державших его рук. Эдит поддержала его, отобрала и вернула кормилице, которая, казалось, углубилась в свои мысли и была далека от всего того, что ее окружало.
Я сказал, преследуя свою тайную мысль:
— Итак, значит сегодня вечером начнется молебствие?..
— Да, да, сегодня вечером.
Я посмотрел на Анну, которая, казалось, стряхнула с себя свою сонливость и прислушивалась к разговору с необычным для нее вниманием.
— А сколько всех горцев?
— Пятеро, — ответила Мари, обо всем осведомленная, — две волынки, два гобоя и дудка.
И она стала смеяться, повторяя много раз подряд последнее слово, чтобы поддразнить сестру.
— Они пришли из твоих гор, — сказал я, обращаясь к Анне. — Может быть, среди них есть кто-нибудь из Монтегорго…
Глаза ее потеряли обычную жесткость эмали, они оживились и заблестели, влажные и грустные. Все лицо ее изменилось от выражения странного чувства. Я понял, что она страдала и что тоска по родине была ее болезнью.
XLVНаступал вечер. Я спустился в капеллу и видел все приготовления к службе: ели, цветы, свечи из девственного воска. Я вышел, сам не зная зачем; я посмотрел на окно комнаты Раймондо, я ходил быстрыми шагами взад и вперед по площадке, надеясь побороть нервную дрожь, острый холод, пронизывавший меня до мозга костей, и спазмы, сжимавшие мой пустой желудок. Сумерки были холодными, резкими. Зеленоватая смертельная бледность распространялась на далеком горизонте, над долиной свинцового цвета, по которой бежал извилистый Ассоро. Река сверкала одиноко.
Неожиданный ужас охватил меня. Я подумал: «Я боюсь?» Мне казалось, что кто-то, невидимый, смотрит мне в душу. Я испытывал то же недомогание, которое причиняют пристальные, магнетические взгляды; меня пугали тени от больших деревьев, необъятность неба, блеск Ассоро, все эти смутные голоса природы. Зазвонили к вечерне. Я вошел в дом, почти бегом, точно преследуемый кем-то.
Я встретил мать в коридоре, еще не освещенном.
— Откуда ты, Туллио?
— Со двора. Я немного гулял.
— Джулианна ждет тебя.
— В котором часу начинается служба?
— В шесть часов.
Было пять с четвертью. Недоставало еще трех четвертей… Надо быть настороже.
— Я иду, мама.
Сделав несколько шагов, я окликнул ее:
— Федерико еще не возвращался?
— Нет.
Я поднялся в комнату Джулианны. Она ждала меня. Кристина накрывала маленький столик.
— Где ты был до сих пор? — спросила меня бедная больная с оттенком упрека.
— Я был с Мари и Натали… Я оставался, чтобы посмотреть капеллу.
— Да, сегодня вечером начинается Рождественская служба, — сказала она грустно, с разочарованным видом.
— Здесь может быть слышно будет музыку.
Она оставалась несколько минут задумчивой. Мне она показалась очень печальной, той печалью, когда сердце полно слез.
— О чем ты думаешь? — спросил я ее.
— Мне вспоминается первое Рождество, проведенное в Бадиоле. А ты помнишь его?
Она была растрогана и нежна; она вызывала мою нежность, она отдавалась мне, чтобы я ласкал ее, чтобы я убаюкивал ее, чтобы я облегчил ее сердце, чтобы я выпил ее слезы. Я знал ее скрытую грусть, ее неясную тоску. И я боялся их: «Нельзя поощрять это состояние. Нельзя поддаваться своим чувствам. Время бежит. Если она завладеет мной, мне трудно будет расстаться с ней.
Если она заплачет, мне нельзя будет уйти от нее. Нужно владеть собой. Время не ждет. Кто останется сторожить Раймондо? Наверное, не моя мать. Вероятнее всего, что кормилица. Остальные все отправились в капеллу. Сюда я посажу Кристину. Я буду в безопасности. Все обстоятельства благоприятствуют мне, как нельзя больше. Через двадцать минут надо уже быть свободным».
Я старался не волновать больную; я притворялся, что не понимал ее, не отвечал на ее ласки, старался отвлечь ее внимание посторонними предметами, старался, чтобы Кристина не оставляла нас одних, как в другие интимные вечера, я обратил особенное внимание на ее ужин.
