Кнут Гамсун - А жизнь продолжается
Августу не стоится на месте, он участвует в драке по-своему, то наступает, то пятится, показывая пример, азартно делает выбросы то правой, то левой, увертывается, пригибается, при виде меткого удара смеется от радости, удар мимо приводит его в отчаяние:
— Ну и позорник ты, Длинный Петтер, ну и позорник, на твоем месте я бы расправился с ним в два счета! Длинный Петтер, да на тебя жалко смотреть, иди-ка ты отсюда и не позорься, ладно прикидываться, будто ты весь в крови. Разве это кровь? Да это кровь из носу, сопли и слезы, тоже мне, расхныкался…
К Августу подходит Йорн Матильдесен и спрашивает:
— Вы аж посинели, вам что, неможется?
Он вытаскивает из кармана непочатую бутылку и протягивает Августу, это водка. Август берет бутылку и хорошо прикладывается, но его занимает совсем другое — исход драки, и пьет он как бы промежду прочим, не сводя глаз с дерущихся.
Йорн Матильдесен говорит:
— Это не моя бутылка, а Боллемана, он дал мне ее подержать. Нет, ну до чего оголтелый народ, а кровищи-то, гляньте-ка! Это они из-за моей Вальборг, только не больно-то они ей нужны…
Август отпил снова, словно бы по рассеянности, не сознавая, что делает, но, похоже, осушать бутылку ему было не привыкать. Он продолжал наблюдать за дракой, презрительно комментируя происходящее:
— Погляди-ка на Густава, этот человек проработал у меня несколько месяцев, а сбить с ног так никого и не может. Черт-те что! — Август даже сплюнул.
Он машинально сделал пару глотков, но бутылку назад не отдал. Да что же это, в конце концов, один бьет другого по лицу шапкой! Шапкой! Сопляки несчастные! Не выдержав, Август втянул голову в плечи и, подскочив, заорал. Один из парней стаскивает башмак и пускает в ход, только его тут же вырывают, и парень сам же получает им по носу, после чего башмак исчезает. Жалкое зрелище! Ну как тут Августу не возмущаться, он подпрыгивает от злости и пританцовывает. Башмак потерялся, экое дело!
Он непроизвольно глотнул еще, лицо у него чуть порозовело и оживилось. Он продолжал с неослабным вниманием следить за дракой, которая становилась все бестолковее и несуразнее. Докторовы мальчуганы отыскали улетевший башмак и нацепили на палку — и Август вынужден был на это смотреть. Не драка, а позорище! Он приметил, как двое вояк порешили между собой удалиться с какой-то девицей и все ж таки не поделили ее и затеяли рукопашную. На взгляд Августа, неплохое начало, оба в ярости, один чуть было не лишился уха, но не сдавался. Только очень быстро к ним присоединились другие и снова устроили кучу малу. Вальборг поддерживала одну из сторон и не упускала случая наградить противника тумаком, правда, время от времени она пыталась остановить свалку, то с помощью окриков, то уговорами, а кроме того, угрожала, что уйдет вообще. После ночной гульбы Вальборг выглядела на удивление свежей и привлекательной, а ее платье в красно-зеленую клетку все еще было как новое.
В руках у дерущихся появились ключи и камни, дело пошло живее, никак брызнула кровь? Один достал из кармана бутылку. Да что ж это? Август прямо застонал: парень начал плескать водкой в глаза противнику — вместо того чтоб огреть этой самой бутылкой и уложить! Ну и срамота, глаза б его не смотрели!..
Неожиданно все голоса слились в единый крик.
— У них там нож! — пояснил Йорн Матильдесен.
— Где? У кого? — Август подбегает поближе, присаживается на корточки, всматривается и, подпрыгнув, кричит «ура!». Но чего же… чего он стоит и раздумывает? Это Ульсен из Намдаля, а в руках у него — здоровенный нож. Эк его красуется, неужто не пырнет? Тогда на кой черт ему нож? А возможность была хорошая: такое широкое тулово, всадил бы — и кончено! Потеряв всякое терпение и глубоко презирая неспособного пырнуть Ульсена, Август выхватывает револьвер и, не помня себя, дважды стреляет в воздух, до того ему хочется поддать жару, показать им всем…
Однако выстрелы производят прямо противоположное действие, потасовка приостанавливается. Август вопит что есть мочи, но это не помогает; поглядев в его сторону, рабочие узнают своего десятника и принимают выстрелы за предупреждение, значит, надо кончать. Не желает сдаваться лишь Боллеман, лицо у него все еще сохраняет свирепое выражение, он вскидывает ногу и поражает противника, но, метя слишком высоко, вместо паха попадает ему в живот — и сам кубарем летит на землю. Толстяк Боллеман нализался.
Все стихает.
Август сокрушен, такого ему видеть еще не доводилось, при том что он столько странствовал по свету.
— Будь я помоложе, я бы вам показал! — повторяет он снова и снова.
Хлебнув раз-другой из бутылки, он переводит дух. И говорит:
— Вон они, стоят, воображают себя невесть какими героями, бились, мол, не на жизнь, а на смерть. А что ж на земле-то никто не валяется! Эх, будь я на вашем месте!
Он отставляет руку и смотрит, сколько осталось в бутылке, а так как осталось всего ничего, меньше четверти, то он допивает водку, целиком поглощенный своими мыслями.
Лицо у него опять начинает блекнуть, губы синеют. Поднеся в очередной раз бутылку ко рту, он спохватывается и, желая от нее избавиться, протягивает Йорну Матильдесену. Йорн повторяет, что это не его бутылка, а Боллемана, тот дал ему ее подержать. Август покачал на это головой и громко рассмеялся, он сунул бутылку Йорну — он не собирается больше пить, не выпьет ни одной капли. Но мысли его все еще занимала драка, он честил рабочих на все лады, вконец расстроившись, он всплакнул над самим собой и сказал подавленно:
— Нет, будь я помоложе…
Потом что-то невнятно пробормотал, точно спьяну.
И медленно осел наземь…
Может, это и спасло Августа — что он выдул целую бутылку водки и его отвели домой и уложили в постель. Его сестры по крещению, Блонда и Стина, всю ночь кутали его в шерстяные одеяла и обкладывали грелками, он основательно пропотел и проспал пятнадцать часов подряд.
Часть вторая
XIX
Зайдя в один прекрасный день к фру почтмейстерше, аптекарь Хольм отвесил поклон и сказал:
— Спасибо, у меня все в порядке. А у вас?
Та, глядя на него, рассмеялась и ответила:
— Вам бы все паясничать!
Хольм:
— Виноват! Я это сказал, чтобы отвести от себя ваш гнев, потому что я вас так долго не навещал. Только это враки, что у меня все в порядке. А как у вас?
Фру Хаген бросила на него пристальный взгляд:
— Ясно, вы опять заглянули к Вендту в гостиницу и подзаправились.
— Не очень, а так, самую малость. Но на меня столько всего свалилось. Например, я до сих пор не могу избавиться от вдовы Сольмунна, будь она неладна.
— Вдовы Сольмунна? — задумчиво переспрашивает фру Хаген и покачивает головой.
— Ну которую я вынужден был перевести на пособие, потому что не мог прокормить ее с детьми.
— И что же с ней такое?
— А вот что. Прогуливаюсь я этак невинно и беспечно по Северному селению. Вдруг откуда ни возьмись — вдова. Подкараулила меня и давай ломать руки и утирать слезы: не могу ли я ей помочь, если б я только знал, как она нуждается! С того дня я в Северное — ни ногой. Есть в нем что-то такое зловещее, вам не кажется? Печать убожества. Куда приятнее гулять по Южному, правда ведь? Там не так печально и мрачно.
— А разве вы не прогуливаетесь по новой горной дороге? — спрашивает фру Хаген.
Хольм на миг растерялся.
— Я говорю сейчас о Южном селении. Если выбирать из двух, я предпочитаю Южное. Там я спокойно брожу, там не живет вдова Сольмунна, а по вечерам, возвращаясь домой, я слышу божественный голос Гины, которая кличет с горы свое стадо.
— Мне так и не довелось услышать, как она его кличет.
— Ну а сегодня вдова Сольмунна притащилась ко мне в аптеку, — продолжал Хольм. — В аптеку! Почему я к вам и пришел. Она, дескать, погрязла в бедности и не знает, как быть, и все по вине властей. Не то чтобы они с детьми помирали с голоду: кое-какую еду они получают, а также немножко кофе, и патоку, и соль, и тимьян. Иной раз им удается выпросить позволение пройти в кино без билета. Но вот с одеждой обстоит намного хуже: ни обуви, ни нижнего белья, а с постельным — так и совсем беда. Она задрала подол и показала мне, что, кроме тонкого ситцевого платьишка, на ней ничего нету, а еще предложила пойти к ней домой поглядеть на их простыни, правда, прибавила, что ей даже стыдно меня об этом просить. «Да разве я в этом что понимаю!» — «Нет-нет, вы все понимаете!» Как бы там ни было, а я должен был идти с ней к властям. Но и то сказать, она шла в своем ситчике и стучала зубами от холода, день-то сегодня прохладный. Только ушли мы с пустыми руками. Белье, постельное белье? И речи быть не может! И вообще, ее бедность не настолько уж вопиющая, поэтому чиновник лишь покачал головой и ничего не дал.
